Михаил Соломатин: Бедное Демьяново

Дюжина ножей в спину интернационализма

Многие, если не большинство, все еще верят, что мы живем в реалиях советского интернационализма, которые если чем-то и подтачиваются, то только злой волей отдельных отщепенцев. Это не так. Достаточно почитать объявления об аренде жилья (хотя объявления типа «Сдам квартиру русским» скоро, наверное, запретят), чтобы понять, какие этнические и квазиэтнические общества реально признаются населением «континентальной» (не республиканской) части России. Это «русские», «славяне», «москвичи» и жители провинциальных русских городов (видимо, по умолчанию подразумевается принадлежность к русским или многолетнее проживание в условиях русской культуры), а на другой стороне – все остальные. Иными словами, в стране актуально одно деление: на людей русской культуры и нерусских культур. К этому можно относиться как угодно, но это реальность. Это не книжное и не школьное знание, а шкурное, ощущаемое кожей, то есть такое, которое человек не сможет проигнорировать, даже если б захотел. И любые попытки напомнить о советском прошлом только уводят нас в сторону от решения проблемы.

Возникает симбиотическая модель, в которой государству и кавказцам в целом выгоднее сотрудничать друг с другом против остальных

Манежная, Сагра, Демьяново – маркеры новой для постсоветской России реальности. Жителей Северного Кавказа в «континентальной» России уже никто не считает своими, и если какой-нибудь ВЦИОМ или ФОМ приводит совсем другие данные, то такие исследования воспринимаются читателями как политический заказ. Строго говоря, «жителями» и «населением» люди с Кавказа считаются, только пока они находятся на своей земле. Оставив родные края, они моментально превращаются в «выходцев», и эта устоявшаяся языковая норма весит поболе любых опросов общественного мнения. Точно так же и невозможная, с точки зрения этнографа, «кавказская национальность» безошибочно распознается в России всяким взрослым человеком. С одной стороны, «кавказцы», говорящие на языках по меньшей мере трех языковых семей, ничуть не считают себя одним целым, однако они демонстрируют одни и те же характерные именно для них приемы в конкурентной борьбе с русским этносом. В российской государственной модели, коррумпированной и построенной исключительно на уважении к силе, кавказцы благодаря сохранившимся у них реликтам родового общества, благодаря патриархальности и клановости стали «суперхищником», противостоять которому народы «континентальной» России не способны. Похожая ситуация сложилась и в Европе, после того как она отказалась от искусственного поддержания социальной структуры, от деления на honestiores и humiliores. Однако российская ситуация существенно отличается от европейской, о чем ниже.

Горцы и азиаты

Клановая структура позволяет кавказцам с легкостью осваивать коррупционные схемы, поэтому коррумпированное чиновничество получает растущий спрос на свои услуги по обходу закона. Возникает симбиотическая модель, в которой государству и кавказцам в целом выгоднее сотрудничать друг с другом против остальных, и все это приводит к ускоренному развитию серых схем. Этнический фактор, таким образом, становится социальным, и это происходит отнюдь не в воображении местных жителей и вообще вне зависимости от их воли. Эта ситуация специфична именно для России.

Почти никто не учитывает, что мигранты в стране объективно могут быть поделены на две очень разные группы, которых условно называют «спустившимися с гор» и «азиатами». Улицы метут азиаты, а спускающиеся с гор формируют господствующий слой общества. И те, и другие – важнейшая часть коррупционной государственной модели, но «азиатам» отводится в ней пассивная роль, а «горцам» – активная. «Азиаты» призваны (в буквальном смысле) на роль коллективного штрейкбрехера, чтобы оградить чиновничество и бизнес-элиту от прямого контакта с формирующимся в среде коренного населения гражданским обществом. Достаточно посмотреть на проводимые каждый год работы по выкашиванию, засеванию и рекультивации московских двориков, многократную перекраску бордюров, не говоря уж про укладку асфальта и дорожной плитки, чтобы понять, какие огромные суммы можно отмыть благодаря дешевому труду «азиатов». В итоге действия государства невозможно проконтролировать уже на уровне творящегося в твоем дворе и на твоей улице, что делает бессодержательными любые мечтания о местном самоуправлении и гражданской ответственности.

На эту тему
• Михаил Бударагин: После Брейвика
• Александр Дугин: Нация – одна, этносы – различны
• Михаил Соломатин: Игры в евразийство
• Максим Шевченко: Успех пророссийских сил
• Андрей Перла: Ксенофобия слободки

Этап такого миграционного штрейкбрехерства проходила и Европа, однако в ней, в отличие от сегодняшней России, не было столь масштабного использования мигрантов в рамках государственной коррупционной схемы. Да его и не могло быть: в странах с развитым гражданским обществом гораздо сложнее организовать у всех на виду заведомо ненужные, но оплачиваемые из бюджета работы. «Горская» миграция, то есть миграция сразу в элиту, минуя остающееся ниже по социальной лестнице коренное население, – это и вовсе российский феномен. Не случайно майки с надписями «Россия» и «Российская Федерация» стали отличительными признаками выходцев с Северного Кавказа. Именно эти слои, жестко противопоставляя себя русскому большинству, подчеркнуто гордятся принадлежностью к российскому государству.

Постинтернациональная Россия

Россия вступила в постинтернациональный период своего развития. Национальные проблемы, решавшиеся на протяжении 70 лет весьма специфическим образом, теперь никто не решает, причем вернуться к прежним методам уже нельзя. Более того, методы, которыми насаждался интернационализм, столкнули социум с естественного пути развития, пагубные последствия чего будут ощущаться еще долго. Мы привыкли считать интернационализм чем-то само собой разумеющимся, как бы данностью, однако это совсем не так.

«С давних пор велось так: если по дороге на Миллерово ехал казак один, без товарищей, то стоило ему при встрече с украинцами (слободы их начинались от хутора Нижне-Яблоновского и тянулись вплоть до Миллерова на семьдесят пять верст) не уступить дороги, украинцы избивали его... Несладко бывало и украинцам, привозившим к Дону на Парамоновскую ссыпку пшеницу. Тут драки начинались безо всякой причины, просто потому, что «хохол»; а раз «хохол» – надо бить», – такой тип сосуществования компактных этнических групп был характерен для всей Европы (вспомним сапера Водичку с его «Плохо, брат, ты мадьяров знаешь»). Памятное позднесоветским поколениям ощущение межнациональной беспроблемности («мир, дружба, жвачка», кино «Мимино») было обеспечено огромной ценой: уничтожением почти всех этнических элит и жесточайшим нивелированием социума, при котором ни одна диаспора не имела возможности масштабно перераспределять богатства в свою пользу. Сталинская практика наказаний для целых народов тоже служила интернационализации страны. Все, что высовывалось из ряда или выпадало из общего строя: человек, социальная группа или даже целый народ – безжалостно срезалось.

При этом уровень бытовой ксенофобии, нетерпимости к чужим поведенческим моделям вряд ли сильно отличался от нынешнего: просто для ксенофобии не было повода. Ксенофобия – это вообще не имманентное свойство той или иной нации, а реакция на обстоятельства. В советское время в центральной России и столичном регионе ничего подобного нынешнему переселению народов не было. А там, где было, ситуация напоминала сегодняшнюю. Так, в Грозном после массового возвращения чеченцев и ингушей на родину произошли беспорядки на национальной почве. Участники митинга в августе 1958 года потребовали ограничить десятью процентами численность чечено-ингушского населения в ЧИ АССР, а саму автономию переименовать в Грозненскую область или даже в Межнациональную Советскую Социалистическую Республику. Это правило справедливо не только для СССР и России. Тот факт, что Брейвика породили сверхтолерантные норвежцы, говорит о многом. Вместе с тем характерное для нынешней России неприятие «кавказцев» направлено не против индивидуальной, а против коллективной этничности, то есть против свойственного диаспорам кланового поведения, перед которым русские, как и любой другой из распрощавшихся с патриархально-родовым укладом народов, совершенно беззащитны. В русской бытовой культуре восприятие, например, дагестанцев по отдельности и группы «дагов» разнится настолько сильно, что возник даже известный полуанекдотический феномен, когда каждый русский националист может похвастать дружбой с людьми самых разных национальностей (обычно это обстоятельство приводят для обличения националистов, однако примечательно, что «друг еврей» и в самом деле есть у каждого записного антисемита, впрочем, антисемитизм в России, в отличие от Европы, сейчас быстро утрачивает актуальность).

Не царская, а советская Россия стала подлинной тюрьмой народов. Нынешняя Россия – ее порождение

Однако пагубность проводимой в советское время политики интернационализма выразилась не только в невосполнимых утратах, которые понесли самые разные народы страны, но и в том, что государствообразующий русский народ оказался полностью зависим от государства и почти не способен теперь обойтись без социальной поддержки. Кавказские и азиатские народы, которые, пойди история другим путем, могли бы стать соавторами великой культуры и истории, превратились теперь в вольных или невольных союзников государства, озабоченного борьбой с собственным населением. Увы, это итог советской национальной политики. Не царская, а советская Россия стала подлинной тюрьмой народов. Нынешняя Россия – ее порождение.

Между шахидами и Брейвиком

Сейчас у меня нет сомнений, что действующая в России этно-социальная конструкция будет сломана. Вопрос лишь в том, как это произойдет. А вот о цене вопроса боязно даже говорить. Опробованные историей методы настолько ужасны, что даже в разговоре о них необходимо устанавливать полосу отчуждения.

Современные правовые модели не позволяют применять меры социальной защиты по отношению к общностям, формируемым по независимому от воли входящих в нее людей признаку (проще говоря – по этническому). Невозможно осудить человека за принадлежность к некой национальности, даже если бы 99% его соплеменников занимались, например, кражами, мошенничеством и наркоторговлей. К огромному несчастью всего человечества, «запрос» на решение этой проблемы есть, и он очень велик, а между тем все придуманные решения этой проблемы связаны с геноцидом и депортациями. Несложно заметить, что начавшиеся после Манежной разговоры о том, как бы ограничить кавказцев за то, что они кавказцы, – из той же серии. Единственное решение, которое нашел за последние десятилетия коллективный разум международных чиновников, – это снижать уровень запроса, иными словами, делать вид, будто проблемы нет.

Констатированный недавно лидерами трех «основных» стран Западной Европы кризис мультикультурализма сигнализирует, что эта тактика себя исчерпала. Однако ничего лучшего, к сожалению, не придумано. Любые попытки как-нибудь призвать к порядку целые этносы могут быть успешными только при решительной дегуманизации общества, когда можно будет объявить, например, что с завтрашнего дня твой друг, родственник, а то и ты сам – преступник уже по факту рождения. Риск того, что пересмотр этно-социальной модели пойдет в России и в Европе именно по этому пути, очень велик. Знакомство с заявлениями Брейвика приводит многих к мысли, что он решал реальную проблему негодными средствами. Под словами «если нам удастся остановить мультикультурный эксперимент над Европой, то мы спасем сотни тысяч жизней граждан европейских стран» уже готовы подписаться миллионы, и это число будет расти. «Если бы у Брейвика обнаружились какие-то выдающиеся по степени человеконенавистничества взгляды, нам было бы гораздо проще, – писал я год назад. – Но таких взглядов у него нет, и именно в этом заключается главная опасность. Из полутора тысяч (!) страниц его манифеста нет ни одной, позволяющей понять, откуда следует расстрел на острове Утойя. Читая манифест норвежского террориста, ожидаешь увидеть в нем отражение какого-то совершенно фантастического, непредставимого зла, а находишь лишь то, что можно прочитать в каждом втором российском блоге».

Ситуация, в которой оказалась Россия, настолько сложная, что пока даже не очень понятно, как подступиться к ее решению. Государство уверенно использует пришлые этносы для эксплуатации коренного населения и его отстранения от управления страной. Но и внутренняя миграция в России имеет этническую окраску и выполняет ту роль, которую, казалось бы, может выполнять только миграция внешняя. В одной стране проживают устойчивые, этнически маркированные группы, которые де-факто не чувствуют себя согражданами (это не значит, что они готовы к «разводу», тем более что «квартирный вопрос» запутан настолько, насколько его можно было запутать, однако же их совместная жизнь с каждым днем все больше превращается в ад; у тех и других уже давно своя «семья»: у одних – Европа, у других – мусульманский Восток). Все бы это ничего, в России вроде бы найдется место и Архангельску, и Хасавюрту, но ведь и те, и другие претендуют на одну и ту же очень узкую и продолжающую усыхать агломерацию городов и пригодных для проживания сел. Реальная Россия очень маленькая, и в какое место на ее карте ни ткни: в Москву, Кондопогу, Хотьково, Сагру или Демьяново – повсюду приезжие просят местных потесниться. Эта ситуация вызвана и естественными причинами, но еще больше – такими, что были искусственно созданы равнодушно и преступно относящимися к своей стране людьми.

Ни одна нация не лучше и не хуже другой. Но всего пагубнее в межнациональных отношениях ложь. Несоответствие реально сложившегося в России национально-социального расклада официально признанной картине необходимо срочно ликвидировать. Чем быстрее мы это сделаем, тем больше шансов на мирное решение проблемы.

Источник: Блог Михаила Соломатина