Отсутствие воздуха

Блоковская статья, а вернее, речь, посвященная годовщине смерти Пушкина, была написана в феврале 1921 года. Самому Блоку оставалось жить несколько месяцев.

Горшок дороже Бога, а «сапоги выше Шекспира». Это и есть смерть культуры. Кризис пострашнее финансового

В последние годы он почти не писал, его послереволюционные стихи можно пересчитать по пальцам. Так что «отсутствие воздуха» – это еще и о себе, о своей смерти. Историки и врачи до сих пор задним числом пытаются поставить ему диагноз. От какой болезни умер Александр Блок? От той же, от какой Александр Пушкин. Воздуха не хватило.

У блоковской цитаты есть продолжение: «С ним умирала его культура». В случае Блока это умирание связано с революцией 1917 года. В случае Пушкина – с наступлением всерьез и надолго николаевской эпохи, одной из самых суровых в русской истории. Для солнечных пушкинских гармоний в этой эпохе места не оставалось. «Праздничное и триумфальное шествие поэта, – пишет Блок, – слишком часто нарушалось мрачным вмешательством людей, для которых печной горшок дороже бога».

Горшок дороже Бога, а «сапоги выше Шекспира», как заявил когда-то нигилист Писарев, любимый писатель Владимира Ильича Ленина. Это и есть смерть культуры. Кризис пострашнее финансового.

От Пушкина до Коэльо

А ведь когда-то культуры и литературы в современном понимании этого слова не было. Им всего-то два с небольшим века. Социолог Борис Дубин сказал как-то вещь потрясающую и страшную в своей простоте: «Вообще говоря, литература – изобретение буржуазное, изобретение XIX века, как и классика. Это не значит, что до того времени классики не было, – ее не было во всеобщем употреблении, она не выступала универсальным мерилом для всех, поскольку этих «всех» как горизонта мнений и оценок еще не было.

Представление обо «всех» рождается только в XIX веке, после буржуазных революций, и доходит до своих пределов в веке XX... Только буржуазия (если хотите, демократическое, если хотите, рыночное общество) придумала такую фикцию «все», а уже через апелляцию к этой фикции был создан целый ряд культурных продуктов, институций, социальных и культурных систем, которые стали работать в таком режиме – для всех, производство ценностей – для всех».

На эту тему
• Классика кризиса: Самая мертвая из смертей
• Классика кризиса: Один упадет, другой поднимет
• Классика кризиса: Щепка в водовороте
• Классика кризиса: Радикальное ничто
• Классика кризиса: В конце концов к коммунизму

Вот так вякнешь что-нибудь в рифму или без рифмы – и тут же попадешь на шкалу оценок «успех – неуспех», «хорошо – плохо» (с точки зрения всех, вообще всех). Написал книгу – попался. Кинул кусок в жадный рот потребителя – просит еще, кривится и поругивает. Какой-то невкусный сегодня роман... Знаешь, писатель, я почитал бы лучше об анальном сексе у эскимосов или о приключениях мерчендайзеров на Ямайке...

Началось все это как раз во времена Пушкина, а закончилось вполне закономерно Пауло Коэльо и Джоан Роулинг.

Доверенное лицо мирового духа

Сторонники профессионализма в литературе любят повторять пушкинский афоризм: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». Дескать, нет ничего зазорного в том, чтобы литература была товаром. И правда, нет. Но тут важна последовательность действий. Сначала написал, как посчитал нужным, и только потом продал.

А именно эта последовательность сейчас и не соблюдается. Да и как ее соблюсти, если первая забота современного писателя – целевая аудитория, потенциальный читатель. Об этом думают даже дилетанты, те, кто не зарабатывает литературой. В отчаянную борьбу за потребителя включились все, от авангардистов до консерваторов. А в издательствах эта тема вообще главная. Потенциального автора сразу спрашивают: «Как мы вас будем позиционировать?» То есть как бы так обмануть читателя, чтобы он купил вашу книгу?

«Я пишу для себя и для своего гипотетического альтер эго», – любил повторять Бродский. Сегодня бы над ним посмеялись. Просто не приняли бы всерьез. Альтер эго не покупатель.

«Как вы себя позиционируете?» – спросили однажды журналисты у писателя Вячеслава Пьецуха. «Строго по Гегелю, – сказал Пьецух. – Как доверенное лицо мирового духа». Он не шутил, он действительно так считает. Но диалога не получается. Потребитель и автор говорят на разных языках. Они – представители разных цивилизаций. Но раньше у автора была презумпция правоты, к нему прислушивались уже хотя бы за то, что он автор. А теперь его слова – пустое сотрясение воздуха.

Именно поэтому я не забываю перед именем Пьецуха поставить слово «писатель». Для целевой аудитории это неочевидно. В отличие от Пушкина и Бродского Пьецух не стал брендом и вряд ли уже когда-нибудь станет.

Кстати, о брендах. Отличную байку по этому поводу рассказывает Олег Григорьевич Чухонцев. Уточню на всякий случай: поэт, лауреат Государственной и других премий. «Пришел ко мне как-то слесарь чинить водопровод. Спрашивает: «Ты, хозяин, по профессии кто?» Поэт, говорю я сдуру. «И что же ты, поэт, написал? «Евгения Онегина», «Теркина»?..»

Это было лет двадцать тому назад. Сейчас слесарь спросил бы иначе. Он сказал бы: «Что же тебя, поэт, не показывают по ящику?»

Поскорей избавиться от надежды

Была когда-то замечательная писательница Дина Рубина. Жила в России, потом эмигрировала в Израиль. Сочиняла смешные и трогательные истории о советских и израильских обывателях. Бедствовала, печаталась мало. А писатель хороший, настоящий рассказчик уровня Сергея Довлатова.

И вот лет шесть назад она подписала договор с одним крупным московским издательством. По этому договору от нее требовалось сдавать по книге в год. В сущности немного. Но сам факт договора Рубину убил. Больше такой писательницы не существует. То есть книжки-то продолжают выходить, но вымученные и безжизненные. Покупать не советую. А вот переиздания ее ранних вещей очень рекомендую.

Те, кто толкается у пиаровских кормушек и на раздачах денег, – люди заведомо несчастные, несвободные. Ну, получишь ты пару премий, ну, издашься большим тиражом за внушительный гонорар... Так ведь это ничего не доказывает.

Теперь окончательно ясно, что Довлатов, говоря в начале 80-х о том, что советская цензура большее зло, чем рыночная, заблуждался. Выбор из двух зол заведомо никуда не ведет. А прав был все тот же Пушкин, написавший в своей декларации независимости: «Зависеть от царя, зависеть от народа – не все ли нам равно?» Народ ничуть не меньший душитель творческой свободы, чем государство. Той самой «тайной свободы», о которой говорил Блок.

Все это, в общем-то, не новость. Абсолютно такое же посягательство на свою свободу ощутил и Мандельштам, замолчавший на несколько лет в 20-х. И Пастернак. Да мало ли подобных примеров. Заговорили они позже, когда окончательно поняли, что рассчитывать не на что. Ни на общественное признание, ни на поддержку власти. Так, избавившись от надежды, они вновь обрели свободу.

Все это имеет прямое отношение к нынешнему финансовому кризису и к концу эпохи, которая все кончается и кончается, а новая никак не начнется.

Сейчас и не может быть по-другому. Все мы, и не только писатели, ощущаем, насколько временной, мимолетной жизнью сейчас живем. Отсюда и такой высокий темп, и всегдашняя суета. Успеть, а то будет поздно.

В такой атмосфере трудно создать шедевр. Незачем и не для кого. Тут не до шедевров, тут бы выжить и достоинство сохранить. Такие простые человеческие задачи. А вот когда эта гонка окончательно заведет мир в тупик, когда рынки рухнут и государственные институты исчерпают кредит доверия, тогда к писателям снова вернется речь. Они обретут утраченное в переходные годы чувство гармонии, вздохнут полной грудью и больше не будут умирать от отсутствия воздуха. Наверное, это и называется царство божие на земле.

Рубрика «Классика кризиса» в газете ВЗГЛЯД (по четвергам):

28 мая, «Самая мертвая из смертей» ( Хосе Ортега-и-Гассет, «Восстание масс»)

21 мая, «Радикальное ничто» (Освальд Шпенглер, «Закат Европы»)

14 мая, «В конце концов к коммунизму» (Карл Маркс, «Капитал»)

7 мая, «Щепка в водовороте» (Синклер Льюис, «У нас это невозможно»)

30 апреля, «Терпеть или атаковать?» (Ганс Селье, «Стресс без дистресса»)

23 апреля, «Вкус мяса» (Джек Лондон, «Смок Беллью»)

16 апреля, «Это их затронет, а нам капец» (анекдоты)

9 апреля, «Нельзя ли попроще?» ( Кнут Гамсун, «Голод»)

2 апреля, «Рим без границ и стен» (Жак ле Гофф, «Цивилизация средневекового Запада»)

26 марта, «Нас называли детьми Депрессии» (Чарльз Буковски, «Хлеб с ветчиной»)

19 марта, «Один упадет, другой поднимет» (Джон Стейнбек, «Гроздья гнева»)

12 марта, «Утопим весело умы» (Александр Пушкин, «Пир во время чумы»)

5 марта, «Вчера было много, а сегодня мало» (Антон Чехов, «Вишневый сад»)

26 февраля, «Двенадцать устриц вместо тринадцати» (Сомерсет Моэм, «Луна и грош»)

17 февраля, «Доллар растет, жизнь – падает» (Эрих Мария Ремарк, «Черный обелиск»)