Невозможная реальность Эшера

Свой среди чужих

В детстве Морис Эшер учился музыке и столярному делу. Соединение этих двух искусств (или ремесел?) характерно для его будущей специализации – точный глазомер столяра и столь же бесплотное для слушателей, сколь и выверенное для любого музыканта, исполнение произведения.

В круг почитателей Эшера входили не только представители научного мира. На крестинах его сына присутствовал «сам» Муссолини

В школе Эшер был весьма посредственным учеником, проявляя способности лишь к рисованию, в раннем возрасте он уже учится делать гравюры по дереву.

После школы он пытается двигаться в выбранном направлении, посещает мастерские, создает свои первые работы, поступает в школу архитектуры и декоративных искусств. С начала 20-х годов Эшер часто путешествует, предпочитая южную Европу, у него проходят первые персональные выставки.

Но это были лишь поиски своего стиля, который формируется лишь в середине 30-х. Эшер пишет «Метаморфозы», в которых предметы и люди перетекают друг в друга, взаимозаменяясь и трансформируясь.

В этот же период происходит знаковое событие, надолго определившее своеобразную репутацию Эшера – его работами начинают интересоваться ученые.

С этих пор Эшер становится «своим» в научном мире. Его гравюры будут цитировать в своих трудах философы и химики, математики и геологи, приводя в качестве аргумента своих теорий работы Эшера.

В начале 50-х приходит слава и за океаном, Эшер выставляется в Америке, его работы хорошо продаются, он часто выступает с лекциями, причем, не только перед гуманитарной аудиторией.

В Кембридже, например, Эшер выступает с лекцией по кристаллографии. Хотя Эшер и признавался, что ничего не понимает, например, в математике, научный интерес был явно взаимным – в изданном альбоме художник комментирует свои работы вполне в духе точных наук. Эшера интересуют геометрические парадоксы, он изучает книги по оптическим иллюзиям.

Впрочем, в круг его почитателей входят не только представители научного мира. На крестинах его сына присутствовал «сам» Муссолини, а после войны Эшер получал приветственные телеграммы от президентов и царственных особ и был даже посвящен в рыцари.

Символ века

На эту тему
• Петрушевская: сны о реальности
• Джентльмен советского киноэкрана
• Самый симпатичный кинозлодей
• Магия реализма и реализм магии
• Буддист Серебряного века

Найдя свой стиль, Эшер уже не отступал от него. Впрочем, стиль ли? Есть большое искушение охарактеризовать его словом «прием», и это не будет звучать уничижительно.

Культура второй половины прошлого века дает нам много примеров «искусства приема», будь это живопись, музыка или литература. Вспомним хотя бы палиндромы Хлебникова, «перевертыши» Дмитрия Авалиани, когда написанный особым образом от руки текст читается совсем по-другому, если его перевернуть, или тотальное использование центонной техники в теории и практике постмодернизма.

«Формальное искусство» перестало быть курьезом, стало вровень с «серьезным» искусством и небезосновательно претендует на равное с ним идеологическое и содержательное наполнение.

Более того, «штукарство», над которым посмеивались академически настроенные деятели культуры, оказывается вполне коммерчески успешным в своих доступных публике формах.

Большинство произведений Эшера представляет собой разного рода зрительные иллюзии или парадоксы. Руки рисуют сами себя, рептилии выходят из рисунка, чтобы ненадолго ожить и, описав круг, вернуться в тот же рисунок.

Лестницы никуда не ведут, живое меняется плотью с неживым и так далее. Каждое изображение, на первый взгляд обычное, содержит в себе особый трюк, который становится явным при более пристальном рассматривании.

Можно говорить об удачно найденном приеме, который художник эксплуатировал всю жизнь. А можно – о сознательном самоограничении, которое смиренно налагает на себя автор. О своего рода индивидуальном каноне, который он создает для себя и которому следует всю жизнь.

Истина, наверное, где-то посередине.

Существует мнение, что Эшер не просто выстраивал в своих гравюрах какие-то причудливые конструкции. Многие склонны видеть в них зашифрованные притчи или аллегории нового времени, наполненные скрытым мистическим смыслом.

Действительно, можно усмотреть в серии «лестниц» иллюстрации к теории относительности, теореме Геделя, размышления о некоммуникабельности или богооставленности человека в современном мире.

Образ дома, окон, животных, таинственная многозначительность предметов в натюрмортах-метаморфозах, символика орнамента – всё это при желании можно толковать как особые «термины» в особом художественном «словаре» Мориса Эшера.

Так или иначе, работы Эшера стали знаковыми для XX века, превратились в своего рода культурный символ, который сигнализирует зрителю еще о и мощной стихии релятивизма, который стал определяющим для многих научных направлений и культурных теорий.