Гарри Бертон: «Я объясняю смысл джаза»

Сегодня Гарри Бертона можно уверенно назвать самым известным вибрафонистом в мире. И даже то, что он является обладателем пяти Grammy, выглядит само собой разумеющимся. Уже в 22 года, вскоре после учебы в Школе Беркли, Гарри Бертон в составе всего Getz’s Quartet был объявлен лучшим исполнителем по версии журнала Down Beat. А буквально через несколько лет престижный Down Beat Magazine признал уже персональные заслуги Бертона, объявив его «Jazzman года». Первую из своих Grammy Бертон получил за сольный альбом «Alone At Last», записанный во время одного из фестивалей в Монтрё.

Точно так же как лишь в определенном возрасте люди начинают читать более серьезные книги, они начинают привыкать к джазовой музыке и понимать ее

В дискографии Бертона уже есть записи с такими музыкантами, как Пэт Метени, Стив Свэллоу, Ральф Таунер, Макото Озон, Дей Холланд, Рой Хайнес, Астор Пьяццолла, но он до сих пор много гастролирует и экспериментирует. Хотя, казалось бы, уже может позволить себе спокойно почивать на лаврах, будучи к тому же почетным доктором и вице-президентом столь популярной среди всех джазменов мира Школы Беркли в Бостоне.

- Я с удовольствием сейчас сидел бы у себя дома в Бостоне и никуда не ездил. Но люди хотят, чтобы я играл для них. И я постоянно делаю это почти каждый день в разных частях земного шара, - рассказывает Гарри Бертон. Он нечасто бывает в Москве. С начала 1980-х годов, когда он впервые приехал в СССР, Бертон в шестой раз посещает российскую столицу.

- У вас тут все выглядит по-другому, - делится со мной впечатлениями этот «гражданин мира от джаза», - по сравнению, например, с тем, как это было лет двадцать назад. Во-первых, на улицах стало больше света и рекламы. Москва стала больше походить на какой-нибудь европейский город. Она при этом утрачивает свою индивидуальность, но становится по-европейски более комфортным местом. Для меня же главным изменением является то, что сами люди стали выглядеть иначе. Сегодня москвичи выглядят очень по-разному, и они стали любить общаться с незнакомыми людьми. Например, со мной. Ведь в самый первый мой приезд в Россию – в 1981 году – люди боялись заговорить со мной на улице. Кроме того, постоянно общаясь с разными российскими музыкантами, я расспрашивал их об особенностях «музыкального» образа жизни у вас в стране. И, если раньше наши жизненные уровни уж очень отличались друг от друга, то сейчас трудно найти между ними какие-то серьезные отличия.

- Мистер Бертон, не хочется напоминать вам о вашем возрасте, но сколько вы уже записали альбомов?
- Уже около шестидесяти. Свой первый альбом я записал в 1960 году, когда мне было всего 17 лет. Тогда я заключил свой первый контракт со звукозаписывающей компанией. И вот с тех пор я записываю по одному или два диска в год в течение более чем сорока лет. Так что можете сами представить, сколько музыки я уже успел записать. По-моему, достаточно много (смеется). Какие-то записи при этом – не только джазовые. Есть, например, диски, где я пытаюсь объединить джаз и классику.

Я с удовольствием сейчас сидел бы у себя дома в Бостоне и никуда не ездил. Но люди хотят, чтобы я играл для них

- А как часто вам приходится участвовать в музыкальных проектах, где джаз смешивается с другими стилями?
- Достаточно часто, и мне очень нравятся такие эксперименты. Одним из первых подобных опытов для меня было смешение джаза и кантри. Я ведь вырос в том месте в США, где кантри всегда было очень популярным музыкальным стилем. Это город Нешвилл в штате Теннеси. Естественно, я очень много слушал этой музыки. Но, к сожалению, я не мог ее играть, поскольку вибрафон не очень-то используется в кантри. Вот так у меня появилась идея совместить джаз и кантри. Запись такого альбома в 1966 году стала для меня первым опытом микширования джаза с другими музыкальными стилями. Затем, в конце 60-х, я стал устраивать проекты, в которых сочетались джаз и рок-музыка. Сегодня вы можете услышать даже несколько поп-произведений на моих дисках. Я успел записать диски с такими музыкантами, как, например, Эрик Клэптон, Кейти Ленг, Говард Джонс и другие. Кроме того, особое место в моем творчестве занимает увлечение танго. Я уже записал три компакт-диска музыки танго, и, кстати, в Аргентине я известен как раз как исполнитель танго. Я езжу в эту страну каждые два-три года и даю там концерты в компании с известными аргентинскими исполнителями танго.

- Это что, особенность джаза – быть «сочетаемым» со всеми остальными стилями?
- Пожалуй, да. Джаз ведь тем и отличается от других направлений в музыке, что в той или иной мере сочетает в себе все остальные. Поэтому мне, как джазмену, который привык постоянно импровизировать, всегда очень просто бывает подстраиваться как под классику, так и под кантри, и под поп-музыку. И наоборот, исполнителям классической музыки, которые привыкли лишь играть по нотам, чаще всего очень сложно бывает хорошо исполнить что-то еще, кроме того, что у них записано в партитуре. Так что импровизация – это великая вещь, позволяющая джазовым музыкантам работать в самых разных направлениях музыки.

- Так кто же вы после всего этого, мистер Бертон? Можно ли вас в таком случае назвать настоящим джазовым музыкантом?
- Все-таки можно. Я настоящий джазовый музыкант, который при этом очень часто «посещает» другие направления. И, кстати, не следует этому так уж удивляться. Не я один этим занимаюсь. Участвовать в подобных проектах нравится очень многим джазовым музыкантам мира. Вообще всех джазменов можно в таком случае разделить на две категории. К первой можно отнести тех, кто играет так называемый «чистый» джаз и – ничего более. Ко второй – относятся все те джазмены, кто любит постоянно экспериментировать и исследовать какие-то неизведанные доселе комбинации исполнения музыки.

И сегодня можно услышать все что угодно в исполнении таких музыкантов. Например, есть диски, где джаз смешан с китайской музыкой или этнической музыкой американских индейцев. Как вы уже поняли, я отношусь как раз ко второй категории. И я, честно говоря, не очень понимаю, почему в России не происходит сегодня особого смешения музыкальных стилей, что очень характерно для остального джазового мира. По крайней мере, я не слышал о каких-то значимых проектах такого рода. Может быть, здесь, как всегда, ключевую роль играет финансовый вопрос? Может быть, российские джазмены просто не хотят особенно рисковать, участвуя в подобных проектах, многие из которых – все же чистой воды авантюры.

Я настоящий джазовый музыкант, который при этом очень часто «посещает» другие направления

- Вы являетесь вице-президентом, пожалуй, самого известного в джазовом мире учебного заведения – Школы Беркли. Большинство из звезд современного джаза очень гордятся тем, что они в разное время учились там. То есть учились у вас. Как вы себя чувствуете в такой роли «учителя мирового джаза»?
- Ну, во-первых, формально я «номер два» в Школе Беркли. «Номер один» там Ли Берк – человек, ставший президентом школы в середине 80-х, отец которого в 1945 году основал это знаменитое заведение.

- О’кей, мы будем говорить, не про формальное, а про реальное положение вещей. Для Игоря Бутмана, например, который у вас учился, да и для всех остальных джазменов – выпускников этой школы, «номер один» – это как раз вы.
- Ну, можно, наверное, и так сказать. Последние семь лет я, кстати, занимаюсь там не только преподаванием, но и организаторской работой. А что касается моих бывших студентов, большинство из которых сегодня уже стали известными во всем мире джазовыми музыкантами, то я за них действительно горд. Ведь я видел всех их еще тогда, когда они лишь делали свои первые шаги и были, что называется, «молодыми исполнителями, подающими надежду». При этом моя учительская роль в процессе их роста даже не подразумевает открытие им каких-либо «больших секретов» джазовой музыки, которые они не могли бы открыть для себя сами. В большинстве своем они все это как раз могут сделать самостоятельно. Моя роль обычно состоит в том, чтобы каждого из таких музыкантов правильно направить в его деятельности и провести до конца по «учебной» части выбранного им пути. Например, Макото Озон из Японии и без меня стал бы таким же известным джазовым пианистом, каким он является сегодня. Я лишь немного помог ему в этом.

- Кстати, если уж вспомнили про Игоря Бутмана, расскажите о ваших отношениях с ним.
- В свой первый приезд в СССР я давал концерты в Ленинграде. Было это в начале 80-х. На одном из джем-сейшенов ко мне подошел молодой человек лет девятнадцати со своим саксофоном и что-то сыграл. Причем сыграл очень прилично. Это и был Игорь Бутман. Я тогда сказал ему, что ему имеет смысл подумать о том, чтобы стать профессиональным музыкантом. Он ответил, что его первая цель – переехать в Москву и найти там работу в каком-нибудь оркестре. Ему тогда удалось найти работу в оркестре Олега Лундстрема. Второй его целью было – поехать в США учиться. Когда через пару лет, в течение которых мы постоянно с ним переписывались, он был уже достаточно профессионально готов к тому, чтобы поехать учиться в Школу Беркли, он получил у нас грант и смог осуществить свою мечту. Затем после Беркли он поехал на пару лет в Нью-Йорк. И сегодня, когда он стал известным джазменом, он приглашает меня с концертами в Россию.

Игорь Бутман: В свое время Гарри Бертон пригласил меня учиться в Беркли, вложив в меня много сил и денег. А то, что я приглашаю его играть в России, то это моя благодарность ему за то, что он для меня сделал. Вообще же Гарри Бертон - это мой кумир, как в музыке, так и в бизнесе. Кстати, в Школе Беркли он преподает музыкальный бизнес. Причем начиная с азов, когда объясняется, как позвонить нужному человеку по телефону, как с ним себя вести, как одеваться, на какой машине к кому подъезжать. Я, например, купил себе новый Volkswagen Passat. За те же деньги я, конечно, мог купить себе неновый шестисотый Mercedes, но тогда некоторые люди могли бы подумать, что не нужно Бутману давать денег, раз у него и так все в порядке. С другой стороны, на свой большой концерт нельзя подъехать на разбитых «Жигулях», потому что люди могут подумать, что они, наверное, переплачивают за билеты, раз этот человек до сих пор не получал таких денег, что не смог купить себе приличную машину. Кроме того, есть еще куча разных смешных мелочей, которые тоже играют роль. Например, джазмену нужно хорошо одеваться, гладить галстук, чистить ботинки (сам я начал ходить в чищеных ботинках всего лишь лет десять назад). Ведь все это – уважение к себе и к тем, кто тебя слушает. И вот в том числе таких-то мелочей и набираешься в Школе Беркли.

Трудно точно определить, к каким годам следует относить музыку Гарри Бертона

- Многие российские поклонники джаза считают, что на сегодняшний день Игоря Бутмана можно назвать самым успешным джазменом страны только потому, что он хорошо знает бизнес.
- Я убежден в том, что, если у джазмена есть хоть капля того, что мы называем «талантом к бизнесу», то этим, конечно же, нужно пользоваться. Как раз Игорь Бутман этим очень успешно пользуется. Что же касается меня, то сегодня я вспоминаю, как еще годах в 60-х я собирал какие-то непонятные джазовые составы, организовывал выступления, занимался даже поиском транспорта для того, чтобы перевезти инструменты. А в это время большинство музыкантов просто сидели и ждали, когда их позовут участвовать в каком-нибудь проекте. И я был тогда единственным, кто их куда-либо звал. Так что если у джазмена есть эта «бизнес-нотка», как у меня или Игоря Бутмана, то это, как правило, очень ему помогает в творчестве. С другой стороны, если джазмен не желает ничего знать о бизнесе и занят лишь своим творчеством, то – пожалуйста – занимайся творчеством. Но в таком случае тебе необходимо будет найти хорошего арт-директора, то есть того человека, который согласится делать это за тебя, иначе все-таки появится куча проблем.

- Выходит, что Гарри Бертон воспитал для российского слушателя Игоря Бутмана?
- Наверное, так оно и есть. По крайней мере, я знаю Игоря с самого начала его творческой карьеры. И мне всегда импонировало такое его качество, как желание и умение организовывать людей. Ведь в Москве – двенадцатимиллионном городе – до недавних пор не было ни одного приличного джазового клуба, в котором регулярно играла бы музыка мирового уровня. А Игорь это сделал. У него в Le Club каждую неделю можно услышать джазовых звезд мировой величины. Как это и должно быть в любом крупном городе, как, например, в Нью-Йорке, Париже или где-нибудь еще.

- А где, по-вашему, следует исполнять джаз? Должны ли это быть классические филармонические залы, либо джаз лучше воспринимается слушателями в клубах?
- Что касается меня, то я с удовольствием играю и там и там. Но если бы мне вдруг пришлось выбирать из этого что-то одно, то я не задумываясь выбрал бы филармонический зал. Мне очень нравится сама обстановка концертного зала, нравится то, что люди приходят туда лишь для того, чтобы слушать музыку, а не есть и пить или же громко общаться со своими приятелями, что обычно происходит в клубах. Ведь в клубах люди порой вообще не обращают внимания на происходящее на сцене. Не говоря уже о том, что на концерт в зале приходит гораздо больше людей – 1000-2000 человек. В клубе же, даже если там будет аншлаг, не умещается более 150 слушателей. Так что я, например, играю в клубах очень редко: раз в году я, например, даю концерт в клубе Blue Note.

- А кто сегодня слушает джаз в Америке? Что это за публика?
- Джазовая аудитория Америки в основном представляет собой некую причудливую комбинацию из уже достаточно взрослых поклонников джаза, которые открыли для себя эту музыку в 40-50-х годах и были поклонниками джазовой музыки на протяжении всей своей жизни, и молодых людей 20-30-летнего возраста, которые выяснили, что такая музыка существует, еще учась в колледже. Чаще всего такие молодые люди сначала привыкают к рок-музыке, а уж затем переходят к джазу. Очень редко бывает так, что 20-летние ребята сразу начинают с джаза, разве что они сами не являются его исполнителями.

И такая ситуация вполне объяснима. Ведь джаз – это, в интеллектуальном плане, более высокий уровень, нежели, например, рок-музыка. Рок и поп сегодня обращены к более массовой аудитории, нежели джаз, чтобы понять который, нужно обладать достаточно высоким интеллектуальным развитием. Точно так же как лишь в определенном возрасте люди начинают читать более серьезные книги, чем они читали в школе, слушать классическую музыку в консерватории, они начинают привыкать к джазовой музыке и понимать ее. Так вот, каким бы это ни показалось вам странным, две трети поклонников джаза в Америке сегодня составляют как раз эти самые 20-30-летние ребята – студенты колледжей. Эта аудитория в последние годы сильно помолодела по сравнению с предыдущими десятилетиями. Кроме того, я давно заметил такую тенденцию, что джаз в США начинают слушать в основном успешные и финансово благополучные люди. Ведь в Америке, кроме всего прочего, быть поклонником джаза – это довольно дорогое удовольствие: два-три раза в месяц сходить на концерты известных джазовых исполнителей и купить пару новых дисков – это будет вам стоить в США недешево.

Мне через пару месяцев будет уже 60, а не 25 лет, когда я мог заниматься этим бесконечно

- Вы застали несколько периодов в джазовой музыке: начали играть в 1960-х и продолжаете концертировать сегодня. К какому же из этапов развития джаза вы относите свое творчество?
- Трудно так уж точно определить, к каким годам следует относить музыку Гарри Бертона. В ней ведь много чего намешано. Однако если говорить о преимущественном влиянии какого-либо периода, то это, скорее всего, 60-70-е годы. Как раз то время, когда я сформировался как джазовый музыкант. Что же касается большей части современного джаза, то многое из того, что исполняется сегодня, мне нравится. Что-то – нет. Но в любом случае я не идентифицирую себя с этой музыкой. Это просто не мое. Это существует отдельно от того, что я делаю.

- В чем же главное отличие джазовой музыки 60-х годов от сегодняшнего дня?
- Сегодня джаз стал гораздо свободнее в музыкальном смысле этого слова. Он стал гораздо менее гармонически структурирован. И, соответственно, слушателям его стало гораздо сложнее понять. Мне же, например, всегда хочется, чтобы слушатели понимали, что я играю. Представьте, что два физика объясняют друг другу устройство атомной бомбы и используют при этом такие научные и сугубо специальные выражения, которые вам, как слушателю, совершенно непонятны. Ведь то же самое можно, наверное, объяснить и другими словами? При этом не упрощая смысла и не сводя все к поп-культуре. Именно таким – простым – объяснением глубокого смысла джазовой музыки я и занимаюсь. Поэтому я отношу свою музыку к джазу 60-х годов, когда еще не было такой большой массы бессмысленного и неструктурированного в джазе. Но я ведь тоже не могу бесконечно адаптировать для слушателя все эти ломаные звуки. Делать более мелодичными. Мне через пару месяцев будет уже 60, а не 25 лет, когда я мог заниматься этим бесконечно.

В самый первый мой приезд в Россию – в 1981 году – люди боялись заговорить со мной на улице

- Джаз всегда считался американской музыкой и ассоциировался в первую очередь с Нью-Йорком, который стал своеобразной джазовой Меккой. Так ли это сегодня?
- Вы знаете, то, что касается Нью-Йорка – все правда, это до сих пор центр мирового джаза, из чего, конечно же, не следует делать вывод, что это – родина джаза…

- Ну, про то, что джаз зародился в Луизиане, а затем через Чикаго перебрался в «город желтого дьявола», сегодня в каждой книжке написано…
- Так-то оно так, но Нью-Йорк, несмотря на все несчастья, которые с ним недавно происходили, по-прежнему остается городом, в котором живут лучшие джазовые музыканты мира. И от этого никуда не денешься. Поэтому каждый джазмен, который хочет прославиться и научиться чему-нибудь новому, обязательно оказывается в Нью-Йорке, а там уж – как получится. Но вот то, что касается некой «американизации» джаза, как это действительно было лет тридцать-сорок назад, то с этим сегодня уже можно и не согласиться. Современный джаз – уже не только американская музыка.

За последние несколько лет он успел стать глобальным. И сегодня мы повсеместно слышим музыку джазовых исполнителей из Южной Америки, Африки, Японии, Европы. Даже из России. Например, в один из моих приездов в Москву мне очень понравился Герман Лукьянов и его довольно необычная группа. Так вот это все началось еще в 70-х. Тогда стали появляться хорошие музыканты в Европе. Тот же Ян Гарбарек в Норвегии появился именно в те годы. Они быстро становились популярными и в Америке. Но если раньше всем этим джазменам было просто жизненно необходимо держать связь с Америкой, чтобы быть успешными у себя на родине, то сегодня это до сих пор желательно, но не настолько. Многие исполнители сегодня и без Нью-Йорка, наверное, проживут. Хотя… Нью-Йорк – это все же Нью-Йорк. По-прежнему столица джаза.

- В чем же сегодня состоит основное отличие американского джаза от, например, европейского? Или таких отличий уже не осталось?
- Раньше, действительно, было больше различий, чем сейчас, и с каждым годом их становится все меньше и меньше. Но, если говорить об основном отличии современного европейского джаза от американского, то главное здесь то, что в Европе доминирует авангард. Европейские джазмены постоянно экспериментируют. Они просто могут себе это позволить. В Европе же большинство джазовых групп, концертов, фестивалей сегодня спонсируются государством. Они там могут жить на государственные субсидии. И им абсолютно все равно, понравятся они публике или нет. Американцы же вынуждены сегодня считаться с превалирующими вкусами публики. Но лично для меня все же предпочтителен американский вариант. Я бы даже назвал это здоровой ситуацией в современном джазе. Ведь, посудите сами, с одной стороны, я стремлюсь создавать то, что, я считаю, должно быть созданным в искусстве, в моем случае – в джазе.

На эту тему
• Ударный джаз Билли Кобэма
• Брэд Лили и его публика
• Джаз № 9
• Ришар Бона на «Острове света»
• Билли Новик: «Мы играем романтический алкоджаз»
• Усадебные импровизации
• Деликатесы французского джаза

С другой стороны, я должен заботиться о том, чтобы это было еще кому-нибудь нужно, кроме меня самого. Так что вполне себе удачная комбинация интересов артиста и слушателя получается. Если же в такой ситуации избавиться от давления со стороны слушателя, то очень может быть, что завтра музыкант окажется в каком-то своем «творческом» мире, и никто вокруг более не сможет сказать, что же он такое играет. Что, кстати, и происходит частенько в Европе. Но, как я уже сказал, даже эти различия сегодня постепенно нивелируются, поскольку государственные субсидии музыкантам в Европе постепенно исчезают. Точно так же, как в свое время в России музыканты лишились столь значительной поддержки государственного агентства под названием «Госконцерт».

- Складывается такое впечатление, что кроме выступлений и преподавания, у вас ни на что не остается времени. Есть ли у вас вообще семья?
- У меня двое детей. Дочери 24. Она учится в одном из арт-колледжей Сан-Франциско. Сыну – 22. Он работает арт-продюсером в одном из концертных залов Бостона. Я не женат. Но мы – большие друзья с моей бывшей женой. Она живет в Лос-Анджелесе. И, несмотря на такой территориальный разброс, мы довольно часто видимся. Например, прошлым летом мы все вместе провели три недели в Японии, где у меня были концерты. К сожалению, работа в Школе Беркли и постоянные гастроли действительно не оставляют мне времени на разного рода хобби и тому подобные вещи. Когда у меня спрашивают, какие у меня есть хобби, я даже не знаю, что ответить. Мое хобби – это джаз. Он же является моей жизнью.