Оживленный квартал, фешенебельный ресторан, обеденное время, хорошая погода. Почти все столики на открытой террасе заняты. Прохожие проходят и снуют.
Эти бедные люди, конечно, сирийские беженцы! Мы знали, что в Париже жуткий расизм!
Туристы радуются жизни, завороженно опускаются на свободные места, заказывают закуски и напитки, не глядя в ценник. Официанты и метрдотели работают в поте лица.
За одним из столиков оживленно обедающая и беседующая пара. Англичане, 55–60 лет. Судя по общему виду, обеспеченные люди. Стиль – право-зоо-педо-мопедо-защитники всего на свете: у женщины стрижка под Улицкую, у мужчины «оброс» а-ля Джигурда.
Из-за угла появляется группа цыган – «людей путешествий», как их принято здесь называть. Две донельзя раскормленные тетехи в неопрятных одеждах, один неопрятный дядя с наглыми глазами, значительно моложе тетех, трое маленьких детей, от двух до пяти, как водится, не похожих друг на друга, если приглядеться. В Париже давно и хорошо известно, что тех же самых детей можно в другой день встретить на работе с другими «родителями» и даже новыми братьями-сестрами.
Но туристы иностранны и благодушны. Наслаждаются жизнью, не вникая в местные перипетии.
Цыгане начинают клеиться к столикам, совать обедающим грязные журналы, которыми обычно приторговывают безработные, оставляя нераспроданные кипы у входов в метро.
Обедающие, там и сям, замолкают и отстраняются.
На террасу выходит совсем молоденькая официантка с тяжелым подносом.
Ставит на нужный столик, оборачивается, видит сцену настойчивых приставаний и растерянные лица клиентов. Бросается к цыганам и очень спокойно и твердо, без улыбки, начинает заворачивать всю когорту с террасы:
– Пожалуйста, уходите. Теперь надо уходить. Будьте любезны уйти и увести детей. Пожалуйста...
Цыгане начинают визгливо шуметь и «защищать» руками лицо, будто девушка собиралась ударить. Этот жест – тоже классический в обиходе – означает «смотрите, я жертва агрессии».
Если понадобится, за этим жестом часто следует бросание оземь и прикрывание руками головы: «смотрите, смотрите, они собираются бить меня ногами!..»
Английская пара «покладает» вилки и ножи и начинает в два английских голоса возмущенно кричать по-английски в сторону официантки:
– Вам не стыдно?! Как вам не стыдно! Эти бедные люди, конечно, сирийские беженцы! Вам не нравится цвет их кожи! Мы знали, что в Париже жуткий расизм! Оставьте их в покое! Немедленно! Мы заплатим за их еду! Дайте нам заплатить за их еду!
Дама с постригом под Улицкую на грани истерики. Ее компаньон таращит глаза и оттягивает ворот фуфайки – его душит гнев.
Официантка поворачивается к ним и неожиданно на чистейшем английском языке спокойно отвечает:– Мадам, это не сирийцы, это ромы. Это цыгане, мадам. Эти люди не голодны. Их каждое утро высаживает в нашем квартале черный мерседес, который развозит всю банду по отведенным каждому «участкам». Пока они суют вам под нос журналы, мадам, а их дети крутятся у ваших коленей, отвлекая внимание, со столов и из ваших сумочек пропадают вещи, мадам.
Эти люди не голодны. Их хорошо знают во всех полицейских участках: когда они попадаются с поличным и их отпускают после вмешательства специального адвоката, они показывают средний палец всем присутствующим на выходе. Они знают, что им никогда ничего не грозит – у них несовершеннолетние дети и нет никаких документов. И они понимают все, что вы говорите...
Несколько человек, внимательно слушавших официантку, начинают аплодировать.
На террасу выходит метрдотель, высокий мужчина с лицом Алена Делона, лет пятидесяти. При его виде цыгане начинают спешно ретироваться, злобно смеясь и показывая издали «длинный палец». Официантка возвращается к подносу и начинает обслуживать столик.
Английская пара возмущенно перешептывается, бросает купюры на стол, с грохотом отодвигает стулья, покидает террасу, обдавая стоящую к ним спиной официантку волнами презрительного негодования.
Метрдотель молча наблюдает сцену, глядя на пару с высоты своего аленделоновского величия. Он не улыбается англичанам, когда те проходят мимо него к выходу.
Стриженная под Улицкую дама на секунду останавливается на пороге террасы, бросает через плечо:
– Расисты! – и бросается за компаньоном в набежавшую волну, то бишь в мельтешащую толпу.
К официантке неожиданно подходит очень хрупкая старушка в хрустальных буклях, с дореволюционным «ридикюлем» и слезами на глазах:
– Позвольте, моя милая, я вас поцелую!
Опешившая официантка заливается краской и подставляет щеку.
Метрдотель кланяется старушке и степенно уходит внутрь золотящихся фешенебельных глубин...
Источник: Блог Елены Кондратьевой-Сальгеро
