Там человек сгорел

Ну это ты, поросенок, напрасно.

Самая ясная низость любой мечты – в истории девочки из подвала. Поймал дядя девочку. Посадил в подвал. И не нарадуется…

...Смотрел недавно сообщество в «Живом журнале», посвященное женщинам и мужчинам (там таких сообществ много, но я читал первое попавшееся), обратил внимание на очевидную вещь: вроде смысл писать туда только один – что-то понять про другого, хотя и это сомнительно. А на самом деле каждый второй пост про то, как этого человека успешней подмять. Выяснить, где у него эта чертова кнопка. Как поскорей и надолго сделать его функцией.

Как сказал один мой близкий человек, когда я спросил, что он об этом обо всем думает:

«Там нет зазора для настоящего. Вот ты мне присылал ссылку на журнал той дамы со словами, что она бедная. Да, бедная, но с ее подходом ко всему там ничего быть не может. Там нет даже расстояния в волос для чего-то живого. Любого живого человека, который рядом с ней появится, она задушит и затопчет, то есть то, что она бедная, – это ее выбор, неосознанный, иначе бедным будет тот, кто будет с ней. Чем противно сообщество – что люди ищут удобства, то есть исключительно этого, и другие люди – только для удобства».

И это понятно.

Потому что – мечта.

...Любая мечта – для удобства. Не для правды, не для самоосуществления, не для понимания, кто же ты на самом деле, а для придумки о себе, для накопления лжи о себе, для не-любви.

И никто здесь не исключение.

Самая ясная (потому что предельная) низость любой мечты – в истории девочки из подвала. Поймал дядя девочку. Посадил в подвал. И не нарадуется.

На эту тему
• Простая тряпочка
• Смерть во сне
• Корабль в сквозняках и одуванчиках
• С открытым балконом
• С топором

Даже воспитывает.

Девочка-как-игрушка.

Девочка-как-функция.

Очень удобно.

Никуда не убежит.

Потом придет время и другие мечты с ней осуществить.

Но можно обойтись и без подвала.

...Кажется, вот ведь естественное желание человека – мечтать. И все общество, и весь телевизор, и ЖЖ, и все общие песни и стихи, все эти девичьи слезы в конце мелодрам, все эти комиксы для мальчиков, да вообще вся культура – только на это и работает (как огромный свечной заводик отца Федора). На мечту.

Только что ж ты, сволочь, мечтаешь так по-мертвому?

– А потому что мы ВСЕ так мечтаем.

– Но ведь мечта вообще не самое главное.

...Вот Толстой писал, воображая семейную жизнь, в своем молодом дневнике: «Я завожу ферму, сберегательные кассы, мастерские, а она, с своей хорошенькой головкой, в простом белом платье, поднимая его над стройной ножкой, идет по грязи в крестьянскую школу, в лазарет, к несчастному мужику, по справедливости не заслуживающему помощи, и везде утешает, помогает... Дети, старики, бабы обожают ее и смотрят на нее, как на какого-то ангела, на провидение. Потом она возвращается и скрывает от меня, что ходила к несчастному мужику и дала ему денег, но я все знаю и крепко обнимаю ее и крепко целую ее прелестные глазки, стыдливо краснеющие щеки и улыбающиеся румяные губы».

Удивительное дело... Даже трудно сказать, что тут особенно отвратительно (до непристойности, да карамазовского «и цыпленочку»): то ли эта финальная матрешка с румяным деревянно застывшим лицом, то ли ее стройная ножка (а почему, кстати, непременно по грязи-то? И почему, например, если такая уж грязь, не одеть ножку, хотя бы в фантазии, в рейтузы для тепла, чтоб не так убивалась бедная, – ах, ну да, здесь же надо распалять воображение, чтоб ничего не пропало, все в сберкассу), то ли этот такой же картонный мужик (который по справедливости ничего и не заслуживает, кроме как быть мертвой, никому на самом деле не нужной декорацией, для удобства), то ли эти игры в барские сытые кошки-мышки, в «знаю – не знаю», то ли это прозрачно считываемое нечистое эротическое задыхание в последних строках – про глазки, щеки – над отработавшим свою функцию «несчастным» мужиком...

Но на самом деле я обманываю.

Я отлично знаю, что тут, в этом пассаже, самое отвратительное.

Это – время.

Настоящее, продолженное. Застывшее. Обозначающее бесконечную повторяемость. Мертвенный цикл воплощенной мечты.

«Завожу», «идет», «возвращается», «обожают», «не заслуживает», «обнимаю», «целую» («краснеющие»)...

История заводного зяблика. Который пьет водичку из стаканчика. Тюк-тюк.

История игрушечного паровозика.

История механической птички Казановы из фильма Феллини.

История воплощенной лжи.

Одно оправдание – что написано молодым.

Однако и это ничего не отменяет (как и показала история семейной жизни Толстого в дальнейшем). Ложь же имеет привычку накапливаться.

...С каким там поэтом любил Лев Николаевич переписываться? С Фетом, говорите?

Ну будет вам Фет. (Здесь же непременно стихотворение должно быть? Вы же его якобы ждете? Не так ли?)

Ну так получите.

Когда читала ты мучительные строки,
Где сердца звучный пыл сиянье льет кругом
И страсти роковой вздымаются потоки, –
Не вспомнила ль о чем?

Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,
В полночной темноте безвременно горя,
Вдали перед тобой прозрачно и красиво
Вставала вдруг заря.

И в эту красоту невольно взор тянуло,
В тот величавый блеск за темный весь предел, –
Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:
Там человек сгорел!