Питер все-таки структурирован, дает человеку продышаться. Свернешь с шумного Невского на набережную Грибоедовского канала, и всего через пять минут тебе будет принадлежать гигантская территория несуетной свободы – Конюшенная площадь.
На наших нынешних улицах, равно как и в нашей повседневности, имеешь право быть покупателем, а более никем. Притворяясь безмозглым потребителем, туристом, с глупой рожей таращишься на камень фасадов или на невскую воду, делаешь вид, что готов на кругленькую сумму отовариться в бутиках и киосках, – только тогда ты безукоризненно легитимен. В противном случае – опасен.
Возвращение на телеэкран красивых, едва ли не глянцевых революционных матросиков после всего, что мы узнали о них из перестроечного «Огонька», есть, мягко говоря, непоследовательность
«Как, вы не желаете участвовать в отношениях товарно-денежного обмена, не мечтаете потратиться?! Да вы, батенька, вольнодумец!»
На том берегу Невы угрожающе ухмыляется Петропавловка.
Итак, даже и в Петербурге теперь приходится натягивать на лицо глуповато-восторженную маску. Из-под маски лирически общаешься со спутницей.
Ага, а вот здесь, в храме Спаса Нерукотворного отпевали Александра Сергеевича Пушкина!
Пушкин, тайную свободу
Пели мы вослед тебе…
Солнце, весна, поэтический психоз, декламируешь. На Дворцовой площади травмирую куда более молодую спутницу старым как мир Михалковым:
Я помню город Петроград
В семнадцатом году:
Бежит матрос, бежит солдат,
Стреляют на ходу.
Рабочий тащит пулемет,
Сейчас он вступит в бой:
«Долой рабов, долой господ,
Помещиков долой!»
Нормальное такое стихотворение, звонкое. Попутчице нравится, смычка поколений, кажется, состоялась.
Возвращаюсь с прогулки, припадаю к телеэкрану. Канал «НТВ» предлагает посмотреть на торжественное заседание, посвященное 90-летию популярнейшей газеты «Известия». Не веря собственным глазам, наблюдаю за первым номером концертной программы: лихо отплясывают пластичные, чтобы не сказать эластичные, парни в матросских костюмчиках. Типа иллюстрация к 17-му году, когда газета и была зачата.
Где это было, когда это было?
В детстве, а может, во сне…
Именно – в детстве. Респектабельная буржуазная газета празднует юбилей в формате помпезно-претенциозной советской показухи, в формате позавчерашнего времени. Нормальненько.
Моя неизменная претензия к хозяевам дискурса: добро бы они по-честному победили, и я бы тогда с легкостью победителей признал. Однако никакого дивного нового мира до сих пор не придумано. Не создано, не внедрено, не укоренено даже подобия самостоятельной, выстраданной мифологии. Снова, как и четверть века назад, на экране техничные танцоры Игоря Моисеева в режиме механической слаженности. Не годится, не убеждает.
Дело здесь не в моих личных симпатиях-антипатиях: маленькому человеку большие проблемы центральной власти по барабану. Что при царе Горохе, что при Николае II, что теперь. Кто там владеет нефтью и кто у них распоряжается Стабфондом, меня абсолютно не интересует: не жадный и чужого не надо. Но я требую и я заказываю концептуально-образную непротиворечивость. Если, как нам объясняли еще в перестройку, революционная матросня – преступна, тогда почему же респектабельные, формирующие образ новой России господа из газет и телевизора аплодируют стилизованным пластическим вибрациям преступников? Почему ими до сих пор не проплачены и не поставлены танцы нового типа с безупречными героями?
Догадавшись, что матросня заревых революционных лет реабилитирована, поутру отправляюсь в крупнейший питерский аудиовидеомагазин – покупать и пересматривать эпохалку «Мы из Кронштадта». Пока что ее нет, но скоро, вестимо, напечатают. Зато прикупил «Стачку», «Юность Максима» и легендарную песню «Что тебе снится, крейсер Аврора?» Впоследствии в моем провинциальном местечке песня будет напоминать мне и о Питере, и о старинной победоносной революции, которую то отменяют, а то по умолчанию разрешают.
Наоремся в режиме караоке, с приятелями!
…В отделе аудиокниг разглядываю запись радиоспектакля «Без вины виноватые». На лицевой стороне диска сообщается: «Принимают участие Вячеслав Невинный, Олег Стриженов и др.»
Заинтригован, ибо пьеса Островского – женская, даже виртуозные Невинный со Стриженовым сыграть роль Кручининой не решились бы. Кто же пресловутые «и др.»? На обороте полный актерский перечень: «Алла Тарасова, Павел Массальский», лишь третий-четвертый – уважаемые Невинный со Стриженовым. Это, конечно же, кранты! Одна из лучших русских актрис XX столетия Тарасова – «и др.», великий актер и педагог Массальский – «и др.» тоже.
Кинорежиссер Алексей Балабанов |
Имена «Невинный» и «Стриженов» все еще продаются, все еще обладают товарным качеством (а больше, получается, никаким). Однако, пройдет немного времени, и эти «звезды» тоже превратятся в «и др.» Наш нынешний рыночный механизм так и устроен: голая недальновидная прагматика, прибыль здесь и сейчас, сожрать все с потрохами, а после выбросить на помойку.
Стерли Тарасову с Массальским, но зато вернули революционных матросиков и народолюбивую риторику. Никакой социокультурной логики во всех этих манипуляциях нет. Ничего долгоиграющего и ответственного. Между тем у потихоньку набирающего вес, а где-то даже жиреющего народонаселения незаметно едет крыша.
Летом и осенью я уже пытался говорить о том, что и вертикаль власти, и ее горизонталь, и ее устойчивость, и ее легитимность обеспечиваются не экономическими инструментами и не партийным строительством, но работой с образами и концептами. Нельзя своекорыстно, нельзя безнаказанно двигать по доске ни революционных матросиков, ни великих актеров. Мертвые, если задуматься, составляют подавляющее большинство населения любой страны, мертвые влияют на живых больше, чем могут вообразить себе приверженцы идеи всепобеждающего экономизма.
Все вышесказанное – подводка к разговору о свежеиспеченной картине Алексея Балабанова «Груз 200». Формально действие происходит в 1984 году, накануне перестройки. Формально.
Писали, что сюжет тяжел и что многие известные актеры отказались сниматься, ибо ужаснулись. Я был заинтригован: что такое, какие вариации «ужасного» придуманы-предложены Балабановым? Чем нас удивишь после перестроечной публицистики, после разного рода телепередач вроде «Часа криминала»?
Перед тем как отправиться на просмотр, заметил в Интернете интригующий заголовок «Инопланетяне посещали Землю 400 раз!». Читать материал не стал, но внезапно сообразил: у Балабанова будет нечто вроде Стивена Кинга! Инопланетяне, призраки, сверхъестественное. Поначалу актер Алексей Полуян действительно существует отстраненно, чувствительные натуры его замечают, а он будто бы живет в параллельном измерении и ни в какой контакт с этими натурами, с этими персонажами не вступает.
В то же время про героя, которого играет Алексей Серебряков, сообщается, что в юности он случайно убил ровесника, после чего добровольно сдался милиции, ибо замучился совестью. Предполагаю: ага, персонаж Полуяна – это как раз призрак убитого! Предполагаю, что у Балабанова будет здоровое жанровое начало.
Моментально себя одергиваю. Балабанов не любит сладостей и беспримесного жанра, вдобавок актеры-отказники не стали бы волноваться по пустякам: подумаешь, очередная калька с очередной жанровой схемы западного типа. Дело-то привычное: дизайн для удовольствия, вся теперешняя российская культура есть сплошное подражательство, взгляд через чужие линзы. Нет, думаю, страшно будет именно потому, что автор демонстративно наплюет на комфортные схемы и на клишированные страхи. Привидение – оно же не страшное. Но страшен человек, который ведет себя подобно привидению.
Так и оказалось.
В моем представлении «Жмурки», «Мне не больно» и «Груз 200» – трилогия. Последние картины Балабанова – закономерная реакция русского космоса на идеологию беспощадной жрачки, на внедрение концептов «сон разума» и «бери больше, беги дальше». Причем «Груз 200» еще и очень правильно показывает, откуда растут у теперешнего голема ноги – из позднесоветского периода. Никакой революции ни в перестройку, ни в 1991-м, конечно, не было.
Поскольку сегодня проедается старое и некритически заимствуется чужое, практически во всех российских кинокартинах имеем предсказуемую гладкопись. В этом смысле, положим, выдающиеся кинематографические качества «Свободного плавания» не сильно отличают его от совсем неумелых глянцево-гламурных вещей вроде «Питера FM», «Жары», «Любви-моркови» и т.п. Что называется, один хрен. Слаще, приторнее, противнее не только что постсоветской редьки, но даже самого продажного западного фрукта.
Я большой, очень большой поклонник голливудского и западноевропейского кино. Но когда я в каждом кадре замечательно вкусного «Свободного плавания» от режиссера Бориса Хлебникова опознаю старые западные фишки, мне становится гадко. Образцово-показательная версификация, остроумие и вкус, бьющие через край, а только все чужое, и уже поэтому все неправда.
Постер фильма Алексея Балабанова «Груз 200» |
Уточняю: специально припоминаю работы Хлебникова, ибо он один из двух-трех реальных кинематографистов постсоветской России. За тонкого и талантливого Хлебникова по-настоящему обидно. Говорить всерьез про остальных «мастеров экрана» не приходится.
…Мне поэтому совершенно понятна внезапно оформившаяся воля Балабанова к реализации недоделанных, малопрофессиональных сценариев. Балабанов, судя по всему, патологически честен, и сегодня ему выгодно исходить из неформата, аранжировать некондиционный материал: тут и «плохо» придуманные «Жмурки», и принадлежащий к группе риска шедевр «Мне не больно», и самолично написанный Балабановым «Груз 200», стилизованный под фольклорную позднесоветскую страшилку.
Вот именно: позднесоветская фольклорная страшилка, нечто незаемное, аутентичное. Балабанов гениально угадывает с исходником, которым определяется тут и все остальное. От внерационального фольклорного бормотания здесь и схематизм персонажей, и переизбыток непроработанных фабульных поворотов, и механический перебор стертых изображений, и демонстративная беспросветность происходящего. Нам «интересно», что произойдет, что почем и кто виноват, однако никакого удовольствия все равно не будет, ибо аутентичный фольклор – форма нетоварная.
«Груз 200» – это демонстративный антитовар. Сделанный грамотно, появившийся вовремя.
Почему картина Балабанова – выдающаяся и своевременная, почему ее не следует пугаться? Балабанов доводит до логического предела, до абсурда господствующую идеологическую установку. Нам говорят, что «совок» был ужасен, бесчеловечен и что он обязан был умереть. Нам говорят, что новая Россия этот самый «совок» преодолела и изжила. Так вот, Балабанов концентрирует в полуторачасовом фильме едва ли не все мыслимые кошмары, скотства, несчастные совпадения, человеческие пороки и социальные ужасы. В полном соответствии с господствующей идеологией.
Кошмар на кошмаре – верно, но ведь показывается предперестройка, теперь-то бояться нечего….
Возвращение на телеэкран красивых, едва ли не глянцевых революционных матросиков после всего, что мы узнали о них из перестроечного «Огонька», есть, мягко говоря, непоследовательность. «Груз 200», напротив, последовательность, перемешанная с сарказмом. Ужас возникает оттого, что делать с «полной правдой» решительно нечего. Чернота – чернота – чернота, ни единого положительного персонажа, «совок» разоблачен, полный тупик, кризис рациональности, сон разума. Прошлого – нет как нет. Либо нужно признать 1984 год и ту страну своими, принять на себя ответственность и ощутить преемственную связь, либо отказаться и остаться без прошлого: «Кошмары, да не мои».
Выходит, тотальная критика бесперспективна. Тотальная критика выжигает историю и души, так что потом приходится с регулярностью одалживаться у проклятого большевистского прошлого или у кого похуже.
Молодой и доселе неизвестный Леонид Бичевин играет здесь странного персонажа в стиле инферно – модного фарцовщика с деньгами, машиной и в хоккейной майке с надписью «СССР», который соблазняет одного персонажа за другим, невесть откуда появляется, неизвестно где живет, криво улыбается, из-за которого по сути и случаются все несчастья. Жизнь была тяжелой, несчастья – будто бы подготовленными. И все-таки, и все-таки – без этого симпатяги-паренька обвала и чернухи не было бы…
«Груз 200», как ни странно это прозвучит, есть попытка рационализации. Балабанов доводит перестроечную мифологию до логического предела. Балабанов предъявляет наше нынешнее социальное воображаемое. Когда картина выйдет на экраны и появятся более-менее массовые реакции на нее, я ее пересмотрю и попробую разобрать поподробнее, по новой. Шума-то будет много.