Алвис Херманис: «Самый прекрасный театр в мире…»

Алвис Херманис соединяет времена и века, ставит невероятно современные спектакли, беря за основу прошлое. Ему было всего 34 года, когда начался XXI век, но в нем он чувствует себя гостем.

Шукшин потрясающий автор, я завидую, что у вас есть такие книги. Почему его не ставят в России, ведь для театра не придумаешь лучше текста…

На гастролях Нового Рижского театра покажут три спектакля. Уже известная москвичам «Соня» – об одинокой некрасивой женщине. Насмешливая знакомая разыграла ее, присылая любовные письма от лица мужчины. Но когда наступила блокада Ленинграда, Соня спасла ее, погибнув сама, так и не узнав о розыгрыше.

И две премьеры. «Латышские истории» – шесть почти документальных историй простых людей, не совсем вписавшихся в современность.

И главную, по мнению Херманиса, премьеру – «Звук тишины», спектакль, являющийся отчасти продолжением «Долгой жизни». Если «Долгая жизнь» – спектакль о стариках, то «Звуки тишины» – об их молодости, пришедшейся на 1960-е годы.

Херманис может часами рассказывать о шестидесятых, хотя сам родился только в 1966 году. Находя в них последнюю романтику, называя их последней коллективной попыткой достигнуть всеобщего счастья, последней всеобщей идеалистической мечтой, последней утопией.

Считая XXI век веком одиночек, он как будто хочет понять, что же было тогда, как люди во всем мире, не сговариваясь, пытались изменить жизнь, и почему это не удалось.

Херманису удалось создать свой театр, где нет одиночек, нет звезд, а есть общее дыхание, творчество и жизнь. Отражение тех самых шестидесятых в современном зеркале. Это и поражает в его театре больше всего. Что такое идеальный театр, как происходит процесс создания спектаклей? На эти и другие вопросы Херманис ответил корреспонденту газеты ВЗГЛЯД Юлии Бурмистровой.

– Ваш театр часто приезжает в Москву. Чем отличается московский зритель от рижского?

– Я люблю Москву. Почти все свои спектакли показывал здесь. Московская публика лучше реагирует, она более открыта, и играть тут – как праздник. Рижская публика – самая лучшая для проверки спектакля на прочность. После нее можно куда угодно ехать играть.

Может быть, так проявляется прибалтийский темперамент, но рижская публика не очень заметно выражает свои эмоции. Энергетический обмен с актерами у зрителей в Риге сложный. Внутри у них, конечно, происходит то же самое, что и у московского зрителя, но рижане несколько закрыты и актерам бывает не очень легко.

– Какое влияние оказала на Вас русская культура?

– Огромное. Но одно дело, когда влияние происходит буквально. Когда мы ставим пьесу, написанную на русском языке, или рассказ Татьяны Толстой «Соня». А зимой я ставил в Цюрихе «Идиота». В моей биографии очень много постановок по текстам, написанным на русском языке.

Совсем другое влияние русской культуры в целом. Волей судьбы мне выпало родиться в Риге, а Рига – город, испытавший влияние разных культур, языков. Это не отделимо ни от меня, ни от страны.

Когда меня просят сформулировать что-нибудь про традиции латышского театра, то я отвечаю так (конечно, несколько упрощенно): это невозможная химия между традицией русского и немецкого театра. Рига всегда находилась под большим влиянием этих больших культур. В Риге жили и работали Вагнер, Михаил Чехов. Все вместе взятое подсознательно влияло на латышский театр, и наш в том числе.

– Что для Вас самое главное в театре, в актере?

На эту тему
• Павел Руднев: Новый академизм
• Ждать погибельного гнева
• Павел Руднев: Бытие №2
• Павел Руднев: Тающий вкус авангарда
• Сумрак доверия

– Мне сложно отвечать на такие глобальные вопросы. Когда я был студентом, наверное, я мог бы ответить. Но после всех театральных опытов я очень осторожно отношусь к любым формулировкам. Сейчас все иначе, и я больше полагаюсь на интуицию.

А что касается актера – тем более. Актера я могу почувствовать. Могу сделать рентген очень быстро, но детально сформулировать идеал актера сложно.

Когда я был молод, хотелось все определить, дать всему формулировки, пустить корни в профессию. Сейчас мне это не нужно. Знания ушли внутрь меня, стали мной, и я просто живу театром.

– Как проходит процесс репетиций в вашем театре?

– Самое главное мое открытие в том, что надо как можно меньше делать самому, предоставляя актерам такую возможность. Поэтому на наших репетициях актеры в буквальном смысле являются соавторами. Для многих спектаклей мы коллективно сочиняем литературную основу. И авторские права также делим между собой.

Актеры имеют очень большую территорию, за которую ответственны только они сами. Я просто уверен, что режиссер не должен заниматься кукольным театром, где актер всего лишь элемент композиции. Режиссер должен делать только одно – стимулировать творческий потенциал актеров и помогать им, а не материализовать виденья только одного человека – себя.

– А когда Вы ставите за рубежом, как преодолевается языковой барьер в таком совместном творчестве?

– Его нет, потому что я почти не говорю на репетициях. И это является большой проблемой в начале работы. Потому что актеры ожидают, что им будут рассказывать, объяснять, а я так никогда не поступаю. Языкового барьера нет, потому что мы говорим очень мало.

– У Вас сейчас начинаются репетиции в московском театре.

– Уже не секрет, что я буду ставить спектакль в Театре Наций с Евгением Мироновым. Это будет спектакль по рассказам Шукшина.

– Почему Шукшин?

– Его истории простые и сильные. Я ничего не знаю про русскую деревню, но хорошо знаю латышскую деревню. Они вполне могли бы произойти там. Потому что главное в них – люди, их взаимоотношения.

Шукшин – потрясающий автор, я завидую, что у вас есть такие книги. Почему его не ставят в России, ведь для театра не придумаешь лучше текста…

– Когда планируется премьера?

– Примерно в конце октября или ноябре.

– Вам удалось осуществить свою самую большую мечту или это еще впереди?

– В детстве я не мечтал о театре. Но, наверное, как Буратино, мечтал о Золотом Ключике, который откроет волшебную дверь. И так получилось, что за дверью оказался театр. У меня самый прекрасный театр в мире, в котором работаю уже четырнадцать лет. И чего-либо другого, большего я даже не могу представить. Театр и режиссура – это возможность реализовать любые, самые фантастические, мечты. Пусть на два часа, пусть в маленьком пространстве сцены. Режиссер – самая лучшая профессия, которую только знаю. И я удивляюсь, почему остальные люди не становятся режиссерами.

– Кто-то должен быть зрителем, драматургом, художником, врачом, пекарем, в конце концов.

– Карлсон говорил, что не все могут жить на крыше. Наверное, дело не только в этом, а в том, что у каждого своя крыша.

– Что помогает людям жить в наше непростое время?

– Я сейчас нахожусь в Москве, в машине, в пробке. Смотрю за окно и вижу, что пробки стали еще бесконечнее. Москва – прекрасный город, где люди могут часами сидеть в пробках, думать, находить ответы на такие нелегкие вопросы. Мне сложно сформулировать ответ, потому что не хочется отвечать поверхностно, дежурно, а чтобы ответить по-настоящему, нужно очень большое количество времени. Больше, чем мы простоим в пробке.