Белинский жжот

В постановке занято 68 актеров, в пьесе действует 70 персонажей, которые по сюжету проживают 35 лет жизни. Это взгляд британского драматурга, философа, мыслителя с мировым именем на время революционных исканий и романтических порывов в России.

Стоппард не побоялся объединить серьезное и повседневное: благодаря этому взгляду с «другого берега» история XIX века впервые предстает хотя и пугающей, но все же по крайней мере человечной

Британский драматург Том Стоппард вернул нам персонажей, которые у многих советских поколений вызывали только скуку – от постоянной долбежки в рамках университетской и школьной программы: Маркс, Бакунин, Чаадаев, Аксаков, Белинский, Чернышевский, Тургенев, Герцен... Господи, как же скучно нам преподавали все это – «первый этап революционной борьбы, второй этап…». От одной ленинской цитаты – «декабристы разбудили Герцена» – уже клонило в сон: в перестройку ох и нашутились на эту тему – в духе «зачем они его разбудили?». Примерно так нам русская история XIX века и представлялась: кто-то кого-то будит, откуда-то появляются статьи и книги…

Стоппард не знал всего этого, зато он увидел кое-что главное: главное его открытие – все, что происходило в России XIX века, было вполне закономерно.

У нас представителей революционной мысли XIX века рассматривали либо как неподсудных классиков, либо – позднее, в 90-е годы – в качестве моральных аутсайдеров, которые ушли в революцию от нерешенных личных проблем. И то и другое – правда; однако никому до Стоппарда не пришло в голову объединить две эти крайности – теорию и биографию, труды и личную жизнь героев. Конечно, в этом есть стандартный ход, за счет которого достигается комедийный эффект: повествование, особенно в первой части, построено на противопоставлении духовной, так сказать, жизни и бытовой. Молодой философ Станкевич, который рассматривает влюбленную в него девушку (сестру Бакунина) как «условный продукт моего восприятия, зависящий от моего «я» – убери это «я», и исчезнет и роща, и стул, на котором сидит девушка…». И тот же философ Станкевич, который очень хочет, не может ни слова вымолвить, желая сделать девушке самый обычный комплимент. Наконец выпаливает: «Вы давно не были на философском кружке!»

Ну и так далее со всеми остановками. Поначалу даже вздрагиваешь от реплик на сцене: «Тургенев, идите обедать!», «Белинский в прихожей!», «Аксаков приехал!», чуть ли не «Маркс пришел!» (Маркс появляется, правда, только в снах Герцена). И вдруг понимаешь всё.

На эту тему
• Крепостной театр Татьяны Дорониной
• На лицо ужасные, добрые внутри
• «Критики не способны на такие жертвы»
• Бог, обитающий в груди
• Арены круг и маска без лица

Все герои трагической русской истории XIX века вдруг становятся логичными, понятными: Бакунин в жизни не отдал ни одного долга, оттого и стал проповедником анархизма; Белинский был неврастеником и искал спасения в построении литературной вертикали, где все по полочкам; Герцен – самый психически здоровый из всех, адекватный, как сказали бы сейчас, именно поэтому и оказался для России «слишком хорош». Поражает, однако, то, как реагируют на «памятники эпохи» в зале. Люди 20–25 лет воспринимают их как героев популярного сериала, активно принимают или не принимают тех или иных персонажей. Здесь за год появились уже свои любимцы, и первый из них, конечно же, Белинский (лучшая актерская роль в спектакле в исполнении актера РАМТ Евгения Редько). Каждый его выход сопровождается бурными аплодисментами. Причем ясно, что хлопают не только за актерскую игру, но и за мысли самого Белинского из его статей!

Когда Белинский-Редько произносит все эти навязшие в зубах у старшего поколения фразы о Пушкине и Гоголе, о том, что «хорошая литература не за локоток хватает, а за горло берет», зал реагирует чуть ли не стоя. Это просто какая-то мечта, сон русской литературы – Белинский через 150 лет после смерти на наших глазах становится кумиром читающей русской молодежи ХХI века. На его фоне проигрывает даже Герцен, любимый Стоппардом, получившийся слишком правильным, слишком провидцем, а оттого скучным. Белинский же – настоящий, смешной, нелепый и при этом очень саркастичный («У Бакунина-старшего пятьсот душ в имении? – спрашивает он. – Хм. Будем надеяться, что этого количества уж точно хватит для спасения одной души – вашего батюшки»).

Стоппард не побоялся объединить серьезное и повседневное: благодаря этому взгляду с «другого берега» история XIX века впервые предстает хотя и пугающей, но все же по крайней мере человечной, местами даже смешной.

Взять хотя бы диалог между редактором либерального журнала «Московский наблюдатель» Степаном Шевыревым и знаменитым философом Чаадаевым, автором «Философических писем». Редактор говорит Чаадаеву: «Мы беремся опубликовать вашу работу в России, только… надо заменить в вашей статье два слова». – «Это какие же?» – спрашивает Чаадаев, не веря такому счастью. «Россия» и «мы». – «И каким же словом заменим, допустим, «Россию»?!» – «Заменим на… ну, скажем, на «некоторые люди», – отвечает Шевырев под оглушительный хохот зала.

Вообще же тип «осторожного либерала», выведенный в спектакле, – одно из самых примечательных открытий «Берега утопии». Это, конечно, очень русский тип: человек, который вроде бы «за свободу» и «передовые взгляды», но при этом способный только говорить, но не делать, – в результате все благородные идеи тонут в бесконечных разговорах. Этот тип «комнатного либерала», достойный пера Достоевского, едва ли не больше вреда России принес, чем монархисты и сторонники «твердой руки»: те-то хоть твердо знают, чего хотят, и говорят открыто. А у либерала нашего даже смелости нет договаривать правду до конца. И тут налицо фундаментальная разница между нашим либерализмом XIX века и западным: там с юмором и скептицизмом относятся к идеям из любого политического лагеря, но самое ценное, любую рациональную крупицу подбирают и относят в общественную копилку. У нас же сплошные непрерывные иссушающие, испепеляющие и ни к чему не приводящие разговоры, разговоры, разговоры – недаром спектакль идет 9 часов – при тотальном неуважении и невнимании каждого по отношению к чужой мысли.

Белинский говорит: «Свобода в России – это когда студенты подхватывают намек, вычитанный в статье, и всю ночь о нем спорят». «А англичане любят свободу за свободу», – словно отвечает ему Герцен с другого берега, английского. Спор для русских – по Стоппарду, это не столько выяснение истины, сколько возможность откровенно поговорить друг с другом.

Поэтому любой спор славянофилов и западников лишь прикрытие, фантик: милые бранятся – только тешатся. На самом деле и те и другие испытывают садомазохистскую радость от того, что хоть «поспорить есть с кем», – и ожесточение спора заслоняет любой поиск истины.

«Этот спектакль в первую очередь я делал для русских студентов, – говорит Стоппард. – Чтобы они не повторили прежних ошибок». С целевой аудиторией драматург не ошибся: достаточно посмотреть, кто в РАМТ стоит в очереди за билетами.