Метафора, которой пользуюсь много лет: «В СССР не было публичного пространства, в котором советский колхозник и ленинградский рокер могли бы взглянуть друг на друга».

Я знаю, что ленинградского рокера могли, когда он был студентом, послать «на картошку», но не будем придираться к мелочам. Мысль, надеюсь, понятна.

В мире развитых демократий канзасский фермер и лос-анджелесский панк могли увидеть друг друга в таком специфическом публичном пространстве, как кино.

Советское кино не показывало ни настоящих колхозников, ни тем более рок-музыкантов.

Потом пришла перестройка и возникло публичное пространство, в котором советский колхозник и ленинградский рокер могли показать себя в своем истинном обличье. Вместе с публичным пространством не возникло навыков диалога (признания или понимания другого). Поэтому публичное пространство возникло как сцена, на которой обитатели разных фрагментов умирающего общества просто показывали, демонстрировали себя.

Это была сцена, а не диалоговая (переговорная) площадка. Укреплялось подобное взаимодействие еще и «отсутствием объективных интересов» у участников открывшегося спектакля. Обычно, когда есть интересы, возникает и диалог. А тут их не было, было только желание других посмотреть и себя показать.

Четверть века спустя родовая травма российского публичного пространства действует по полной. Публичное пространство остается сценой для демонстраций, а не переговорной площадкой. Перспективы изменений пока не наблюдается.

Источник: Блог Сергея Шмидта