То, что происходит последние лет 20 в моей стране, кажется мне нарастающей угрозой рациональности. Это не значит, что развитие мне кажется плохим, но, конечно, эти 20 лет – это путь в мощном тумане, в хаосе деструктивных импульсов, персонажей, явившихся так, как будто разбился контейнер при погрузке сказок Афанасьева. И все эти монстры разбежались, отчасти добрые, отчасти кровожадные существа, все эти животные Афанасьева, его Бабы-Яги, его мужички не слишком-то добрые. В общем, мы живем в сказочной реальности, и рациональность означает необходимость сопротивляться.
Наша политика этого двадцатилетия не может понять некоторых людей. Она даже не борется с ними, она не может ни выбросить их из себя окончательно, ни забыть их, ни объяснить их. Это Горбачев, это Ельцин. Но особенно Горбачев.
Он еще более неприятен, чем прямые политические враги. Он напоминает о том, что был возможен другой вариант развития. Может быть, тот другой вариант был более рационален, может быть, из-за этого бедняга Гайдар, покойный, до самого конца доказывал и доказывал нам, что другого варианта нет. Зачем он так много об этом говорил? Разве это не наводит на мысли о том, что другой вариант был?
#{best_opinions}Кто-то когда-то сказал о Ньютоне, что Ньютон легко бы понял теорию Эйнштейна, но очень бы удивился. Ему бы она показалась бессмысленным анархизмом. А рацио для него состояло в том, чтобы наложить ограничения на какие-то ходы мысли. Наложив ограничение, сконцентрировав понятие в систему, ты можешь двигаться дальше, расширяя этот пятачок. В какой-то момент мы сняли это ограничение и решили посмотреть, что получится.
Беловежье было в каком-то смысле ужасным, а в каком-то – восхитительным актом своеволия, иллюстрацией ко многим местам у Достоевского, актом радикального волюнтаризма. Люди собираются, подписывают бумагу и раздают граждан друг другу, как крепостных.
Последействием этого иррационального акта был мор граждан Российской Федерации, который обычно приписывают реформам, но я думаю, это не реформы, это фатальный стресс людей, которые поняли, что их обесчестили и они даже не могут это объяснить. Им не дали политического языка, и они погибали сотнями тысяч. А те, кто запретил говорить, запретили и себе, сами остались безъязычными. И сегодня нами правят люди без политического языка, без политической речи. Нами правят немые, они мычат. Рационально ли это? В каком-то смысле – да. Если они заговорят, если они просто начнут называть то, что они делают, они могут сойти с ума. Кажется, Солженицын говорил, что если бы герои Чехова, которые бесконечно обсуждали, что будет в России через 10–20 лет, узнали, что через 20 лет в России будет пыточное следствие, они бы сошли с ума.
Мы накладываем все новые ограничения на свою автономию. И в каком-то смысле мы состоим уже почти что из них. Мы покрыты плотной чешуей запретов, табу на другие ходы. И мы обороняем и обороняем этот периметр. Ценностью является не то, что внутри. Ценностью является чешуя. Наши охранители охраняют будки охранника.
Нам нужно возвращение к рациональности. Оно не может быть ностальгическим. Нам непонятны декабристы и Герцен, почти как герои сказок Афанасьева. Нам придется это сделать самим. Здесь потребуется мужественное усилие. Может быть, это усилие разума будет судорогой от страшной боли. Но это допустимая цена.
Источник: Russia.ru