В этом сне нам делать нечего

Совершенно случайно после прочтения «Лауры» я открыл роман Игоря Яркевича «В пожизненном заключении». Там у него сексуальный маньяк всю дорогу беседует с Федором Михайловичем Достоевским. Но суть его маньячества вовсе не в Достоевском, а в том, что он тщится разгадать «половую шараду рыб». И для этого вырывает у своих жертв «сексуальные отростки». Чтобы человек, превратившись в рыбу, открыл ему, наконец, рыбью тайну. Стирает, как говорится, случайные черты, в надежде увидеть, что мир прекрасен.

Перевели с английского на какой-то странный, несуществующий в жизни русский. Все это – огромным тиражом

Примерно тем же занимается и Набоков. Вернее, герой его «Лауры», который ластиком стирает ноги, руки, подправляет черты собственной и чужой биографий. Пытается исправить реальность, привести ее в соответствие с мечтой, идеалом, сном.

Но в том-то и дело, что человек не похож на рыбу. Он не станет рыбой, даже если ему оторвать руки-ноги и пустить плавать в Москву-реку. Это несходство – основа сюжета «Приглашения на казнь», «Лолиты», «Отчаяния», «Бледного огня». И «Лауры».

В романе «Отчаяние» герой убивает своего двойника, после чего замечает, что это вовсе не двойник, а совершенно посторонний человек, имеющий с ним мало общего.

В «Лауре» героиня покупает в киоске книгу, в которой она описана. Подруга говорит ей: «Ну конечно, там много чего понавыдумано и так далее, но ты там узнаешь себя на каждом шагу. А потом, там эта твоя потрясающая смерть…» Реакции Флоры, она же Лаура, на собственное отражение в романе мы не знаем. Работу над текстом прервала смерть писателя. Но, судя по некоторым намекам, он собирался сделать с Флорой то же самое, что Толстой с Анной Карениной. Бросить под поезд. Из двух отражений – одно явно лишнее. Лаура может существовать и без Флоры. Зачем нужен прототип, если есть персонаж романа?

Самой Лауры в этой книге нет, Набоков оставил ее себе (фото: ozon.ru)

Все это – отнюдь не отвлеченные литературоведческие концепции. Именно такое прочтение Набокова и сделало его столь популярным в России девяностых годов. Ведь чем, в конце концов, были девяностые, если не попыткой воплотить в реальность сны о свободе? Те сны, которые снились стране на протяжении целых десятилетий застоя. Попытка кончилась грандиозным крахом. Некрасивое, искаженное ненавистью и дремучей глупостью лицо реальности оказалось ничуть не похожим на своего виртуального двойника. И тогда перед нами встала классическая дилемма Набокова, а в сущности и всей русской литературы: думать или действовать, мечтать или жить?

Набоков отвечает на этот вопрос однозначно: достаточно помыслить, а воплощать уже вовсе необязательно и даже вредно. Помысленное заведомо лучше воплощенного, как сон лучше яви. Во всяком случае, художественнее, волшебнее.

Человека мечтающего, пишущего, думающего победить нельзя, как невозможно казнить Цинцинната из «Приглашения на казнь». Ни победить, ни обобществить, ни приватизировать. Ровно об этом пел еще в 1987 году Михаил Борызкин:

На эту тему
• «Ты прочтешь про собственную смерть»
• Граф Толстой пошел по трупам
• Между Макиавелли и Дракулой
• С любовью во все отверстия
• Учебник умирания

«Кто сможет отнять мои сны? Кто сможет попасть в мои сны? Кто сможет отнять мои сны? Кто знает, что там внутри? Меня можно унизить, Можно научить бояться, Можно сделать меня рыбой И заставить сидеть на дне. Но я не умею быть нужным, И не умею быть светлым, И не хочу быть грязным. Я останусь собой во сне!»

А человека действующего, практического, реального победить ничего не стоит. Он заведомо обречен. Как бы ни пыжился, все равно выйдет жалкое подражание сияющим ослепительным снам. Убогая нежизнеспособная копия.

И тут уже каждый выбирает сам. Одни становятся камикадзе и строят светлое будущее собственными руками, которые растут явно не из того места. Другие принципиально не идут на компромисс с реальностью. «Это ведь то, о чем вы мечтали?» − спрашивают их люди действующие, обводя взглядом преображенную реформами жизнь. «Да ничего похожего», − говорят они.

С самим же Набоковым произошло то же, что с героем романа Константина Вагинова «Труды и дни Свистонова». «Свистонов целиком перешел в свое произведение». Так и Набоков полностью перешел в свои сны, несмотря на наши многочисленные попытки вторгнуться в его мир.

Вот уже даже и неоконченный роман издали, хотя автор завещал его сжечь. Перевели с английского на какой-то странный, несуществующий в жизни русский. Опубликовали рабочие карточки, на которых он писал фрагменты «Лауры». Все это огромным тиражом. В одной России – 50 тысяч.

Бесполезно. Соединить все это в цельный текст мог только один человек, его уже нет в живых. Это его сон, нам там делать нечего.

Искать точки соприкосновения с набоковской биографией бессмысленно. Говорить о скрытых комплексах, тайнописи и концептуальных играх – да сколько угодно. Но тайна останется тайной. Как написал сам Набоков в одной из лучших своих книг, книге о Гоголе: «Отчаявшиеся русские критики, трудясь над тем, чтобы определить влияние и уложить мои романы на подходящую полочку, раза два привязывали меня к Гоголю, но, поглядев еще раз, увидели, что я развязал узлы, и полка оказалась пустой».

Вопреки воле писателя, вдова не сожгла рукопись книги, а сын спустя тридцать лет после его смерти напечатал ее. Но это не имеет никакого значения. Можно сколько угодно тасовать карточки и разгадывать этот пазл. В лучшем случае увидишь там Флору, оригинал Лауры. А самой Лауры там нет. Набоков оставил ее себе.