Я специально выбрал для разговора только двух. Во-первых, потому что оба автора выпустили недавно каждый по книге стихов, хотя на «консервативный» взгляд они стихами могут и не показаться. Но ведь авторы, о которых пойдет речь, и действуют в конфликте с этой самой прежней традицией.
Во-вторых, они вступили в своеобразный публичный диалог друг с другом: один опубликовал рецензию на книгу другого в журнале «Критическая масса», а другой, упреждая появление сразу двух рецензий на него в оном журнале, поместил в Сети развернутый и, как ему, вероятно, подумалось, убийственный мемуарный очерк. Посвященный, правда, не поэту, о котором ниже, а другому рецензенту, кстати, издавшему книгу первого рецензента.
Так ли все плохо?
Поэт Кирилл Медведев |
И речь идет о жителе Санкт-Петербурга Александре Скидане (р. 1965), чей сборник «Красное смещение» увидел свет после долгих мытарств в серии «Воздух» издательств «АРГО-РИСК» и Kolonna Publications.
Скидан довольно метко с точки зрения «поэтики и политики» описал феномен Медведева, который в свою очередь выставил в Сети мемуары об издавшем книгу Скидана Дмитрии Кузьмине (р. 1968), в которых разъясняет, почему Кузьмин ошибочно разошелся с левыми. Сюжет с мемуарами о Кузьмине для нас побочный, касаться его мы более не будем.
Старший из двух, Александр Скидан, пластичнейший поэт и умнейший критик, – плоть от плоти ленинградской неподцензурной культуры конца советского времени. Начинал Скидан не в литературе, а в театре: от театра и его интонационная пластика, точное владение литературным жестом.
Каждый зрелый текст сделан Скиданом без повторения приемов, как бы с нуля. Дебютировал Скидан рифмованными ямбами постклассического толка, возросшими на вековой традиции питерского пассеизма от Вагинова до Волчека (книга «Делириум», СПб., 1993). Но даже и намеренно не своя интонация звучала у него чудо как хорошо.
Следующая его книга – «В повторном чтении» (М., 1998) – показалась многим словно написанной совершенно другим человеком: вместо ироничной лирики – ритмизованные схолии к просмотренным фильмам и прочитанным книгам.
В какой-то момент показалось, что поэт Скидан закончился, но начиная со второй половины 1990-х нам предстал очень серьезный, трудно пишущий, чрезвычайной суггестивной сосредоточенности поэт-интеллектуал.
Сильные стороны этого нового и самого настоящего Скидана являются его же и слабыми сторонами. Принципиально не различающий между классическим ямбом и свободно ритмизованным высказыванием, рифмой и ее отсутствием, цитатой-центоном и сверхреально визионерской силы оригинальнейшим образом, установивший внутри своих текстов некую демократию приемов, он создает вещи, которые больше совокупности всех их элементов.
Вместе с тем – даже когда Скидан, настоящий пролетарий умственного труда, рассуждает о таких важных для него вещах, как революция, – речь его далека от прямоты, необходимой в подобных вопросах.
«Как только бесклассовое общество было определено как бесконечное задание, пустое и гомогенное время тут же превратилось, так сказать, в приемную, где более или менее спокойно можно было ожидать наступления революционной ситуации. В действительности же нет ни одного мгновения, которое не обладало бы революционным шансом, – надо только понять его как специфический, как шанс совершенно нового решения, предписанного совершенно новым заданием. Революционный мыслитель получает подтверждение своеобразного революционного шанса исходя из данной политической ситуации. Но не в меньшей степени подтверждением служит ключевой акт насилия мгновения над определенным, до того запертым покоем прошлого…» и т. д. («Inquisitio», 2002).
Звучит ли это скорее как политический призыв или как поэтический намек? Скорее, как последнее.
Скидан очень много вобрал в себя от англо- и отчасти франкоязычной лирики, но и от классической русской поэзии тоже. В самых пронзительных его текстах – «Пирсинге нижней губы» (1995), «Кондратьевском проспекте» (1999) – полно прямых цитат из Пушкина, Тютчева, Блока, которые замешаны на стоическом отчаянье.
и дым отечества
и отчество забыл
а помнишь как бывало
ты шел по улице
свободный гражданин
все было мало
возьмут за яйца
вспомнится небось
прогорклый погреб подворотни
и девочки с полуглазами лиц
и быстрое движенье элементов…
(«Кондратьевский проспект»)
«Пирсинг нижней губы»
Поэт Александр Скидан |
Помещаемые в сборнике «Тексты, изданные без ведома автора» ранние минималистские верлибры возмутителя спокойствия не выдерживают сравнения с его недавними широкого замаха текстами.
Пафос социального противостояния явно побеждает у Медведева желание сугубо поэтического успеха. Хотя последним он тоже не обделен – но скорее в плане социальном тоже. Настойчиво доводимый до сведения всех заинтересованных лиц отказ от публикаций в читаемых журналах и престижных издательствах (это притом что все его книги выходили либо в ОГИ, либо в НЛО, а вот ОГИ Скидану в свое время в публикации отказало), зачитывание собственных текстов в качестве манифестов и публикация их через собственный веб-сайт – все это не могло не привлечь к Медведеву дополнительного внимания. Медведев очень хочет, чтобы его судили по степени эстетического и политического нонконформизма. Попробуем воспользоваться авторским критерием.
Достаточно ли поэт радикален в своем отказе от прежних традиций и способов самореализации? Разумеется, нет. Читатель для него существует не в некоем умозрительном пространстве, а здесь и сейчас.
Задача Медведева – шокировать, вывести аудиторию из эстетической спячки. А дальше? Дальше – уже наступившая демократия смыслов и значений. В одном из текстов – «Десять инструкций критику» (2005) – Медведев, тоже отрицающий разницу между поэзией и прозой, призывает критика (подозреваю, что речь все-таки идет о поэте) сделать наконец критику (поэзию?) искусством, быть объективным, не быть толерантным и корректным, не быть агрессивным, принимать другого, быть демократом, быть индивидуалистом, быть готовым к распре, не обобщать, опираться на жизнь...
Ох! И ведь эти «инструкции» – не шутка. Мне лично не хватает у Медведева некой внутренней пружины, которая бы сходу раскручивала его заклинательно-многословные медитации, как, например, такую вот:
сверкала рябина
было очень много собак
все чего-то искали,
может быть, они искали желуди или каштаны,
но главное все были живые –
собаки,
бабки с детьми,
желуди и каштаны,
если бы здесь были лошади,
лошади бы тоже были живые
но, тети и дяди,
через несколько дней здесь будет холод и лед,
холод и лед,
соленый снежный туман
залепит глаза,
завянут и опадут
рыжики,
из дорогих нам вещей
останется одна рябина
и уже сейчас, где-то здесь –
в мандаринных рощах,
в горячих проходных дворах –
на зараженных высотах –
где на качелях раскачивается мрак –
по утрам белый хлеб превращается в колючую леденистую муку –
происходит –
репетиция...
(«Сверкала рябина, было очень много собак», 2004)
Далее обрываю (следует еще семь страниц в столбик), потому что разгон взят и умный читатель – всегда соавтор текста – может дописать его сам. Есть у Медведева тексты и куда более отвлеченные.
Словом,
если б я писал как Кирилл Медведев,
начинавший с плохих стихов,
убежденный в своей исключительности и святости
(проблема в том, что начинал с очень хороших), –
то было уже лет за 20 тому,
так что стесняться сегодня нечего,
то,
располагая свои медитации в столбик,
я разговаривал именно так:
предлагая спорные и конфликтные,
но никак не на холодные теоретические построения
читателю в форме ну как бы душевных стихов.
В общем, этот стиль несложно имитировать и даже писать им все что угодно.
Если Скидан поэтизирует интонацию метафизического отчаяния и покинутости человека и стремится достигнуть через нее индивидуального и социального катарсиса, то для Медведева поэтическая интонация – часто вполне спокойная и созерцательная – вторична. Она является приложением к позиции метафизически отчаявшегося и покинутого человека, которая поэтизируется сама по себе.
Товарищи Скидан и Медведев (к которым я обращаюсь так безо всякой иронии, потому что считаю, что дело у нас – русская поэзия – общее, только стратегии разные), не кажется ли вам, что наступает для нас всех пора не просто выбора правильной поэтической или жизненной интонации, но уже прямого, индивидуализм интонации преодолевшего действия?