Следы на асфальте

Вот прочел я предпоследнее творение Гришковца – «Следы на мне» – и сразу же стало как-то неловко: вспомнил, как несколько лет назад мы с Бесом практически единогласно расплевали нашумевший в ту пору роман «Рубашка».

Ангел

Совсем немногие люди смогли стать персонажами, и уж совсем немногие воспоминания смогли превратиться в литературу

Даже я, толком не похвалив книжку, не удержался и написал нечто язвительное. Хотя, быть может, не в чем мне себя винить, ибо роман-то был не то чтобы дурно написанный, а, по совести говоря, никакой. Не оставивший по себе хоть какого-нибудь воспоминания или ощущения.

Совсем не так со «Следами…» Ой, совсем не так.

Что менеджеры среднего звена, воспетые Шнуром, схавают книжку без вопросов, не вызывает никакого сомнения. Я несколько не об этом сейчас.

Я о снобах и Нечистом, который, вне сомнения, поддержит их негодующие вопли: доколе же?! Видим, видим, мол, чувак, что тебе совершенно не о чем написать, видим! Так ведь ты совсем испопсел: чуть не мемуары написал.

Эка невидаль, скажут они: понадергал воспоминаний юности, записал их как смог, да и книжку издал. Вот здорово, вот художественный метод! Ясное дело: коль бесталанен, исписался – начни валять про собственную судьбину, верный путь любого графомана, полагающего, что уж его-то жизнеописание точно всех заинтересует, уж наверняка каждый увидит в твоем тяжком жизненном пути нечто сходное со своим собственным, проникнется и т.д.

И сказавший такое будет тысячу раз не прав.

Во-первых, Гришковец не описывает героических, трагических либо каких-нибудь по эмоциональному наполнению других, но столь же монументальных и общих для всех жизненных вех. Он пишет исключительно про себя и лишь про тех людей, что встретились ему, извините за трюизм, на жизненном пути.

Персонажи эти не стандартные и уж тем более не общеизвестные: не все служили на флоте, не все учились на филфаке, и уж отнюдь не каждый шабашил по глухим сибирским деревням. Не героизация, не позерство цель автора, нет. Нечто другое.

Точнее всего охарактеризовал книгу, как ни странно, сам автор (редкий случай): «Удивлюсь тому, что в моей жизни было и есть много дорогих, важных и близких людей, но совсем немногие люди смогли стать персонажами, и уж совсем немногие воспоминания смогли превратиться в литературу. Были и есть более значимые события и люди, но литературой они не становятся. Это таинственный и не подвластный мне процесс. Но именно об этом я и попытался написать. Получилась вот эта книжка».

Так что не о своей полной приключений юности писал Гришковец – он писал об ощущениях. Ведь каждому знакомо это чувство: мимолетный разговор, случайная встреча или просто замеченный вовремя человек круто меняют отношение к миру.

И уже через много лет вспоминается какая-то, на первый взгляд, фигня: сволочной декан, ненавидевший весь мир, деревенский мужик со своим, совершенно особенным, подходом к труду, мент-алкоголик, живущий этажом выше, или лекция умного преподавателя на дне открытых дверей…

Почему запомнились именно они? Да черт их знает. Совпали, видимо, их слова и поступки с твоим настроением, с душевным состоянием, в котором ты пребывал в тот момент.

Да так совпали, что захотелось написать об этом. И, наверное, дать почувствовать читателям, что такие вот персонажи – казалось бы, неприметные – были у каждого. Так что по прочтении каждый, без сомнения, вспоминать будет о чем-то своем. Но вспоминать будет.

В общем, не стану я долго распинаться про книжку. Кому интересно – скажу: книжка отличная, читать стоит. Просто я давно заметил: чем сильнее какая-то вещь тебя зацепила – тем сложнее о ней рассказать. Если не зацепила – то да, оплевать, приведя цитаты, нетрудно.

А вот о чем-то, написанном просто, но вкусно, цепляюще – как расскажешь? Можешь только прибежать к приятелю и посоветовать прочитать, сам толком не понимая, что же именно тебе так понравилось.

Но вот если вспомнилось по прочтении что-то до боли свое, что-нибудь вроде «я люблю Колбиху, понимаю это и чувствую всё сильнее и сильнее. А те, кто в Колбихе живут, ее так не любят. Просто живут. А я не смог бы в Колбихе жить, но люблю. Странно, правда?» – значит, автор уже писал книжку не зря.

Всякий ли сможет интересно рассказать о простом, о людях, которые не совершили в жизни ничего великого, но оставили по себе добрую память?

Бес

На эту тему
• Дмитрий Бавильский: Как собака съела Гришковца
• Дмитрий Бавильский: Литература, которую мы потеряли
• Александр Зорич: «Интересы личности подчинены интересам Зорича»
• И чем случайней, тем вернее
• Сергей Довлатов. Колонки редактора

Да-а-а! Уж эти мне ангелы, уж эти мне люди! Им палец покажи – расхохочутся, расскажи, что дворник дядя Петя (или, если к московским реалиям поближе, дядя Назар) – американский шпион – поверят. Ну а уж если критики и журналисты объявят Гришковца новым Толстым, то читатель и подавно уши развесит, чтобы на них лапшу поудобней наматывать.

А ведь Гришковца и впрямь в классики записали. Не кто-нибудь, а сам премудрый Дмитрий Бак сравнил его героев с героями… «Войны и мира»!

Гришковец – культовый писатель! Его сборник рассказов вышел тиражом в 60 тысяч. Ничего себе! Даже рассказы Улицкой такими тиражами не печатают. А громовая слава Гришковца-режиссера и Гришковца-актера?! Народ валом валил на его пьесы, издатели, отталкивая друг друга хвостами и лапами, дрались (и дерутся) за право издать его книжку. «Рубашку» пару лет назад признали интеллектуальным бестселлером. «Реки» вошли в школьную программу, потеснив «Тихий Дон» с «Доктором Живаго».

У меня с господином Гришковцом особые отношения. Обычно я пишу рецензии только на те книги, что действительно прочел. Здесь всё наоборот. Чтобы писать о Гришковце, вовсе не обязательно его читать. На этот раз я пренебрег своим правилом и прочитал-таки его сборник рассказов. Скажу сразу: сделал я это совершенно напрасно.

Нет, Гришковец вовсе не бездарность, не графоман. Можно, конечно, придраться к стилю. Слово «был», например, Гришковец так любит, что не стесняется повторять его через строчку. Но всё это, право же, несерьезно. Гришковец грамотен и неглуп. Пишет гладенько, в меру иронично (без перебора!). Но этим он и плох.

Однажды Александра Проханова назвали «великолепным графоманом». Какая замечательная характеристика! Прилагательное меняет смысл существительного, в памяти остается именно вот это «великолепный».

А Гришковец не «великолепный», он серенький. Не бездарность, а хуже – скучная и серая посредственность. Сама посредственность! Его бесконечные истории из собственной жизни, рассказы о друзьях, знакомых, учителях, соседях не противны. Они неинтересны, заурядны. Ни смысла глубокого, ни мысли свежей, ни изящной фразы вы не найдете у Евгения Гришковца.

Успехи Гришковца никак не связаны с его актерскими, режиссерскими и тем более литературными талантами. Ни теми, ни другими, ни третьими не наградила его матушка-природа. Более того, Гришковца нельзя назвать даже крепким профессионалом, наподобие какого-нибудь Юрия Полякова.

В сущности, Гришковец – дилетант во всем. Писатель-дилетант. Актер-дилетант. Режиссер-дилетант. Дилетант-драматург. Зато у него есть один талант, который стоит всех. Он умеет подавать себя.

Отставной сибирский мим, ничего в жизни толком не умевший, серость и неудачник, научился внушать людям выгодные для себя вещи. Уж как он это сделал, я, признаться, и сам понять не могу. Только чует мое сердце, это все дело рук кого-то из моих коллег! Продал Гришковец душу Нечистому.

Внешне это выглядит так: Гришковец не умеет писать пьесы, но он объявил себя драматургом – и все поверили. Гришковец плохой актер и плохой рассказчик.

Его пьесы-байки кое-как потянули бы с пивом и водкой в компании сильно подвыпивших и уже почти ничего не соображающих друзей, но не в зрительном зале, не в среде эстетов и снобов. А вот поди ж ты. Всех убедил, что он актер и рассказчик, – и народ валом повалил на спектакли.

Точно так же и с литературой. Неважно, умеет писать Гришковец или нет. Важно другое: он убедил читателей и критиков, издателей и филологов, что он и в правду писатель, да еще писатель «культовый».

Культового писателя не обязательно читать. Культовому писателю не обязательно хорошо писать. Надо лишь делать умное лицо, надувать щеки и время от времени приносить в издательство новые книжки. Остальное за тебя сделают критики, журналисты и прочие ударники PR-фронта.

Вот тут попалась мне новейшая книжка Евгения Гришковца, называется «Асфальт». Почему «Асфальт», спросите? А почему «Следы на мне»? Надо же зафигачить что-нибудь мнимо загадочное.

Решил я все-таки ее одолеть. Читать так читать! Взял и незаметно как-то задремал у котла с грешниками, а книжку, видно, уронил в костер. Проснулся – от «Асфальта» один пепел остался, грешники из котла разбежались, а Вельзевул мне за ротозейство выговор вкатал! Ладно, господин Гришковец, придет время – встретимся! Смолы и серы на вас не пожалею.