Давно у нас не снимали так хорошо, так солнечно и мило. Смешно, лирично, очаровательно. Не снимали так, чтоб можно было проникнуться сентиментальной нежностью к уездной России и Федору Сергеевичу Бондарчуку (любить и её, и его с некоторых пор непросто). Не выпускали такое кино, у которого есть все шансы стать народным (имеется в виду тот народ, неотделимая часть которого – женщины с 3-й улицы Строителей, что ждут своего счастья в лице алкоголика из Москвы).
#{image=555118}Авдотья Андреевна Смирнова смогла. И если картина «Два дня» действительно станет «народной», то это и заслуженно, и объяснимо. Но очень-очень грустно. Ибо рок. Судьба. Карма...
И дело не столько в Авдотье Андреевне и фильме её, сколько в России и дорогих россиянах.
Замглавы несуществующего министерства экономики и развития Петр Сергеевич Дроздов (Бондарчук) приезжает в имение несуществующего русского классика «второй или даже третьей категории» Петра Сергеевича Щегловитова. В усадьбе той промеж дерев, посаженных Тургеневым, гулял задумчивый Толстой, а сам хозяин писал свои «Записки рыбака» – оду русской природе. Словом, теперь здесь нерентабельный музей, а будет что-то рентабельное – недухоподъемное, зато денежное, о чем особо печется вороватый губернатор. Сотрудники музея чуют недоброе, в буквальном смысле ползают перед замминистра на коленях и тащат на стол последние припасы. Единственная, кому прислуживаться тошно, – специалист по творчеству Щегловитова Мария Ильинична (Ксения Раппопорт). Она-то и отчитает замминистра за недостаточную духовность, за то, что жлоб и вообще – москвич.
Слово за слово, рюмка за рюмкой. Губернатор становится заложником бастующих рабочих, замминистра – обстоятельств. «Два дня ему казались новы / Уединенные поля, / Прохлада сумрачной дубровы, / Журчанье тихого ручья». И вот уже федеральный чиновник лечит организм горячим супчиком, а душу – русской литературой, и жирные летние мухи кружат над лысиной его, и всем понятно, что скоро в этот край должна прийти Любовь, а вслед за нею придет и Справедливость.
Остается добавить, что Мария Ильинична научит Петра Сергеевича не только классическую литературу любить, но и ходить уточкой. Однако смотрится это всё гораздо лучше, чем кажется по пересказу, – со вкусом, с удовольствием, с уважением к профессионализму съемочной группы – от режиссера и оператора до актеров. «Два дня» хочется принять как качественную жанровую поделку – самобытный, на удивление не похабный ромком – на чём и успокоиться. Одно мешает – личность Авдотьи Андреевны Смирновой, женщины удивительной и многогранной – такой, за какой не заподозришь «просто ромкома» (даже если это он и есть) и будешь выискивать в её кармане не только фиги, но и программы по «спасению России». Их есть у неё. Мы верим. Как не быть.
Как и во всяком ромкоме, чувство в «Двух днях» проистекает из конфликта противоположностей: представителя власти с одной стороны и представителя интеллигенции – с другой. Случайность али нет, но рецепт «спасения России» через союз этой самой интеллигенции с той властью, у которой хоть какая-то совесть осталась, в условно «рукопожатных» СМИ озвучивается регулярно. В «Двух днях» озвучивается также, за что власть должна интеллигенцию возлюбить – за умение говорить неприятную правду. Вот слюбятся они – и будет людям счастье. Некоторые люди в это даже верят.
Да чего уж там, рецепт благоденствия, когда редкая птица – чиновник-не-упырь – физически влюбляется в честную женщину, и с их союза окружающим обламываются кусочек золота и горстка Правды, – этот рецепт сейчас кажется наиболее здравым. Строго по анекдоту про два сценария – два пути к процветанию народному: в реалистичном к нам прилетают марсиане и разбивают здесь Европу – сады с кисельными берегами, в научно-фантастическом мы высаживаем эти сады сами. Не стоит и уточнять, что член «Единой России» Федор Бондарчук выглядит в «Двух днях» немножко марсианином, тогда как Борис Каморзин (губернатор) отлично воплотил куда более знакомый типаж руководящей жабы.
#{movie}Ну, марсианин так марсианин. Жанровое кино, как и было сказано. Такое любит любой народ, но особенно наш и духовно близкие ему народы Латинской Америки. Недаром столь популярны в РФ сериалы мексиканского и бразильского производства, где процветание доходит до замарашек в двух видах – в виде мезальянса и в виде наследства (в наших реалиях это куски наследства советского). Нас объединяет вера в чудо и в любовь до гроба, уважение к ухарству и страсть к халяве, презрение к собственности и жажда Справедливости, заплаточная нужда и показная роскошь. Наши (общие) киносказки – как укол наркотика, после которого приемлемее пейзаж и быт, когда за углом – некто с финкой, в фискальном кабинете – кто-то с рогами, когда всё вокруг колхозное, и надо бы «отнять да поделить». Наш музон должен грохотать под окнами, невзирая на темное время суток. Наши заводы должны жить, и закрывать их – ни-ни, ибо это несправедливо, а то, что они производят неликвид, а ничего другого производить не умеют, – то не довод. Мы гордимся нашей непрактичностью, буйством, непредсказуемостью, а также сырьем и древностью цивилизаций. Наши (и ихние) девки, конечно, самые красивые. А наша (и ихняя) интеллигенция, похоже, искренне верит, что если в нашей жизни будет больше классической литературы (Борхеса там, Толстоевского), то мы отучимся лузгать семечки мимо урн.
Словом, Авдотья Андреевна, судя по всему, нам всем подыгрывает. «Что-что, а от вашей девочки не ожидали», – должны бы, по идее, сказать педагоги из «школы злословия».
К чести автора, в мелочах (а если вычесть из фильма научно-фантастический концепт, то останутся сплошь приятные мелочи) он особо не церемонится, выдавая как есть – с натуры. Музейная возня, знакомая всякому туристу, показана нелепой и даже жалкой. Со снайперской точностью выявлены законы, обеспечивающие нашим «очагам культуры» нищенское существование. Конфликт «народа» и «власти» отсылает к вечно актуальному Салтыкову-Щедрину (притом что пресмыкание на коленках – это вообще какой-то Захер-Мазох). Живенько подмечен добровольный алкоголизм творческих левшей и родоплеменной характер отношений внутри госаппарата. Разве что сцена, в которой герой Бондарчука входит в Начальственный Кабинет, а из Начальственного Кабинета бьет столп света, отдает пошлостью, но то пошлость, опять же, народная – русско-латиноамериканская, сакрального отношения к власти у нас не отнять. Как не отнять у нашей интеллигенции (а Авдотья Андреевна вправе проиллюстрировать своим портретом соответствующую статью в «Википедии») категоричности в принципиальных вопросах. Главный из них известен: ни в коем случае – слышите? никогда! никак! нипочем! – нельзя отдать под топор коммерсанту наш дорогой вишневый сад. Иначе всё пропало!
Таким образом, «чудо» «Двух дней» – оно до неприличия, до фатальности русское, и это, повторюсь, печально – как и всё укрепляющее в косной вере и в косной ментальности. Безусловно, корить за надежду на чудо что народ, что «совесть народа» не слишком справедливо, курс «История Отечества» тут многое проясняет. При тотальном разочаровании в системе остается верить в человеческий фактор. Верить, например, что при общем упадке здравоохранения данному конкретному больному поможет то, что его пожалел лично главврач (врачи же тоже люди, у них тоже сердце есть). Правда, другому больному по этой же схеме, очевидно, не повезет (чудо избирательно, иначе оно не чудо), но думать об этом не рекомендуется. Сопьешься.
Как бы там ни было, версия, что «Два дня» – не более чем жанровое кино и качественный ромком, по-прежнему выглядит убедительно, а посему – все вышеизложенные сентенции о судьбах народных – не более чем приступ графомании. Благо Бондарчук-Дроздов так прямо и указывает: «Не бывает теперь таких святых, как князь Мышкин, не бывает» (он-то знает, он его играл).
На том и порешим: Авдотья Андреевна постаралась быть проще, чтоб зритель потянулся. Вышло хорошо – даже отлично, талантливо. А на фоне средней интеллигентской мысли, которая всё норовит из самых неожиданных щелей к зрителю вылезти, среднеинтеллигентского снобизма и среднеинтеллигентской же борьбы против власти, торгашей и власти торгашей – это даже Поступок.
Написать рецензию на «Два дня», ни разу не упомянув фильм «Юрьев день», – это, кстати, тоже Поступок. Несравнимо меньший, но схожий тем, что циники всё равно не оценят.