Первый звонок конца мира

От самых легкомысленных, если не сказать больше, комедий, каковыми и уважающая себя антреприза погнушалась бы, его бросает к драматургии, на освоение которой, в свою очередь, решился бы не каждый даже пользующийся безграничным доверием продвинутой публики режиссер с репутацией «большого художника».

«Последние» – одна из лучших пьес Горького. Полная прямых и скрытых христианских аллюзий, она имеет богатую сценическую судьбу и востребована современной театральной практикой как никакая другая из наследия «великого пролетарского писателя».

Так, с 1995 года в Театре под руководством Олега Табакова играются «Последние» в постановке Адольфа Шапиро, на недавнюю «Золотую маску» привозил свою версию этой же пьесы Нижегородский ТЮЗ. Именно «Последние» стали предсмертным шедевром режиссера Наума Орлова в челябинском театре драмы им. Цвиллинга.

Привлекательность материала объяснима: смутные времена, где правят бал полицейский произвол и противостоящие им террористы (одни стоят других), показаны через внутрисемейные конфликты.

Но и сложности очевидны: пьеса большая по объему, непростая для восприятия, да и идеология, которой Горький уже на момент создания «Последних» (1907) служил, требует режиссерского переосмысления – а оно, в свою очередь, чревато «сопротивлением материала».

Не спят истопники

Критика о театре либо не пишет совсем, либо пишет с жалостью, которая для живого творческого коллектива страшнее самой грязной брани

Семья бывшего полицмейстера Ивана Коломийцева, лишившегося должности после скандала, вызванного покушением на него террористов-революционеров и позорного поведения персонажа в связи с этим покушением, обитает в доме брата Якова, влюбленного в его жену Софью.

У Коломийцева пятеро детей – дочери Надежда, Любовь и Вера, сыновья Александр и Петр. При них живут старая нянька, муж старшей дочери Надежды, а также введенные в действие режиссером два истопника, о функции которых в спектакле стоит сказать отдельно.

За стенами дома постоянно воет метель. Внутри чадят три изразцовые печи в форме башен. Строго говоря, образ печки-башни уже на сто процентов отработан в нашумевшем «Горе от ума» Римаса Туминаса в «Современнике», но художник Елена Кочелаева делает акцент на другом мотиве.

Эти «башни», наподобие Пизанской, располагаются по отношению к сцене под наклоном, как и вся остальная обстановка дома: диван, буфет, даже люстра.

Над сценой «пролетают» силуэты шинелей – то есть всё напоминает о том, что у дома в прямом и переносном смысле «крыша поехала».

Двери дома хлопают с чудовищным грохотом и скрипом под устрашающую музыку, словно это врата в преисподнюю.

В начале представления персонажи вваливаются внутрь с мороза в шубах и с чемоданами в руках, не как жильцы, но как временные постояльцы, заехавшие ненадолго.

Они начинают кружиться и петь: «Динь-динь-динь, хочется жизни, динь-динь-динь, хочется жить». Жизни, само собой, никакой не получится, но образ колокольчиков и бубенцов будет всплывать по ходу действия, длящегося три с половиной часа, постоянно.

В том числе и в романсах, которые то и дело запевают герои пьесы, и буквально, когда няньке понадобится собрать домашних к обеденному столу. Колокольчик в данном случае – это еще не труба, которой спустя годы герой более поздней горьковской пьесы Егор Булычов предлагал протрубить конец миру, – но, если можно так сказать, «первый звонок».

Другое символическое ноу-хау режиссера Яшина – два истопника, старый и молодой. В спектакле они работают и за слуг, и за рабочих сцены, выполняя и чисто технические, и символические задачи.

В частности, отбивая одно действие от другого ритуальными проходами через сцену с охапками дров для печек в руках. Практически постоянное присутствие этих почти бессловесных, но очень заметных персонажей и их участие даже в самых интимных семейных сценах слишком навязчиво и на сюжетно-бытовом уровне выглядит неуместным.

Но режиссеру, обозначившему жанр спектакля как «трагический балаган», важно было участие в этом балагане, где основные действующие лица пляшут в мохнатых шубах, распевая романсы и кружась в хороводах, героев, функционально заменяющих, пусть и в пародийном отчасти ключе, хор античной трагедии.

Если они не посочувствуют персонажам Горького, обреченным и в столкновении с историей не имеющих шансов выжить, – кто же посочувствует?

А есть ведь еще в спектакле мать террориста Соколова, которая является в черном платье со шлейфом, высокая и худая, как сама Смерть…

Не выкручивая Горькому рук и не выворачивая наизнанку авторский революционный пафос, Яшин в то же время старается сделать акцент на драме отца и детей.

Ведь в первоначальной версии пьеса так и называлась – «Отец», и это заглавие в контексте монолога главного действующего лица Ивана Коломийцева тоже содержит прямой библейский отсыл.

Что роднит яшинских «Последних» с другим, более знаменитым «трагическим балаганом» – «Детьми Ванюшина» Андрея Гончарова, которых мэтр поставил на пике своей творческой формы и попытался восстановить совсем незадолго до смерти, – этот проект оказался его последней работой.

По ком звонит колокольчик

На эту тему
• Смерть в большом городе
• Аморальная история
• Со своим уставом в чужой замок
• В рот не попало

Сергей Яшин заявляет о «великолепном актерском ансамбле» вверенного ему театра не вполне безосновательно.

Как-то быстро забылось, что в спектаклях Театра имени Гоголя был впервые замечен Даниил Страхов, отсюда Олег Табаков рекрутировал для своего Театра-студии Ивана Шибанова. А в «Последних» наряду с хранящей верность своему театру во всех обстоятельствах Светланой Брагарник заняты и новые, но заслуживающие внимания исполнители.

Алексей Кирилин в роли Якова или Кирилл Малов, играющий в разных составах младшего сына Коломийцева Петра и Молодого Истопника (совсем юным актер несколько лет назад блеснул в фильме Дениса Евстигнеева «Займемся любовью», затем ушел из профессии, работал официантом в ночном клубе).

Тем не менее, ни новые спектакли, ни реконструкция театра почему-то не в состоянии привлечь внимание публики. Конечно, гоголевские актеры играют не совсем в безлюдном зале.

Однако амфитеатр по-прежнему стыдливо задрапирован занавесочкой, отделяющей пустые задние ряды от полупустых передней.

Критика о театре либо не пишет совсем, либо пишет с жалостью, которая для живого творческого коллектива страшнее самой грязной брани, но по отношению к театру имени Гоголя грубость мало кто допускает – преобладает тихое сочувствие.

Теперь, на беду, еще и закрыт выход из станции метро «Курская», так что путь к театру, и без того маложивописный, через бетонную «трубу» под платформами Курского вокзала, стал еще более затруднительным.

И дело не в том, что в силу непонятных причин публика и критика игнорируют выдающиеся художественные свершения, – и причины понятны, и выдающимися свершениями Театр имени Гоголя радует, мягко говоря, нечасто.

При всём при том те же «Последние» – спектакль достойный. О некоторых других сравнительно недавних премьерах театра этого не скажешь, но суть не в этом.

В обстановке, когда партер едва заполняется пришедшими по бесплатным пригласительным полуглухими старушками, которые по нескольку раз вынуждены суфлировать друг другу недослышанные реплики персонажей, – обстановка тягостная и в то же время по-своему забавная, любое зрелище независимо от его художественного качества воспринимается специфически: и театр, и актеров становится действительно жалко.

Подобная ситуация длится уже не первое десятилетие, и ни парадоксы репертуарной политики худрука, ни ремонт, ни обновление труппы не в состоянии ее переломить.

«Трагический балаган» на улице Казакова живет своей жизнью, отрезанный от театральной географии Москвы больше, чем некоторые коллективы, расположенные гораздо дальше от центра города.

И, к слову, готовит очередную премьеру – снова «трагическую», посвященную судьбе погибшего сына Марины Цветаевой. А за ней наверняка последует какой-нибудь веселый анекдот.