В рамках проекта «Клуб читателей» газета ВЗГЛЯД представляет текст Киры Берестенко о том, какие «блага» сулит украинскому народу переход к европейским стандартам.

– Девушка, вы случайно не Европа? – игриво спросил бык знакомым по «Метрополю» глухим голосом.

 – Европа, Европа, – отплевываясь, сказала Таня. – Сам-то кто?

– Зевс, – просто ответил белый бык.

Виктор Пелевин: Греческий вариант

Мы перейдем на европейские стандарты лечения», «у нас будут европейские пенсии» – как мантру повторяют мои реальные знакомые и виртуальные незнакомцы

Хочу хотеть: чтоб все побежали, и я туда же. Но с евронаправлением у меня что-то не задалось: Европу я видела, географически живу в ее центре, но менталитет не тот и себя я в ней не нахожу – т.е. нет у меня персональной «морковки», за которой я могла бы идти как легендарный ослик, вращая жернова и перемалывая по ходу свое славянское прошлое в прах. Так что хотела бы туда хотеть, да «манка» нету.

Поэтому только вечером «судьбоносного» для Украины дня – 27 июня – по бравурным комментам и статьям в интернете поняла, что произошло нечто сродни дрейфу материка: молодая «европейская» Украина прощалась со своим мракобесным «совковым» прошлым, причем навсегда, дрейфуя в Европу и расставаясь с бывшей соседкой, смеясь и ругаясь.

Вместо «Прощания славянки» почему-то неслись проклятия России и «Слава Украине!».

Пытаясь узреть поводы, стоящие за многочисленными «Слава!», я углубилась в «логику» комментаторов.

Во-первых, было непонятно, почему, собираясь в столь дальнее путешествие, люди думают не о нем, его цели и как ее достичь, а о... безнадежно отставшей от нас на европейском направлении России.

Авторы многих комментариев отмечали 27 июня как национальный праздник: «мы в Европу, а Россия – вон из ЧМ по футболу!», а некоторые, не указывая имени поэта, цитировали чьи-то обиженные на Россию строки, повешенные на М.Ю. Лермонтова еще советской пропагандой:

Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые,

И ты, им преданный народ.

Самые несознательные из вторичных комментаторов, абстрагируясь от вопросов гигиены, сводили эти слова к «сухому остатку»: «Прощай, Россия, и здравствуй, ...опа...», что еще более разжигало накал страстей и поднимало градус веселья.

Но в целом это напоминало команду ветхого корабля, пустившегося в далекий путь по бушующему морю, не задумываясь о курсе, и которая, вместо того чтобы пытаться удержать его на плаву, показывала бы «нос» и строила рожи оставшимся на берегу «провожающим».

Во-вторых, еще более загадочной была «морковка» у окружающих: то ли они ее уже съели – понравилось – хотим еще, то ли каждый думал, что ее видят соседи, и боялся от них отстать в погоне за ней.

Пытаясь увидеть во всем этом какие-то конкретные блага и «плюсы», а также понять, как их достичь, я прочитала массу «экспертных мнений», содержащих традиционные «фишки» типа «как всем известно», «все понимают» и прочее – вгоняющие особо «непонятливых» в краску за свое тугодумие и неумение постичь очевидные истины.

Так что же мы поимеем, кроме «улучшения» внутреннего инвестиционного и бизнес-климата, на которое мы перманентно обречены все 23 года независимости?

Беспошлинный доступ на европейский рынок для украинских товаров, что «обеспечит большие возможности для экспорта»? О да, для мелкого украинского бизнеса с крупными амбициями это очень перспективно!

Для маленького украинского потребителя: «снижение цен благодаря большей конкуренции производителей и продавцов». Возможно, конечно, мои новые стиральная и просто машина обесценятся, но вряд ли для меня будет актуально их поменять на другие.

Зато я не хочу мерзнуть зимой в ожидании, когда же Байден-младший отыщет у нас сланцевый газ и надует им всю Европу. Также я больше доверяю румяной «морковке» с нашего базара, чем бледнотелым европейским ГМО.

Для большинства украинских заводов, не производящих сталь и чугун, время подумать о вечном, т.к. пока они перейдут на европейские стандарты качества, модернизируют свои технологии и прочее, ничем предметным заниматься уже не будет смысла.

Другой вопрос, чем займется наш офисный планктон? Я так думаю, что точек его «выхода в эфир» будет значительно меньше, т.к. за «гражданскую позицию» и «любовь к Украине» платить уже будет некому и незачем.

Но более всего меня занимают такие гуманитарные сферы, как здравоохранение и социальное обеспечение, точнее, с чего бы им улучшаться?

«Мы перейдем на европейские стандарты лечения», «у нас будут европейские пенсии» – как мантру повторяют мои реальные знакомые и виртуальные незнакомцы.

Понятно, что «лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным», но я еще помню оригинальный вариант этой пословицы, предполагающий выбор из двух зол меньшего.

Примечательно, что восхищающиеся западной медициной не задумываются о том, почему, например, именно немецкая хирургия такая хорошая? А лекарства у них какие действенные! Это потому что немцы такие умные?

Но, может, стоит и нам решить маленькую логическую задачку, подобрав к существительным «медицина», «фармакология», «Дахау» и «Аушвиц» вспомогательные части речи?

Т.е. это я всего лишь про то, что ничего из ниоткуда не возникает и за все нужно платить. Порой жизнью.

А всем, кто любит поговорить о западных стандартах лечения, я рекомендую шире подойти к вопросу и почитать историю западной медицины и ее стандартов лечения, описанную, например, в статье доктора Ричарда Сугга (Richard Sugg) из университета Дурхама «Труполечение: мумии, каннибализм и вампиризм» (англ. «Corpse medicine: mummies, cannibals, and vampires»), опубликованной в таком уважаемом и респектабельном медицинском журнале, как The Lancet.

В частности, доктор Сугг утверждает, что увлечение «трупной медициной» в Европе было повальным – даже члены британской королевской семьи до конца 18-го века занимались «медицинским каннибализмом», а в «лечебных целях» употребляли человеческую плоть, кровь и кости: «двулично обвиняя каннибалов Нового Света в «варварстве», члены королевской семьи употребляли перетертые в порошок египетские мумии, человеческую кровь, кости, мясо и даже мозги».

Теория органотерапии была основана на вере в то, что при поедании человеческого мяса (в частности, мозга) сила и другие свойства убитого переходят к по­едающему.

Никакого нацизма при выборе «еды» при этом не наблюдалось, правда, английский король Карл II регулярно пил настойку из человеческих черепов, особо целебными из которых считались ирландские.

Люди попроще также имели доступ к панацее: в местах публичной казни собирались эпилептики – кровь, брызнувшая при обезглавливании, якобы помогала им исцелиться от этой болезни.

Не брезговал этим и Ватикан: так, Папа Иннокентий VIII регулярно пил кровь, сцеживаемую от трех мальчиков.

Тут еще можно вспомнить венгерскую баронессу, принимающую ванну из крови девушек (всего их было 600), и даже итальянского философа эпохи Возрождения Марсилио Фичино (Marsilius Ficinus; 1433–1499), писавшего, что человеческая кровь может действовать не только как некое целебное средство, но как своего рода эликсир жизни.

Поэтому старики, считал он, вполне могут позволить себе омолаживаться кровью «непорочных, счастливых, умеренных подростков, чья кровь превосходна, однако, возможно, несколько в избытке».

До конца XVIII века с умерших можно было брать все, в частности, жир – его втирали при различных кожных заболеваниях и использовали как крем.

Как показали постмаркетинговые исследования на протяжении последующих веков, не все мумии одинаково полезны. Так, уже в XVII веке британский ботаник Джон Паркинсон (John Parkinson; 1567–1650), служивший аптекарем Якова I, в своем трактате «Театр растений» («Theatrum Botanicum»; 1640) напишет:

«Это мужские или женские останки, доставленные из Египта или Сирии (но никак из других частей света!) и забальзамированные по египетской традиции, но не по обычаю евреев», имея в виду, что следует избегать широко предлагавшихся подделок, которыми торговали тогда многие дельцы, высушивая на солнцепеке тела казненных.

Наверное, тогда же в Европе и зародилась традиция борьбы с фальсификацией и контрафактом, поэтому одно из важнейших условий экономической части соглашения об ассоциации с ЕС – соблюдение прав интеллектуальной собственности.

В общем, история, как обычно, учит тому, что ничему не учит. Неужели мои соотечественники так и не поймут, что вопрос не в названии, а в том, «какой мир создаст Котовский в своем Париже, или, правильнее сказать, какой Париж создаст Котовский в своем мире?» (Виктор Пелевин. Чапаев и Пустота)