Нас называли детьми Депрессии

Классика кризиса: Нас называли детьми Депрессии

Tекст: Ян Шенкман

Считается, что испытания делают нас лучше. Закаляют душу, воспитывают мужество. Воевавших и сидевших принято уважать. Как-никак экстремальный опыт. На самом деле этим людям надо сочувствовать. Нищета, болезнь, безработица. Любого из этих испытаний достаточно, чтобы сломать и озлобить. Чарльза Буковски сломала и озлобила Великая депрессия. Его алкоголизм и мизантропия начали проявляться именно тогда, в 30-х. И литературное дарование – тоже.

Генри Чарльз Буковски – легенда американского андеграунда. Икона неудачников и пьяниц. Маргиналов и непризнанных гениев. В Америке к нему относятся примерно так же, как у нас к Венедикту Ерофееву, автору поэмы «Москва-Петушки». С пиететом и раздражением.

Дело не в бутерброде. Дело в атмосфере полной безнадежности, которую описывает Буковски

Как и Ерофеев, Буковски писал всю жизнь исключительно о себе. «Хлеб с ветчиной» – тоже о себе. Его главного героя зовут Генри Чинаски. Псевдоним более чем прозрачный.

Как только ни переводили название «Ham on rye». И «бутерброд нищих», и «хлеб с дерьмом». Между тем – ничего страшного. Еда как еда. В 80-х большинство советских детей ходили в школу с этими бутербродами, завернутыми в бумагу. Правда, вместо ветчины там лежала колбаса, как правило, докторская. Не помню, чтобы в те времена кто-то в СССР говорил о Депрессии или кризисе.

Дело не в бутерброде. Дело в атмосфере полной безнадежности, которую описывает Буковски.

Откуда берутся плохие парни
Итак, Лос-Анджелес. Начало 30-х. Разгар Депрессии. Родители мальчика – безработные. Нравы дикие, человек человеку волк. «Люди рыскали по полям в поисках пищи. Они узнали, что некоторые травы и коренья можно варить и есть. Между конкурирующими группами, встречающимися в полях, вспыхивали кулачные бои. Дрались и на улицах города. Все были озлоблены... Люди шатались по улицам и болтали о закладных, перезакладных. Однажды мой отец вернулся домой ночью со сломанной рукой и с синяками под обоими глазами. Мать подрабатывала где-то за ничтожную плату».

Денег ни на что не хватает. Все разговоры в семье – о том, как разбогатеть. Отношения очень жесткие. В книгу это не вошло, но известно, что сам Буковски с 16 лет платил родителям за то, что жил в доме. В родном доме. Собственным папе с мамой.

Его альтер-эго Генри Чинаски тоже приходилось несладко. «Отец говорил о том, как все вкусно и как нам повезло, что мы можем есть хорошую пищу, когда большинство людей в мире, и даже в Америке, голодало и бедствовало». Его попрекали едой. С детских лет он запомнил, что жить хорошо и сыто – это ненормально. Нормально жить бедно и голодать.

«Нас называли детьми Депрессии», – пишет Буковски.

Что такое дети Депрессии? Это дети, которые постоянно находятся в состоянии стресса. Они понимают, что у них нет никакой защиты и рассчитывать стоит только на себя самого. Каждый день может случиться катастрофа. Тебе будет нечего есть, негде ночевать, тебя могут избить на улице.

Ощущение жуткое. Детский писатель Борис Минаев говорил как-то в интервью: «Если с родителями что-то не так, дети жутко пугаются. Они пугаются даже тогда, когда ты объясняешь: «Денег нету, мы не можем тебе это купить». И это еще хороший вариант. Все-таки объясняют.

В случае Чинаски все было гораздо жестче: «Мне не нравились мои родители, я ненавидел их жизнь. Я ощущал вокруг себя стерильно белое и совершенно пустое пространство, а внутри себя, в животе, легкую тошноту». Так это и бывает. Сначала страх. Потом ненависть и ощущение пустоты. Неудивительно, что еще в детстве Чинаски потерял веру в Бога. Он твердо усвоил: надеяться в этой жизни не на кого. Моральные принципы и высокие материи – бессмысленный бред. Никому здесь не нужно, чтобы я был хорошим. Гораздо удобнее и правильнее быть плохим парнем.

«Мне нравилось, что меня держали за самого плохого, – пишет Буковски. — Быть гаденышем здорово. Мне нравилось быть ублюдком. Попытки быть хорошим делали меня слабым». А слабым в этом мире не место. Не выживешь.

Недаром же героями мальчишек тридцатых были гангстеры, расплодившиеся во времена сухого закона. Грабители и убийцы. Между прочим, и у нас, если помните, в середине 90-х примером для подражания у школьников был бригадир. Попросту говоря, главарь банды. Других идеалов для подражания не было. Очкастые интеллигентные мальчики чувствовали, что сейчас не их время.

По-русски и по-американски
Ребенку хочется гордиться родителями, а безработными родителями гордиться совсем не просто. На уроке учительница спрашивает Чинаски: «Кем работает твой отец?» – «Зубным врачом», – отвечает он, чтобы не опозориться. Варианты других подростков: киноактер, полицейский, скрипач… Врут все. Врут и стыдятся собственного вранья. «Все отцы нашего квартала были безработные. Моего отца тоже уволили с молокозавода. Отец Джини целыми днями просиживал на веранде. Никто не мог никуда пристроиться».

Безработные отцы срывали злобу на сыновьях. Чинаски каждый день порют, как будто это он привел страну к кризису и отобрал у отца работу. Мучают не только его – всех. «Каждый раз, когда я получаю пару, отец выдирает у меня из пальца ноготь», – говорит другой герой «Хлеба с ветчиной».

Так что не верьте, когда вам говорят, что бедные люди добрее и человечнее, чем богатые. Бедность не облагораживает и не сближает, даже родственников. В горе человек одинок как волк. Разделить чужое горе никто не рвется. Радость – другое дело.

Кстати, о безработице. Безработица по-русски и безработица по-американски – разные вещи. Заявления о том, что у нас сейчас более шести миллионов безработных, не вполне корректно. Дело в том, что в России, в отличие от Америки, ищут не какую-нибудь работу, а совершенно определенную, по профессии. Инженер может найти работу, другой вопрос, что он не хочет идти учителем математики в школу. Скрипач может найти работу. Он просто не хочет работать продавцом в магазине.

Поэтому многие из тех, кто состоит у нас на бирже труда, на самом деле не безработные. Они просто люди невостребованных профессий.

На Западе большинство, не драматизируя ситуацию, в случае необходимости меняют специальность. Был менеджером – стал таксистом. Работал в телефонной компании – стал вести радиопередачу. Какая работа есть – ту и работаю. А если нет никакой, даже низкоквалифицированной, вот это уже настоящая безработица.

Настоящей безработицы мы до последнего времени не знали. Но можем узнать. Потому что за эти десять лет появилось огромное количество непрофессионалов, работающих где угодно и кем угодно. Грамотных и неграмотных исполнителей чужой воли. Все-таки, как ни крути, а менеджер и коммерческий агент – это должности, а не профессии. И вот если они не могут найти работу, значит, в стране становится действительно плохо жить.

Ностальгия по бронированному железу
Буковски написал эту книгу в начале восьмидесятых. Через сорок с лишним лет после описываемых событий. С такой дальности все выглядит иначе, меняется оптика. Да, у него и его героя было ужасное детство, но все-таки это было детство. Даже за плохие воспоминания держишься, других ведь все равно нет. «Что пройдет, то будет мило», как писал незабвенный Пушкин.

Недавно с приятелем мы вспоминали девяностые годы. Ничего хорошего на память почему-то не приходило. Вспомнили немых, которые торговали в метро порнографическими открытками. Бабушек, которые продавали у вокзалов копченых кур. Коммерческие ларьки, обитые бронированным железом. «Даже по этому ужасу испытываешь ностальгию», – сказал приятель.

Кошмар, отошедший в прошлое, преображается эстетически. Он вполне может стать фактом великой литературы. О нем вспоминаешь без страха и даже с каким-то болезненным удовольствием. На маргинальной эстетике, воспетой Буковски, воспитаны и Том Уэйтс, и Микки Рурк. Из этой же эстетики выросло поколение битников, послевоенный джаз и многое другое, без чего уже невозможно представить себе американскую культуру. Жуткие тридцатые окружены ореолом великих книг, песен и фильмов, снятых о той эпохе. Я к тому, что и о теперешнем кризисе мы наверняка будем ностальгировать лет эдак через тридцать. Как это ни абсурдно.

Талант плохой жизни
Депрессия сделала из Буковски великого писателя и искалечила ему жизнь. Если бы не Депрессия, он стал бы, наверно, заурядным служащим, мелким клерком или просто бездельником, каких много и в Америке, и у нас. Обывателем, но счастливым. Не пил бы запоем, хорошо зарабатывал, чувствовал бы себя полноценным и полезным гражданином своей страны.

Но, как писал другой великий неудачник, Сергей Довлатов: «Бог дает человеку не литературный талант. Он дает ему талант плохой жизни».

«Все равно не живешь, так хоть пиши», – объяснял свою мысль Довлатов. Другой вопрос, как быть тем, у кого и талант отсутствует, и жизнь не сложилась. Впрочем, к кризису это отношения не имеет. Таких людей и без кризиса вокруг нас многие тысячи.

Рубрика «Классика кризиса» в газете ВЗГЛЯД (по четвергам):

19 марта, «Один упадет, другой поднимет» (Джон Стейнбек, «Гроздья гнева»)

12 марта, «Утопим весело умы» (Александр Пушкин, «Пир во время чумы»)

5 марта, «Вчера было много, а сегодня мало» (Антон Чехов, «Вишневый сад»)

26 февраля, «Двенадцать устриц вместо тринадцати» (Сомерсет Моэм, «Луна и грош»)

17 февраля, «Доллар растет, жизнь – падает» (Эрих Мария Ремарк, «Черный обелиск»)

Следующий выпуск рубрики будет посвящен книге Жака ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада»