«Мир фундаментально случаен»

В Москве завершился международный конгресс Global Future 2045, посвященный будущему человечества.

Доклады ученых, представленные на GF 2045, касались не только развития физики, механики, робототехники и астрономии, но и таких трудно вписываемых в научные рамки понятий, как душа, этика, воля и т. д.

Нам кажется, что мы обладаем свободой, а программа – нет, но ведь это явное упрощение

О том, как может современная наука сочетать в себе несочетаемое, газета ВЗГЛЯД побеседовала с одним из участников конгресса Александром Львовским, физиком, профессором Университета Калгари (Канада), членом Управляющего комитета Российского квантового центра.

ВЗГЛЯД: Александр, не показалось ли вам странным, что на научной конференции так много говорилось о вещах, которых наука не касается? О душе, например...

Александр Львовский: Это совершенно нормально. Будущее, являвшееся главным предметом рассмотрения GF 2045, интересует нас с точки зрения нас самих, а, как писал Клайв Льюис, наша душа – это и есть мы сами.

ВЗГЛЯД: Но это же не очень научно?

А. Л.: Наука – не цель, а средство достижения будущего.

ВЗГЛЯД: Этот разговор же вообще все время возникает потому, что наука – это еще и страшно. Как водородная бомба...

А. Л.: Станислав Лем определял прогресс как усложнение жизни и как усиление средств ее защиты. Наука может привести к неприятным, даже трагическим последствиям. Но совсем без прогресса мы бы жили в каменной пещере, укрывались звериными шкурами, были бы беззащитны перед болезнями, непогодой и дикими животными. Это едва ли менее трагично.

ВЗГЛЯД: Согласны ли вы с тем, что логика этого прогресса, как утверждалось на конференции, – это некий «аутсорс», при котором многие совсем человеческие функции отдаются машинам?

А. Л.: В этом есть рациональное зерно, потому что такова вообще эволюция – машины заменяют человека на все более и более интеллектуальном уровне. В старину машина заменила грузчика, вчера – телефонистку, сегодня – продавца, завтра – водителя...

ВЗГЛЯД: Финалом этих систем должен быть искусственный интеллект?

#{image=603185}А. Л.: Здесь нужно разделить две трактовки: научную и обывательскую. В науке искусственный интеллект – гораздо более широкое понятие, это, если коротко, класс задач по оптимизации (составление школьного расписания уроков, например). В обывательском плане искусственный интеллект равен искусственному сознанию, то есть речь идет о машине, которая будет думать, «как человек».

ВЗГЛЯД: Ну, вот с обывательской точки зрения – возможно ли?

А. Л.: Вопрос о сознании – вопрос веры в то, является ли наш мозг машиной Тьюринга, то есть просто очень сложной системой записи и считывания данных, или в нем есть что-то недоступное. Я верю в то, что является, проблема пока состоит только в неразвитости наших технологий. Но многие ученые считают, что мозг – это некий аналог квантового компьютера.

ВЗГЛЯД: А в чем их разница?

А. Л.: Все современные компьютеры можно смоделировать с помощью предельно простого процессора, в основе которого лежит функция, аналогичная функции простой машины Тьюринга, состоящей из головки и записывающей ленты. Увеличивается лишь количество процессорных ядер и их мощность. Квантовый компьютер, пока еще существующий лишь в теории (есть примеры компьютера на холодных ионах, 14 квантовых бит), основан на иной вычислительной логике. Теоретически сегодня существует полное понимание того, как должны происходить в этой машине вычисление, коррекция ошибок и т. д. Смысл же квантового компьютера состоит в том, что благодаря особой природе квантовой теории скорость и многомерность вычислений бесчисленно возрастает. К сожалению, объяснить «на пальцах», что это такое, я затрудняюсь...

Не исключаю, что мозг вообще работает по каким-то иным принципам, вообще пока не описанным.

ВЗГЛЯД: Если окажется, что мозг – машина Тьюринга, какова вероятность того, что эта машина рано или поздно сможет развиваться сама?

#{smallinfographicleft=477789}А. Л.: Этот вопрос – часть более широкой темы, которая называется «свобода воли». Нам кажется, что мы обладаем свободой, а программа – нет, но ведь это явное упрощение. Программе, в свою очередь, кажется, что у нее есть свобода, но в том-то и дело, что программа не способна оценить сама себя. Мы можем ее оценить, потому что наш мозг является гораздо более сложным компьютером. Благодаря этому мы видим, что у программ нет свободы воли. А вот с точки зрения гипотетического мегамозга, в разы более развитого, чем наш, свободой воли не будем обладать уже мы. И возможно, что наш анализ нашей свободы воли не имеет под собой никаких оснований.

ВЗГЛЯД: То есть свободу воли мы придумали себе сами?

А. Л.: Именно так.

ВЗГЛЯД: А кто тогда является субъектом этой воли?

А. Л.: Субъекта воли может и не быть. Мир фундаментально случаен, фундаментально непредсказуем – в силу хотя бы той же его квантовой природы.

Почему квантовая физика стала революцией? Потому что до того, как она появилась, общим было представление о детерминистичности мира. То есть, говоря современным языком, люди полагали, что, если мы разработаем достаточно мощный компьютер и введем в него точные данные в любой физической системе, мы сможем полностью предсказать ее эволюцию на сколь угодно отдаленное будущее. Так вот, квантовая физика показала, что это совершенно не так, что даже при точном знании начальных условий все равно мир случаен. Именно поэтому неправильно говорить, что если нет свободы воли у нас, то она должна быть у кого-то другого. Ее просто может не быть вообще.

#{interviewsociety}ВЗГЛЯД: Если мы приходим к тому, что все случайно и мы уже просто занимаемся какими-то мелкими, частными проблемами, то это же означает, что нам никогда не понять всего мироустройства?

А. Л.: Случайность не исключает общей логики. Теория мироздания может просто включать в себя случайность как составной компонент. Ну а что касается окончательной картины мира – вы знаете, весь прогресс из века в век доказывал, что такой теории не существует. Сначала была птолемеевская картина мира, затем Галилей опроверг Птолемея, потом Эйнштейн опроверг Галилея и так далее. На протяжении нашей истории было создано две или три теории, которые лучше иных объясняли наблюдаемый мир, но в то же время включали в себя предыдущие теории как частный случай, действующий в ограниченной области мира, который был подвержен наблюдениям, когда эта старая теория разрабатывалась. И, судя по этому опыту, наука может развиваться бесконечно.

ВЗГЛЯД: А тот запрос, который предъявляется сегодня науке, он адекватен самому состоянию науки?

А. Л.: Если вас интересует, как с помощью физической химии приостановить процесс оглупления масс, то ответа не будет, конечно.

Но если серьезно, то, во-первых, запросы часто неадекватны, потому что многие люди просто не понимают, чем занимается наука. У обывателя часто создается впечатление, что наука всесильна, а это совсем не так. Ну и, конечно, должен быть диалог между наукой и обществом, что опять же непросто, потому что в некоторых областях, в частности в физике, наука зашла так далеко, что разговаривать на нашем обычном языке уже трудно. Очень тяжело «объяснить простыми словами».

ВЗГЛЯД: Главные-то ответы – о том, кто мы и зачем мы, – тоже остаются без ответа.

А. Л.: Конечно. Ведь физика изучает простые объекты: атомы, кварки, звезды, черные дыры. Человек по сравнению с ними является гораздо более сложной системой.

ВЗГЛЯД: Может быть, ученые плохо работают?

А. Л.: Труд ученого в значительной мере сродни труду поэта или художника, это вдохновенный труд. И вдохновение приходит не всегда и не ко всем. Я лично могу по пальцам пересчитать моменты своей жизни, когда мне приходили какие-то идеи, которые чего-то стоили. И вот кроме этих идей, кроме этих мгновений, были годы или монотонной работы, или практически безделья. Это неизбежно. Человек, по сути, неэффективен.

ВЗГЛЯД: Однако задачи, которые теперь стоят перед наукой, значительно более масштабны, чем еще 100 лет назад. А эффективность не растет, да и образование становится все хуже.

А. Л.: Да, есть такое ощущение. Я, например, сравниваю своих нынешних студентов с самим собой 20 лет назад, со своими коллегами. Порой я задаю им простые задачи, они просто не могут их решить. Они не могут взять простой интеграл, не могут даже выполнить несложное арифметическое вычисление, потому что есть компьютер, который берет им этот интеграл. И, конечно, это вызывает возмущение. Но с другой стороны, представьте себе: человек из каменного века посмотрит на нас и скажет: «Эх, нынешняя молодежь не может даже сделать каменный топор». Каждое новое поколение что-то теряет благодаря тому, что оно приобретает какие-то новые способности.

ВЗГЛЯД: Возможно ли что-то изменить, как-то эту грустную тенденцию переломить?

А. Л.: Мир управляется рынком, а не журналистами, учеными или президентами. Если на рынке уменьшаются потребности в такого рода знаниях, это означает, что, пока экономическая ситуация не переменится и знания не будут снова востребованы, ситуация останется прежней. Но есть и другая сторона. Мы становимся гуманнее, мягче в некотором роде. Недавно видел карикатуру – картинка из 60-х годов: учительница, мальчик и родители мальчика. И учительница, и родители спрашивают мальчика о том, почему у него такие плохие оценки. Рядом картинка с теми же действующими лицами, только из 2000-х годов: на этот раз родители на стороне мальчика и спрашивают учительницу, почему это у мальчика такие плохие оценки. Мир стал добрее за последние полвека, требования к людям стали мягче. Мы стали толерантнее в расовых вопросах, национальных, в вопросах веры. Мы готовы к тому, что все дети разные, все дети требуют разных подходов. Но, возможно, отрицательным следствием толерантности является то, что мы стали менее требовательными к нашим детям в области образования. И тогда это – неизбежная логика социальной эволюции.