Как я строил русский мир

В рамках проекта «Клуб читателей» газета ВЗГЛЯД представляет текст Василия Ходеева о том, что разные народы вполне могут найти между собой общий язык, стоит только прислушаться друг к другу.

В конце 90-х я выиграл грант и поехал учиться за границу, в Италию. Высшее учебное заведение было элитным и крайне необычным. Находилось в респектабельном районе, на побережье Адриатики, в небольшом городке. Администрация была итальянская, но основной тон в руководстве задавали британцы и американцы.

Наши соотечественники не умеют вести себя культурно с людьми других наций

Главная «фишка» учебного заведения была в том, что в нем было 200 студентов из 100 стран мира. Студенты были разные. Дети премьер-министров, олигархов, представителей ООН. Были и простые ребята, их тоже хватало.

Моя семья (папа – военный, мама – учитель) никогда не смогла бы оплатить мое обучение там. Я учился на деньги гранта, плюс мне платили маленькую стипендию (когда ввели евро, стало порядка 50 евро в месяц).

Официальная идеология основателей учебного заведения была такова: это были уже немолодые люди, пережившие Вторую мировую войну. Они полагали, что если студенты со всего мира будут какое-то время жить вместе, учиться, общаться, узнавать друг друга, то потом, когда они вернутся в свои страны и, может быть, станут влиятельными людьми, они смогут выстраивать международные отношения, не допуская войн.

В реальности все было несколько иначе. Активно работали программы, соблазняющие студентов поступать после окончания учебного заведения в западные вузы в США и Европе. Утечка мозгов в действии.

Состав на лекциях был непостоянным, на философии я сидел между сенегальцем и дочерью канадского олигарха. А на итальянском языке со мной сидели македонец и австриец.

Самое главное то, что такой национальный состав учащихся, как в зеркале, отражал национальные взаимоотношения в мире. Англоязычные вели себя как люди белой кости, негры постоянно были будто под давлением, китайцы жили сами по себе, и так далее.

Вот об этом зеркале в миниатюре, о том, как я строил русский мир, как отстаивал русские ценности перед другими русскими, перед студентами из бывшего СССР, да и перед всеми остальными, я и хочу рассказать.

1

Все студенты жили в резиденциях-общежитиях, рассыпанных по всему городку. Меня поселили в одну комнату со старшекурсником с Аляски.

Его звали Мэтью. Я тогда плохо говорил по-английски, у него были какие-то свои компании и интересы, так что общались мы поначалу немного. Когда мы пытались говорить о своих странах, понимали, что будто живем на разных планетах. Реальности, в которых мы жили, были бесконечно далеки.

Как-то он сидел и играл на своем ноутбуке. Для меня не то что ноутбук, а вообще компьютер и интернет были тогда в диковинку. Игра напоминала какой-то авиационный симулятор.

Незадолго до этого он говорил мне, что по возвращении в США собирается поступать в военно-воздушное училище. И, значит, играет он, а я его спрашиваю:

– Мэтью, это что у тебя, симулятор? Ты на нем тренируешься, чтобы поступить в свое воздушное училище?

Он мне отвечает сквозь зубы:

– No, I'm just playing computer games (нет, я просто играю).

А у меня отец – офицер ПВО. И он меня водил к себе в парк боевой техники, я работал на боевых тренажерах. Сидишь в панцире, тренажере ТОРа, обстановка, приближенная к боевой. На мониторе появляется цель, ее надо схватить курсором при помощи такой необычной мыши и вести ее и держать курсор под ней некоторое время.

Потом докладываешь офицеру (в моем случае я докладывал папе), он объявляет пуск ракеты, и если ты все сделал правильно, точка на экране вспыхивает и гаснет. Цель подбита.

Вот об этом обо всем я добродушно стал рассказывать Мэтью. Но разговора не получилось. В какой-то момент я заметил, что глаза у него округлились, потом он спешно захлопнул экран ноутбука и куда-то ушел.

Отношения с соседом у меня наладились так. У него появилась девушка, мулатка из Южной Африки, белая и очень вежливая. На выходные она осталась у него ночевать. Мэтью очень нервничал, что я стукану, потому что он был на хорошем счету у администрации, а любые сексуальные контакты в учебном заведении формально были строго запрещены.

Я не стуканул. Более того, в следующие выходные, вечер пятницы и субботы, я торчал у своего товарища из России часов до двух ночи, чтобы им не мешать. Приходил домой, когда они уже спали. Мэтью не сразу сообразил, а вот его подруга Кайла оценила все быстро. С тех пор у нас установился «пакт»: он до конца учебного года не бывал в течение недели в комнате, приходил только на ночь, стал меня подкармливать (в столовой питание было скудное), давал мне поиграть на ноутбуке. А я приходил домой поздно на выходные.

2

Когда я только приехал, конечно, я был растерян, плохо ориентировался в новой действительности. Было еще несколько ребят из России, но кто-то из них были блатные, с кем-то не сразу сложились отношения. Через пару недель моего нахождения в Италии ко мне в столовой подсел парень и стал говорить со мной на русском. Говорил с большим трудом, было видно, что язык для него не родной. Его звали Гунтарс, он был из Латвии, старшекурсник.

После обеда, когда я был один, ко мне подошла старшекурсница из России, которая слышала наш разговор, и сказала:

– Удивительно, мы с ним год прожили и не знали, что он по-русски умеет говорить.

Позже я понял, почему он не говорил с ней и говорил со мной. Все зависит от человека. Увы, тогда я впервые столкнулся с тем, что наши соотечественники часто не умеют себя вести культурно с людьми других наций. Хамят, не хотят знать язык, более того, в душе не признают право другого человека на свой язык. Я не один раз слышал: «Какой латыш, какой литовец? Пусть по-русски говорит».

Я за два года обучения старался общаться наравне со всеми русскоязычными. Это было иногда крайне тяжело. Не хватало никакого терпения. Больше всего мне доставалось от украинцев, белорусов, молдаван и прибалтов, даже от соотечественников.

3

Люди, собранные в учебном заведении из постсоветских стран, были в основном воспитаны и настроены прозападно. Первые несколько месяцев обвиняли меня – как русского – во всех бедах, требовали отречься от русской истории, оскорбляли исподволь или прямо. Обвиняли меня в том, что у меня «имперское сознание».

Многие из них были хорошие ребята, и время все расставило по местам. Мы с ними хорошо дружим.

С тех пор прошло почти 15 лет, и сейчас они говорят: «Какую чушь мы несли тогда». Но я считаю, что перелом в отношениях произошел прежде всего потому, что я их слушал. Слушал всегда, какую бы ахинею они ни несли. Потому что они говорили и разумные вещи.

Говорили, что СССР распадался, в частности, потому, что там официально было объявлено равноправие культур и языков, а в реальности записаться в паспорте на белорусский манер Рыгором, а не Григорием, например, было проблематично. Чтобы поступать в военное училище, лучше было бы, если бы ты был в паспорте записан русским.

Языки поддерживались только формально, а неформально белорусский в Белоруссии по факту забыт, а украинский на Украине был в современном положении русского на Украине.

***

Злоба и несправедливость порождает злобу и несправедливость в ответ. В какой-то момент там, в Италии, я решил замкнуть этот порочный круг на себе. Перестать отвечать: «А вы! А вы!», как делали некоторые другие россияне. Просто слушать, пытаться найти рациональное зерно, если спорить, то аргументированно.

Это было невероятно сложно, но лично мне это удалось. Через полгода вокруг меня стали собираться не только ребята с постсоветского пространства, но и некоторые сербы, болгары, даже монгол, имевший русскую бабушку.

Нашему неформальному и очень оппозиционному к администрации кружку симпатизировали азиаты, югославы и даже два преподавателя – болгарин, великолепно говорящий по-русски, и словак Юлиус, который из всех русских слов, выученных в школе, помнил только «значок». Зато он закрывал глаза на то, что мы играли в Star Craft в компьютерном зале, там, где можно было только писать доклады и проверять почту. И он нас никогда не сдавал.