Максим Соколов: Двадцать лет спустя

См., например, описанное в «Войне и мире» таковое почитание кн. Н. А. Болконского, приехавшего из Лысых Гор в Москву. Не то чтобы личность старого екатерининского генерала была так близка законодателям московского света, но контраст между не слишком популярной политикой Александра I и скептическими отзывами князя о дружбе с французами был столь привлекателен, что beau-monde взял в употребление фразу «Сегодня я еду прикладываться к мощам князя Николая Андреича». Генсек Михаил Сергеич и князь Николай Андреич суть полные антиподы во всем, князя немедленно хватил бы удар, узнай он о результатах перестройки, однако для высшего света существенно не это, но возможность фронды, не сопряженной с рисками. Когда для того годится князь, когда граф (живший в Москве с 1831 г. декабрист М. Ф. Орлов), когда и генсек.

Все-таки М. С. Горбачев не объявлял ни СССР, ни социалистическую идею тем абсолютным злом, которое надо было упразднить любой ценой

В принципе, нельзя упрекать тех, кто произносит экстатические юбилейные здравицы, в том, что они игнорируют неоднозначность результатов правления М. С. Горбачева: хозяйственный коллапс, полная утрата рублем покупательной способности, отпадение провинций, взаимная резня народов etc. Во-первых, всегда можно сказать, что могло быть еще хуже, причем это не будет чисто риторической уверткой. С падением ядерной сверхдержавы связывались столь дурные предчувствия, что, с иной точки зрения, народы СССР еще дешево отделались. Понятно, что многие представители народов не согласятся, но составитель здравицы может рассуждать sub specie aeternitatis. Во-вторых, всякий поздравитель сам определяет цену вопроса. Если кто считает коммунизм даже и в его относительно вегетарианском позднесоветском варианте абсолютным злом, подобным Третьему рейху (тем более что и относительное вегетарианство он может считать обманчивым и временным), он может прилагать к СССР ту же логику, что и к нацистской Германии – империя зла, которую должно упразднить любой ценой. А тут по сравнению с тем, как упраздняли Рейх, цена самая умеренная.

Иное дело, что логически непротиворечивая позиция «любой ценой» может вызвать неприятие не только у представителей народов, но и у самого поздравляемого. Все-таки М. С. Горбачев не объявлял ни СССР, ни социалистическую идею тем абсолютным злом, которое надо было упразднить любой ценой. Обновить, придать новое дыхание, углубить и сформировать – это конечно, но придать новое дыхание и совершенно истребить – это немного разные вещи.

Можно, конечно, сказать, что тут перед нами ирония истории, причем в самом гиньольном варианте: чем усерднее М. С. Горбачев придавал новое дыхание, тем быстрее СССР и социализм пришли в окончательно бездыханное состояние. А может быть, даже иронии было не нужно, а была неоперабельная стадия.

Все возможно и даже выглядит непротиворечиво – за исключением одной детали. Человека, в правление которого получилась такая ирония, можно ругать, можно хвалить, но нельзя называть его великим реформатором. Поскольку звание реформатора предполагает сознательное планирование и целеполагание, а звание великого – наличие некоторого соответствия между целями и планами и тем, что в итоге получилось. В случае с М. С. Горбачевым разрыв между целеполаганием и результатом не просто велик, но запредельно велик.

Для репутации политика это даже не всегда фатально. Известна фраза Черчилля о том, что политический деятель всегда должен уметь сделать точный прогноз на будущее, а затем убедительно объяснить, почему все получилось наоборот. Но все-таки убедительно объяснить, а с этим у М. С. Горбачева как в бытность его у власти, так и в бытность его вне власти – скоро уж двадцать лет будет – не очень получалось. Говорит порой много, но понятности не прибавляется. И за все это время мы ни разу не наблюдали хоть что-то, что отдаленно напоминало бы толстовское: «Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена  Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?» Ни разу. Большого величия в том не видно.

Дело Дрейфуса, потрясшее и расколовшие Францию в конце XIX в., имело весьма большие последствия как для еврейского вопроса (эта история сильно простимулировала сионизм), так и для французской политики. Правые и католические круги, занимавшие резко антидрейфусарскую позицию, в итоге оказались сильно подвинуты на обочину и там остаются до сего дня – уже более века. Собственно правых в политическом истэблишменте с тех пор нету – есть лишь недостаточно левые. То, сколь огромное значение имела для Франции эта тяжкая внутренняя усобица, чуть не приведшая к гражданской войне, со временем – причем небольшим – поняли все. За исключением одного человека. По словам Клемансо, «Дрейфус был единственным человеком во Франции, который так и не понял, что произошло».

В случае с распадом СССР и перекройкой всей географической карты мира тоже есть такой единственный человек, и мы его знаем.