Андрей Ковалев: Фигаро – развод и девичья фамилия

Поэтому и отправился в Стасика на новосибирскую версию . Надеялся на то, что народ провинциальный, должен расстараться.

Есть у меня все же надежда на то, что хоть в далеких местах опера, наконец, процветет. Недавно видел запись «Дона Жуана» из далекой Казани – мне понравилось, старательно. Гораздо лучше, чем «Дон Жуан» из столь же оперно-провинциального Лейпцига.

И вообще, хорошие новости в последнее время приходят вовсе не из столиц – Милана или Нью-Йорка, а из мест прежде малозаметных на оперной карте мира, вроде Барселоны или Амстердама.

О том, что опера - это место, где поют, уже никто и не вспоминает. Даже из афиш Большого никогда не узнаешь имена исполнителей

А вот на нашу столицу оперную, Москву, никакой надежды нет. Весь пар в свисток уходит. Все усилия уходят на какую-то специфически чудаковатую режиссуру и совсем уж немыслимую сценографию.

О том, что опера – это место, где поют, уже никто и не вспоминает. Даже из афиш Большого никогда не узнаешь имена исполнителей. Всех остальных – пожалуйста, вплоть до осветителей и сантехников. А певцов – никогда, лишние они люди.

И если кто еще не догадался, то на меня заранее напал дух невыносимого резонерства.

Ибо надежды мои на лучшую жизнь оказались тщетны и бессмысленны. Пели как-то совсем уж жидко. С дешевыми деревенскими прибамбасами.

Солисты ждали только своей коронной арии, по всей видимости, им никто так и не удосужился сообщить о том, что вся прелесть «Женитьбы» состоит как раз в ансамблях и непрерывном действии, в первую очередь, – музыкальном.

И парень за дирижерским пультом ничем помочь не мог страдальцам, поскольку целью жизни своей поставил чистое и предельное самовыражение.

Единственный раз все сошлось в сцене с пьяным садовником. Но было похоже на то, что Теодор Курентзис решил просто дать себе небольшую передышку и на время прекратил артистически размахивать руками.

И сценка, нужно сказать, получилась весьма презабавная. Так что у меня возникли надежды на то, что не так сильно уж и запущено, и даже голоса стали казаться не такими уж и плохими. Только очень уж сырыми.

Великая музыка была отполирована до чистой оперетки, с совершенно кафешантанной нюансировкой и цирковыми аффектами (фото: music.indiana.edu)

Видно, и впрямь г-н Курентзис, в чьи прямые обязанности входит работа с певцами, был обеспокоен совсем иным делом. Из его возвышенного текста в буклете мы узнаем, что каденции заменены некоей музыкой неизвестного композитора, которая была написана для исполнения в провинциальных театрах Германии.

А каденции – сие есть моменты импровизационные, предназначенные для демонстрации исполнительской виртуозности. И если бы всех этих достойнейших мастеров еще бы и заставить самостоятельно импровизировать, то тут совсем конфуз приключился бы.

И тогда никакого аутентизма не получилось бы. Курентзис много говорил о том, что имел намерение добраться до истинного Моцарта через наслоения романтической эпохи. И даже заставил музыкантов играть на каких-то древних изощренных инструментах.

Удалось. Великая музыка была отполирована до чистой оперетки с совершенно кафешантанной нюансировкой и цирковыми аффектами.

Особенно аутентичной оказалась мощная режиссура спектакля, сделанная дамой, прибывшей из самой Германии. Бедных певцов, которые и так не очень ловко справлялись со своими партиями, заставили как-то усиленно суетиться, бегать и бросаться тяжелыми предметами. И все время с грохотом падать наземь. И драться не по-детски, на манер пьяных бомжих с трех вокзалов.

Но особенно аутентичным было перенесение действия из графского дворца в курилку какой-то заплеванной общаги. Я вовсе не собираюсь выступать против нынешнего общемирового правила, гласящего, что действие оперы всенепременнейше следует перенести в какую-то другую эпоху. Сегодня самые отъявленные авангардисты не смеют даже и мечтать о том, чтобы в опере восемнадцатого века выпустить актеров на сцену в париках, камзольчиках и платьях с робронами.

Для истинного аутентиста содержание не имеет ровным счетом никакого значения. Хотя и Бомарше, и Моцарт выступали с революционным манифестом великой эмансипации личности. А в общаге зачем все это масонство? Там парикмахер просто набьет морду коменданту, который возжелает переспать с его невестой. И никаких интриг плести не станет.

В общем, душа моя всего этого великолепия живой оперы не выдержала. Срочно побежал домой, насыщаться в уголке музыкальными консервами, лишенными всякого аутентизма.

Там Фигаро – Герман Прай не дрался на кулачках с Фишером – Дискау, а Мария Эвинг прилежно и банально вживалась в роль Керубино, обуреваемого юношескими адреналиновыми бурями. И Графиня – Кири Те Канава не била ногами бедного дона Базилио, а с видимым наслаждением пела с ним и другими персонажами в потрясающем септете.