Егор Холмогоров: Я знаю, зачем пришли немцы

В моем роду воевали почти все, хотя ни генералов, ни каких-то особенных героев не было. Обычные рабочие войны.

За что сражались все мужчины моей семьи, которые были солдатами, я знаю точно

Дед по матери Владимир Михалович был пулеметчиком. Участвовал в боях за освобождение Смоленска. В его пулеметную точку попал снаряд – его засыпало землей и перебило осколком правую руку, так что он после госпиталя был навсегда комиссован.

Поэтому у него никогда не было никакого множества медалей – в военном билете значится одинокая медаль «За отвагу». Никаких тебе «За победу над Германией» (Германию побеждали уже без него), никаких юбилейных медалей, вошедших в моду после 1965 года.

Да и одной-то он особо никогда не светил. Нет, кажется, ни одной фотографии, где он при параде. Медаль так и лежала среди домашних вещей, и я, когда был ребенком, любил накладывать на нее тетрадный лист и густо зачеркивать карандашом. В этом была какая-то магия, но на бумаге получался четкий оттиск медали с двухбашенным танком и самолетами. Потом, в 90-е, и эта медаль, и другие скопившиеся от разных родственников награды куда-то растворились.

Деду было достаточно того, что он остался жив, – выучился писать левой рукой, окончил заочный юридический институт, назначен был сначала председателем какого-то маленького колхоза, потом народным заседателем в суде и, наконец, начальником отдела технического контроля Сокольнического вагоноремонтного завода.

Он страстно любил охоту (как он стрелял? видимо, тоже левой), коньяк и свою маленькую машину-инвалидку, единственную доставшуюся от государства ветеранскую привилегию. Он умер в 47 лет, за два года до моего рождения, и потому «деда-ветерана» у меня никогда не было.

Бабушку едва не убили два раза. Убили бы, если бы смогли (Фото: из семейного архива Егора Холмогорова)

Его брат Михаил служил на подводной лодке на Северном флоте, и однажды лодка не вернулась из похода. Он числился пропавшим без вести. В этом, конечно, был какой-то особенный цинизм, поскольку все понимали, что лодка не уплыла в Америку.

Брат моей бабушки, дед Илья, был настоящим ветераном – с иконостасом боевых и юбилейных медалей, орденом Отечественной войны и даже пистолетом, который я пару раз в детстве видел.

Счастья ему, впрочем, этот пистолет не принес – в какой-то момент у деда Ильи заподозрили рак, он начал думать о самоубийстве. Но застрелиться так и не решился. Однажды его нашли на рельсах недалеко от станции, где он жил, с разбитой головой.

Мы так до сих пор и не знаем, покончил ли он с собой или это был несчастный случай, можно его поминать или нет, но я за него молюсь, как и за прочих.

Другой мой дед, по отцу, Осип Алексеевич, жил далеко, на Урале, поэтому видел я его крайне редко, но вот что мне написал отец:

«Он призывался с Урала, где работал на инженерной должности на Краснокамском целлюлозно-бумажном комбинате, который он строил до войны. Воевал под Воронежем в звании младшего лейтенанта. Воевал твой дед недолго, в первых же боях он попал под артобстрел в атаке и был ранен в голень правой ноги, схоронился в большой воронке от авиабомбы и был обнаружен без сознания после боя немцами.

Мне кажется, этот эпизод войны описан Жуковым (Уральский резерв под Воронежем, группа советских войск, попавшая в окружение). Отца чудом не добили и доставили в лагерь военнопленных, где он должен был умереть, но среди пленных оказался хирург-киевлянин, который тайно смог спасти отца: погасить или не допустить гангрену в ноге.

Ты знаешь, наверное, что значение битвы под Воронежем в свое время преуменьшалось, поэтому у отца после войны была медаль «За Победу» да 2-я группа инвалидности. Уже в конце 1970-х и даже начале 1980-х пришли медаль «За отвагу» и орден Отечественной войны (которые ты заиграл)».

Но я расскажу сегодня не о мужчинах. Во-первых, потому что так получилось, что ветеранских рассказов от своих родственников я почти не слышал – война их выжала, они умерли очень рано, не дожив и до 60, а кто-то и до 50.

Во-вторых, они просто родились мужчинами в эту эпоху, и война была их естественным делом. Кто-то другой, конечно, струсил, но они не струсили – с чего им было трусить?

Я расскажу вам лучше историю моей бабушки, которая в определенном смысле собирает в своем лице жизненный опыт встречи всего русского народа с этой войной. У бабушки было несколько любимых историй, и когда я был маленьким и тяжело заболевал (а болел я в детстве часто), она садилась рядом с моей кроватью в кресло и начинала свою повесть.

Немцы пришли октябрьским утром 1941 года. Прорвав наш фронт в ходе операции «Тайфун», они стремительно продвигались на сотни километров – и вот уже заняли Козельск, Перемышль, и вот они уже у Калуги. Наша деревня под Перемышлем внезапно оказалась в тылу. И вот они появились – довольные победой, предвкушающие скорое взятие Москвы.

Деревня встретила оккупантов не радушно, но с интересом. В серых буднях сельской жизни любое необыденное событие, будь это даже пожар или похороны, – повод вырядиться. И вот девки вырядились, включая бабку, которой тогда было лет 18, и пошли «смотреть на немцев».

Не думаю, что немцы поняли русских фрау превратно. Не думаю, что они вообще считали их фрау. Возвращаясь со смотрин, бабка сразу заметила, что один из солдат увязался за ней. А она красавица была, хоть и низенькая. Было за чем увязаться.

На эту тему
• Николай Левичев: Иммунитет Европы снова подорван
• Алексей Анпилогов: Память показывает настоящую историю
• Сергей Худиев: Общество, которое не делает этого – обречено
• Дискуссия: Лев Лурье vs Михаил Бобров: «Мы Ленинград сдать просто не могли»

Не помнила бабка, как донесли ноги до дому: «Тятя! Тятя! За мной немец идет!» Посерьезнел прадед Василий Илларионыч, хватил ее в сердцах, велел немедленно переодеться в худшее, спрятаться на огороде, а лучше зарыться в навоз, а как стемнеет – огородами пробираться в соседнюю деревню к родне.

Спрятал ее и принял немца на себя. А воевал прадед Василий в Германскую, в плену был и немецкий язык знал. Фрау? Нихт фрау, нихт! Шнапс, херр солдат? Гут. Гуттен шнапс. Са-мо-гон. И заговаривал зубы, пока стало немцу не до фрау.

Бабка сбежала, спряталась, и больше уже ни одной девке в деревне не приходило в голову выйти со двора иначе, кроме как в наглухо надвинутом платке и с перемазанной в саже рожей. Оккупация, впрочем, закончилась скоро. Прошло всего два месяца, и калужский край был освобожден корпусом кавалериста Белова.

Наладилась мирная жизнь, и поехала бабка на санях по зимнему пути за дровами. И налетел на нее «Мессершмит». У немецких асов было такое доблестное развлечение – называлось «свободная охота».

Летишь и стреляешь по любой цели, которая тебе нравится – русский самолет, дом, мост, солдаты на марше, машина или просто вот одинокая подвода, чернеющая среди русской белой пустыни.

Зачем стрелять по подводе? Ну примерно за тем же, зачем сейчас американцы вешают надо всем и вся дроны: чтобы «недочеловеки» чувствовали, кто является господином.

И налетел на бабку «Мессер». Сделал несколько кругов, дал несколько очередей. Просто так. Для забавы. Забилась бабка под брюхо лошади в надежде, что та ее прикроет. Но, по счастью, промазал немец, и осталась она цела, и даже лошадь не пострадала. Но страху натерпелась на всю жизнь.

Прошло немного времени, и по деревне прошел слух, что где-то в лесу прячется живой немец. Встретил его кто-то из мужиков, да он убежал. Тогда все, кто был, мужики да бабы поздоровее, вооружились кто чем мог: двустволками, топорами, вилами, дрекольем – и пошли на облаву.

Поймали немца того, и «нехорошей он смертью умер», прибавляла бабка, которая почему-то про всех запоминала, кто умер и какой смертью.

Так и прошла зима. А весной оказалась бабка на военных курсах. Тогда Государственный комитет обороны старался заместить на всех второстепенных участках мужчин женщинами. Например, сто тысяч женщин были призваны в ПВО. Призвали и бабку, но вскоре комиссовали, так как она с детства была сердечница, ее в деревне так и звали – Шурка-синегубая.

Вот и вся короткая женская война. Потом вернулся в деревню комиссованный дед Володя, и они поженились и дали жизнь моей маме, родившейся в 1946 году. И отец мой родился в 1946-м, когда его отец вернулся из плена. А могли бы и не родиться. И меня, соответственно, тоже не было бы.

Поэтому я всегда с особым чувством слушаю речи некоторых рассказчиков о том, что «Гитлер шел, чтобы освободить Россию от коммунистов, а русскому народу не было бы ничего плохого».

Моя родня встречалась с немецкими оккупантами в эти годы лицом к лицу. Не только на линии фронта, а в «мирной» жизни, в плену, в общем, там, где не было никакой необходимости убивать. И я точно знаю, зачем пришли немцы. Они пришли убивать.

Не надо мне рассказывать о том, что они пришли убить Сталина и как там дальше по списку  – «евреев, комиссаров и т. д.», а тебя, Ванька, они бы и не тронули. Нет, это до Сталина они вряд ли бы добрались. А вот бабку едва не убили два раза. Убили бы, если бы смогли.

Так что они пришли убить меня. Их никто сюда не звал, не просил и не приглашал. Их никто не провоцировал и не нападал на них первым. Просто однажды они перешли границу, чтобы начать убивать и убить всех, кого захотят. Никакого забвения или прощения этому нет и быть не может, потому что нельзя прощать, когда вас убивают.

За что сражались все мужчины моей семьи, которые были солдатами, я знаю точно. Они сражались за меня, за моих родителей и за моих детей. За тонкую грань, отделявшую бытие от небытия.

Спасибо им за Победу.