Активист партии здравого смысла

Это ведь обычная, типичная, можно сказать, история – про завоевание столицы провинциальным юношей, трепетным и отзывчивым, постепенно превращающимся в матерого профессионала, тратящим на это завоевание все свои силы. Всю свою жизнь.

До последних дней он читал, писал, думал, формулировал, искал выход

Про Агеева говорили, что ему удалось сесть в последний вагон. Тогда, в начале 90-х, маститый критик и редактор Сергей Чупринин пригласил его, преподававшего в Ивановском университете, работать в журнал «Знамя». До переезда в Москву была учеба на филфаке, аспирантура, кандидатство и доцентство, стихи в периодике, однако Агеева жгло и томило истинное его призвание.

Ведь по темпераменту своему, по складу ума Саша был прирожденным литературным критиком, прирожденным полемистом. Агеев умел не только разбирать тексты, вписывать их в общий (социальный, культурный) контекст, но и извлекать из этих текстов присущую им энергетику.

Когда-то Агеев написал обо мне в «Литературке», что «Бавильскому свойственно вступать в интимные отношения с разбираемыми текстами». Так вот и у него было точно такое же свойство. Потому и заметил, оценил. Очень ведь важный навык, в сегодняшней литературной жизни практически утраченный.

Да, он воспринимал художественные тексты (впрочем, как и публицистические, критические) событиями своей личной жизни, заводился, шумел, махал руками, спорил. Очень любил спорить.

В том числе и публично, в текстах. Мы постоянно схлестывались с Сашей и в «Литературке», и в «Независимой». Но лично познакомились, когда я начал печататься в «Знамени» и пришел в редакцию, размещавшуюся тогда на Никольской улице. Отдел критики и публицистики жил там в небольшой уютной комнате, где за двумя столами сидели молодые и красивые Саша Агеев и Юля Рахаева.

Обстановка здесь стояла задушевная, поили чаем, развлекали разговорами. Агеев слушал классический рок и рассуждал о роли литературы в русской истории (в свое время большого шума наделала его статья, где он говорил о нелицеприятном вкладе русских писателей и их текстов в подготовке большевицкого переворота). Но уже тогда явно ощущалось, что Саше тесно в этих редакционных коридорах. И тогда он подался на вольные хлеба.

Некоторое время Агеев работал в журнале «Профиль», активно участвовал в создании Академии современной литературной словесности, однако самым сильным и четким его проектом стала постоянная колонка «Голод» в «Русском журнале».

Именно тогда у Саши начались проблемы со здоровьем, которые он с изяществом обыграл («Практическая гастроэнтерология чтения») в общем подзаголовке критического цикла.

Первая колонка «Голода» (всего он опубликовал более ста еженедельных обозрений, составивших костяк энэлошной книги) вышла в конце 2000 года, став важным путеводителем по общественной и культурной жизни нулевых годов.

Открывая цикл, Агеев писал: «Вот уже два года прошло, как я довольно удачно вернулся с того света. Скрывать не буду: событие сие сразу же переполнило меня неким органическим самодовольством, в том смысле органическим, что именно организм радовался и тщеславился, переиграв не только самое смерть, но и меня – главного над ним насильника.

Однако первым же хмурым больничным утром я обнаружил, что из жизни – а жизнь, если не особенно мудрствовать, можно считать сложной цепью взаимосвязанных ритуалов – выпали ритуалы наиважнейшие, отчего, натурально, посыпалась и вся их десятилетиями складывавшаяся система…»

На эту тему
• Скончался хирург Майкл Дебейки
• Скончался Анатолий Приставкин
• Нонны Мордюковой не стало
• Скончался Александр Фурсенко
• Александр Агеев: Без языка

Смерть отступила на десятилетие, и Саша начал наверстывать упущенное, воссоздавая систему личных и общественных (утраченных почти) ритуалов, важнейшими среди которых являются запойное чтение и личная ответственность. Честность.

В «Голоде» он писал о своем читательском темпераменте так: «Естественно-органические процессы, что бы там ни рассказывали про сороконожек, можно и нужно рационализировать. Органика неопрятна, бессмысленна и самодостаточна, она устремлена к тепловой смерти, пока не задашь ей самые простые вопросы, запускающие механизм переработки натуры в культуру.

«Что вы читаете?»

Это реликтовый, неполиткорректный вопрос, его задают в наши дни только журналисты, обслуживающие ведомственную книготорговую прессу, причем самым беззащитным людям: политикам, бизнесменам, звездам шоу-бизнеса, маститым писателям. Все они спотыкаются на одном и том же месте и дружно перечитывают русскую классику.

Увы, у меня почти нет времени перечитывать русскую классику, потому что я читаю:

– от пяти до десяти ежедневных газет со всеми их приложениями;
– все приличные еженедельники в обложках и без;
– минимум 10 ежемесячных литературных и окололитературных журналов;
– 20–25 разного качества и жанра книжек из тех минимум ста, которые за месяц проходят через мои руки;
– 10–15 сайтов Рунета (то есть, разумеется, обновления);
– множество рукописей, которые тоже про книжки…»

И это не считая огромной параллельной работы по соросовскому гранту («я должен за год (!) составить библиографический справочник по русской литературной периодике за 15 последних лет (1985–1999). Это 1800 номеров толстых журналов, честно расписанных de visu по бессмертному принципу «он – о нем». Минимум пять номеров в день, читать некогда, но какая панорама, какие заголовки!») и мелкой текучки, дающей возможность сносного существования.

Продолжая бороться с ухудшающимся здоровьем, Агеев писал как заведенный текст за текстом. Постоянные рубрики у него складывались и в «Знамени», и в «Новом мире», в несуществующей ныне газете «Время МН» и в «Литературной газете»…

Когда создавался ВЗГЛЯД, мы пригласили Александра Агеева стать нашим колумнистом, и я горд, что Саша предложение принял. Газете ВЗГЛЯД важно представить на своих электронных страницах весь спектр эстетических и политических мнений, а найти более последовательного либерала, чем Александр Агеев, казалось сложным.

Так мы и работали все последнее время, регулярно встречаясь с Сашей на Пушкинской площади, гуляя по Бульварному кольцу и обсуждая с ним темы очередных колонок. Хотя, конечно, чаще созванивались…

Последний раз мы встретились с ним в вестибюле «Чеховской» и поднялись наверх. Начало июля, тополиный пух, типичная московская духота, шум фонтанов...

Саша извинился за задержку последней колонки – полетел жесткий диск, пришлось купить новый системный блок, зато какой он теперь мощный, навороченный, ты только пиши.

Пиши да радуйся.

А писать ему хотелось. Обычно сдержанный во всём, что касалось личных тем, Саша вдруг разговорился. Он не жаловался, просто рассказывал, наставляя, как старший товарищ наставляет младшего. Он говорил, что здоровье – ресурс невозобновляемый, что, пока оно есть, о нем не очень-то и задумываешься, а вот когда оно начинает сбоить…

Ну да, диабет, инсулин, постоянные уколы, ограничения в еде, строгая диета. «Но ты знаешь, – говорил он, потрясая своими волошинскими кудрями, – я ведь ещё ничего, я ведь ещё многое могу, многое могу, несмотря на…»

Выглядел он, если честно, неважно, хотя тогда казалось – всё преходяще и со всем можно справиться. Если, разумеется, оседлать волну. И не с такими недугами люди живут. Я пытался его подбодрить, и, чтобы отвлечься от неприятного, мы стали обсуждать с ним колонку про русский рок и книгу о русском роке, которую Саша уже не напишет.

Его последним взглядовским текстом стала колонка «Без языка», как всегда, жесткая и бескомпромиссная, но и в которой Саша написал о своей усталости: «Да я безумно хочу «покоя и воли», но я живу в окружении людей, которые (вот сволочи!) хотят «счастья». И сейчас, а не потом. Я могу с их желаниями не считаться, я могу их назвать быдлом и прочими неприятными словами, да зачем? Я здесь живу, я не хочу в «покойную» страну, стало быть, нужно договариваться. Для этого нужно иметь общий язык…»

Саша постоянно искал этот язык, пытаясь объясниться со всеми слышащими и слушающими. Педагогический запас, просветительская сила его казались неисчерпаемыми.

До последних дней он читал, писал, думал, формулировал, искал выход. В Бога не верил («мы не представлены…»), оттого и искал возможности преодоления всех возможных кризисов на этой земле.

О себе он говорил как о человеке, представляющем «партию здравого смысла», с точки зрения которого он и работал с текстами, расчищая свое внутреннее пространство от накипи штампов информационных поводов и злобы дня.

Теперь можно сказать, что этой важной работе Александр Агеев отдал весь свой человеческий и творческий темперамент, всю свою жизнь.