Слово и жест, цвет и рифма

Таким образом, отпадает надобность в закрепленном сквозном сюжете: достаточно смысловых связок между эпизодами. Смотреть такие спектакли всегда интересно, тем более что привозимые образцы – хорошего качества. А у нас такому театру только учатся.

Ускользающая любовь

Вот толпа людей со стрелками вместо лиц изображает стремительное движение – будто никто не замечает, что не сходит с места

Француз Филипп Жанти столицу посещает периодически. Первый раз это было еще в восьмидесятые, последний раз – год назад, в рамках фестиваля «Другой театр из Франции», проводимого Театром Наций.

Каждый раз режиссер показывал что-то принципиально новое, и те, кто посещали спектакли впервые, могли не узнать его работы при новой встрече. Героем для Жанти может стать что или кто угодно; кукольник и иллюзионист, он виртуозен и прост, как всякий великий сказочник.

На Чеховском фестивале спектакль Жанти «Край света» показывался на огромной сцене Театра Моссовета. Что немного обеднило восприятие: некоторые придумки можно было разглядеть только из первых рядов, поэтому зрители, сидевшие дальше, печалились, что спектакль воспринимался «как по телевизору».

Но, несмотря на это, «Край света» оказался чудесным зрелищем, пленительным и печальным. Любитель разглядывать мир через хитросплетения психоанализа (недаром один из его спектаклей называется «Проделки Зигмунда»), Жанти делает основной темой «Края» стремление мужчины к женщине, не удовлетворенное до конца. Он соединяет внятность мысли и причудливость сна – на что, как не на сон, похож его спектакль?

Вот толпа людей со стрелками вместо лиц изображает стремительное движение – будто никто не замечает, что не сходит с места. Вот любовно выстроенный крошечный городок с башенками под печальное пение уплывает в неизвестном направлении.

Вот две огромные куклы, мальчик со змеей в штанах и девочка с ногами-ножницами, безрезультатно пытаются узнать друг друга. Бесконечные перемещения, превращения делаются так быстро, что еле успеваешь следить.

И несложно окажется вычленить из этого многообразия историю двоих. Он и она, попавшие в круговорот, стремятся друг к другу – и сами же ускользают. Прячутся за множество масок, превращаются в призраков и чудовищ, отчаянно боятся одиночества – но в одиночестве и оказываются.

Режиссер не оставляет им шанса, но при этом так нежно сочувствует, что в горле встает ком. И понимаешь, что вот это томление, погоня за неизвестным и желанным и составляет суть человеческого существования.

Смерть в порту

Окружающий мир столь многообразен, что для сценических рассказов о нем уже мало слов и психологических переживаний

Аргентинское танго – музыка безумно привлекательная. И поклонников у знойного танца множество, в том числе и у нас. Поэтому спектакль «Тангера. Любовь и смерть в Буэнос-Айресе», поставленный на основе танго, да еще и на его родине, стал одним из самых желанных в афише Чеховского фестиваля.

И ожидания оправдались. Несмотря на довольно скромный внешний антураж: порт обозначается помостом и стрелой крана, кабаре – несколькими столиками и лестницей в глубине, улица – стеной и балконом. Собственно, можно было бы обойтись и вовсе без декораций, поскольку на них никто не смотрит. Главное и единственно достойное внимания здесь – танец. Далекий от распространенного спортивного эквивалента, где точность движений важнее энергетики.

Жанр спектакля обозначен как мюзикл, но пения здесь мало. Хотя низкий хрипловатый голос иногда появляющейся печальной дамы, выводящий томные мотивы о любви и одиночестве, впечатляет. Большего и не требуется: сюжет внятно излагается за счет пластики.

История, если ее рассказывать, кажется банальной мелодрамой: девушка Жизель приезжает в Аргентину, влюбляется в портового работника Лоренцо, но поддается силе головореза Гауденсио, увлекшего ее в мир кабаре. В итоге она станет звездой «местного разлива», а возлюбленный погибнет от руки злодея. Накал страстей и печальная развязка вполне соответствуют настроению танго.

А танцевальных вариаций здесь – множество. Дуэты-признания, дуэты-объяснения, дуэты-ненависть и дуэты-чувства. Несколько эпизодов танцуют мужчины: это как раз соответствует истории танго, изначально бывшего мужским танцем.

Отточенность каждого па сочетается у исполнителей с упоением танцем, что передается зрителям.

В глубину сознания

На эту тему
• Павел Руднев: Новая ситуация в театре
• Тайна, доступная вам
• Письма с берега Утопии
• Оливье Пи: «Даже когда мы говорим, надо пытаться петь»
• Ай да Пушкин…

Легендарный японский режиссер Тадаси Судзуки в Москве – свой человек. Постоянный гость Чеховского фестиваля, он еще и много работает с русскими режиссерами и актерами, участвующими в его знаменитых тренингах в Центре исполнительских искусств в Сидзуоке.

В МХАТ им. Чехова несколько лет назад Судзуки поставил «Короля Лира», а в наступающем сезоне выпустит «Электру» в Театре на Таганке. Поэтому его визит на нынешний фестиваль – одновременно радость и закономерность.

В этот раз Судзуки решил пойти необычным путем: соединил в один вечер свой спектакль «Бог вина Дионис» и программу буддийской ритуальной музыки. И обе истории слились воедино мгновенно и точно.

Надо сказать, что воспринимать ритуальную музыку непросто. Настолько размеренный у нее ритм, что неподготовленного слушателя может начать клонить в сон.

Однако для того, чтобы войти в ритм, требуется лишь несколько минут – и организм перестраивается с дикого темпа окружающей жизни на неторопливую медитативность.

Шестеро монахов-певцов (группа Сингонсеме) сидят на круглых платформах, а внизу расположилась известнейшая перкуссионистка Мидори Такада. Она поочередно работает с гонгами, барабанами разной величины, а также извлекает звуки из воды, металлических цепей и экзотического фонаря.

Сочетание нежного, волнами поднимающегося звучания инструментов и обволакивающего, гулкого пения завораживает. Кажется, что голоса заполняют все вокруг, настраивая организм на особенные вибрации, позволяя заглянуть за пределы реальности.

«Бог вина Дионис», хотя и сделан в традиционной для Тадаси Судзуки манере, напоминает продолжение ритуала. Нас словно бы ввели в транс, а потом показывают возможные последствия.

Другую версию «Диониса» Чеховский фестиваль когда-то показывал; сейчас спектакль видоизменился. Стал жестче, трагичнее. Нарочито замедленные, плавные, невесомые движения и резкая, нервная подача реплик делают атмосферу «Диониса» уплотненной до предела. Если бы не текст, «Дионис» напоминал бы балет – настолько важную роль играет движение.

Ключевая сцена спектакля – убийство молодого царя Пенфея жрецами Диониса, когда шесть безликих фигур медленно идут вокруг него, потом их движения ускоряются и завершаются невероятно мощным смертельным ударом. Режиссеру не нужна на сцене фигура самого бога. Ибо рассказывает он о людях. Павших жертвой собственной слепоты.

Окружающий мир столь многообразен, что для сценических рассказов о нем уже мало слов и психологических переживаний. И режиссеры, понимая это, осваивают самые разные умения. Однако все познается в сравнении: и синтетические спектакли могут стать однообразными, не будь у них «традиционной» альтернативы.