За разговорами

Пожалуй, основная на сегодня творческая тема Алвиса Херманиса – эфемерность жизни. Он рассказывает со сцены о том, чего нет. Восстанавливает ушедшее время – чтобы мы сильнее почувствовали его потерю. Говорит о несбывшихся мечтах, утешая мыслью, что эти мечты были, и раня тем, что они никогда не станут реальностью.

Легкая, даже романтичная, на первый взгляд, постановочная манера Херманиса таит внутри острый нож. С лезвием которого невозможно избежать встречи.

И нет человека

Женщина всегда сыграет женщину более конкретно, нежели мужчина. А мужчина задаст нужную долю условности и обобщения

«Соню» по рассказу Татьяны Толстой в Москве уже играли – в рамках специальной программы «Золотой Маски». Но спектакль стоил повторного посещения.

Из нынешней подборки «Соня» – единственная работа, в основе которой лежит художественный текст. Однако он не является главным компонентом действия. Просто обозначает смысловые повороты. А нюансы дорисовывает воображение.

На сцене, кроме главной героини и рассказчика, никого нет. А мы, тем не менее, представляем себе всех тех, кто составлял ее жизнь.

На пресс-конференции Херманис пошутил – мол, героиня – немолодая некрасивая женщина, ни одна актриса не захотела бы ее играть. А потом сформулировал более серьезно: женщина всегда сыграет женщину более конкретно, нежели мужчина. А мужчина задаст нужную долю условности и обобщения.

Гундарс Аболиньш перевоплощается в Соню буквально: у него меняются черты лица. Вот только что был мужчина – и вдруг вздернутые, как у Пьеро, бровки, печально сжатые губы, поплывший взгляд.

Движения, взгляд, манеры – все это возникает последовательно. Спокойная, удивленная, никчемная тетенька в чулках в рубчик. За весь спектакль героиня не произнесет ни слова. Но проживет целую жизнь.

Настоящее и прошлое смешиваются. Рассказчик (Евгений Исаев) лежит на кровати, задрав ноги, и поедает конфеты из вазочки, а Соня суетится тут же. Готовит курицу, раскладывает обеденные приборы, подкрашивает глаза. Мечтает. Создается ощущение, что комнат – две и они наложены друг на друга, как переводные картинки.

В спектакле чрезвычайно много деталей. Конкретики. Херманис заостряет каждый элемент так аккуратно, что возникает полная иллюзия жизни. Обыденной. В которой случилось лишь одно событие.

Удивительно: Херманис не скрывает от нас театральности происходящего. А мы понимаем это – и все равно попадаемся на удочку восприятия. Собственных чувств и эмоций.

Хлопок одной ладони

На эту тему
• Павел Руднев: Life, not life style
• Говорящие сердцем
• Алвис Херманис: «Самый прекрасный театр в мире…»
• Работа по преображению серости
• Тайные мучения страстей

Безмолвствовать актерам Нового Рижского театра не впервой. Привозимая на прошлые гастроли «Долгая жизнь» – об одном дне пяти стариков в коммуналке – тоже была лишена текста. Зато хватало образов и действия.

Последняя по времени премьера Херманиса «Звук тишины» сделана как своеобразный флэш-бэк «Долгой жизни». Та же многокомнатная коммуналка, те же герои – но сорок лет назад.

И фантастически точное ощущение и эпохи, имевшей яркие отличительные черты и безвозвратно ушедшей, и времени как такового. Наполненного событиями, имеющими начало и конец, но связанными воедино.

«Долгая жизнь» шла около полутора часов. «Звук тишины» в два раза длиннее. Может, чтобы передать ощущение, что в молодости время кажется бесконечным. Тот же режиссерский прием – но совершенно иная история.

Говорить о том, что юность прекрасна, а прошлое лучше будущего, можно только с позиции лирического ностальгирования. У Херманиса это получается. Однако он не забывает напоминать: ничто не вернешь.

В «Звуке тишины» волшебство находится рядом с обыденностью. Неспроста музыку (в основе спектакля – двадцать песен знаменитого дуэта Саймона и Гарфункеля) можно услышать не только из радиолы и со старой пластинки, а из стеклянной банки или из книжки. Кажется, даже воздух звучит и поет, потому что на душе хорошо.

Молодые люди учатся жить. Радуются, огорчаются, делают глупости. Девочки в коротких юбках и с яркими лентами в волосах практикуют поцелуи на руке или на банке, прежде чем перейти к опытам «на натуре». Гипнотизируют телефон в ожидании «того самого» звонка. Играют «в бутылочку». Ревнуют друг друга. А юноши в кожаных пиджаках и бакенбардах варят некое адское зелье и вдыхают его пары, а потом пьют. И видят «глюки».

Происходящее принципиально разделено антрактом. Ибо во втором действии у героев добавится «взрослых» событий и забот: свадьбы, совместная жизнь, рождение детей. И что-то неуловимо поменяется. Они пытаются остаться прежними, но уже очевидно, что это невозможно. Может, конец наступит нескоро. Но он наступит. И жить в ожидании конца – придется.

Сказания земли латышской

Самым неоднозначным в программе гастролей стал проект «Латышские истории». Это двадцать рассказов о реальных людях, записанных и переосмысленных актерами. В Москве показали шесть из них, разбив на два вечера.

Любопытно, что Херманис не ставит актерам задачу «быть искренними». Он четко оговаривает: да, истории взяты из жизни, но на сцене изначально не может быть жизни, это в любом случае притворство. «У нас не документальный театр – сказал режиссер на пресс-конференции, – хотя актеры используют реальность как вдохновение».

В итоге, театра получилось даже больше, нежели реальности. От реальности взято самое интересное, что она может предложить – сюжет. Ведь жизнь порой подбрасывает такие повороты, что ни одному драматургу в голову не придут. И сыграть на сцене обычного человека, его судьбу, не менее увлекательно, чем шекспировского героя.

За два вечера мы узнаем о семерых людях: моряке в отставке, двух воспитанниках детдома, шофере автобуса, воспитательнице детского сада, солдате-наемнике и женщине-водителе такси.

Подача разная, отличается и антураж. Или знакомая уже наполненность деталями, или предельная лаконичность. Кто-то из актеров сживается с героями, кто-то отстраняется.

История и ее изложение постоянно находятся в противоборстве. Нам не дают увлечься сюжетом, поверить в него до конца. Режиссер и актеры тут же притормаживают – подождите, мол.

В театре можно выстроить время по своему усмотрению. Остановить, повернуть вспять. А в жизни это невозможно. И это противоречие – едва ли не самое увлекательное во всех спектаклях Херманиса.