При желании всегда можно подыскать удобный юбилей, от которого легко оттолкнуться. Так, буквально через месяц исполнится шестьдесят лет с момента первой публикации одной из самых знаменитых пьес XX века – «В ожидании Годо» Сэмюэля Бекета. Классика театра (или драмы) абсурда. Два главных героя пьесы, Эстрагон и Владимир, коротают время в нелепых разговорах, ожидая некоего Годо. Время остановилось для них. Они потеряли счёт дням, сдыхают от тоски, от общества друг друга. То и дело хотят разойтись в разные стороны. Ну, или повеситься. Но не могут – ведь они ждут Годо. Впрочем, таинственный Годо на сцене так и не появляется. А герои, должно быть, продолжают его ждать уже и после того, как закрылся занавес.
И гайки закручивали всякий раз, и топтали свободное творчество, и каждый следующий лидер казался хуже предыдущих
Двадцать с лишним лет мыслители разных калибров ожидают в России наступление настоящей Диктатуры. С большой буквы «Д». Само собой, какая-то диктатура уже и без того постоянно существует. Кремлёвских старцев из политбюро сменил словоохотливый Михаил Сергеевич, того подвинул царь Борис, а его, в свою очередь, сменил Владимир с тремя страшными, свинцовыми – К.Г.Б. – литерами в глазах. И гайки закручивали всякий раз, и топтали свободное творчество, и каждый следующий лидер казался хуже предыдущих. Но всё равно всегда чего-то не хватало. Чего-то натурального, стопроцентного. Вроде и политические сидят, но всё не те и не так как-то. Вроде и дубинками охаживают, но и здесь чувствуется подвох. Как с фальшивыми ёлочными игрушками – те не радуют, а дубинки, положа руку на сердце, не ужасают. Не шевелятся волосы, дыбом не встают. Тоска.
Не хватает масштаба, размаха. Величия. Истории. Огромных статуй до неба, необъятных портретов, покорности народа, лязга гусениц. Нет, не может обеспечить наша власть мыслителям ни подлинной воздушной свободы – этой невыносимой легкости бытия, ни настоящего сапога, чтобы под ним аж хрустело. Ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. Сплошная маета и томление духа. Как начали в конце восьмидесятых сравнивать нашу ситуацию с последними днями Веймарской республики, так и продолжают по сию пору. И до сих пор Веймарская, и до сих пор последние дни. Это дни сурка, не иначе.
Кастинг на должность будущего Диктатора никогда не прекращался. Сначала под вопль «Россия, ты одурела!» ждали кровопролитиев от Владимира Вольфовича, уважаемого. Когда он съел чижика, вверх взмыл Лебедь с квадратной челюстью, который показывал журналистам кулак «в учебных целях». Пробовались фигуры и помельче: то Баркашов с Макашовым, то вдруг Лимонов, а то и несчастный Квачков.
Однако прежде всего, безусловно, ждут чудесной метаморфозы от тех, кто у руля. Когда уже там, наверху, откинут всякие политесы и нажмут, наконец, большую красную кнопку не с надписью «перегрузка», а с надписью «немыслимые репрессии».
Никак. Не выходит каменный цветок. Уже все признаки вроде налицо, а цветок не выходит. Словно актриса провинциального ТЮЗа в запое, и дети напрасно ждут появления Бабы Яги – дым-то пустили, а Яги нет. И куда прикажете сдавать билеты?
Так что приходится пугать и развлекать себя самим. И любимой игрой на этой площадке является игра в «цензуру». Любое постановление, любой закон, с помощью которых власти пытаются хотя бы как-то упорядочить мутные потоки всего, что плещется в сети, немедленно вызывают праведный гнев и очередную волну предсказаний: вот-вот настанет тридцать седьмой. Правда, он тоже настаёт постоянно, всегда, когда либеральному журналисту не заплатили премию за проект или когда сам проект прикрыли за нерентабельностью. Когда кто-то с экрана случайно заикнулся о морали (фундаментальное мракобесие наступает) или посетовал на современное искусство (лезут со свиными харями разбираться в апельсинах).
Невольно теряешься: что же у нас тут всё-таки? Немецкий тридцать третий или советский тридцать седьмой? Или это одно и то же?
Последние дни лета оказались омрачены очередным беспощадным подавлением свободы слова. Во-первых, волку из мультфильма «Ну, погоди!» запретили курить в кадре. Во-вторых, отказали в прокатном удостоверении роскошному сербскому фильму «Клип», победителю фестиваля в Роттердаме, вскрывателю язв, срывателю покровов, впервые возвестившему горькую правду о том, что подростки в провинциальных школах занимаются сексом и употребляют наркотики. Такое случается, да, но мы об этом даже и не подозревали, а теперь и не узнаем, потому что у нас не Министерство культуры, а Министерство бескультурья и цензуры.
- Александр Архангельский: ...И понеслось
- Роман Волобуев: Медиа немножко сошли с ума
- Валерий Федотов: Борьба за солнечный свет
- Олег Макаренко: Символ цензуры
Невероятно актуальная тема. В жарких спорах рождается истина: всё-таки мультфильму «Ну, погоди» присвоили категорию «18+» или же шведскому порнофильму «Ну, погоди»? Пластиковые ли члены фигурировали в сербском фильме «Клип» или натуральные? И сколько лет было актрисам? И снимались ли в непристойных сценах вместо них дублёрши? Ах, как же теперь хоть одним глазком взглянуть? Запретили, запретили, сатрапы.
При этом споры ведут люди, обладающие широкополосным доступом в интернет, домашними кинотеатрами, плазмами с невероятными диагоналями, способные за несколько минут в любое время получить тот фильм, который они пожелают. Волка, дымящего, как паровоз, и сербский «Клип», и любой фильм с самыми откровенными сценами, включая откровенную порнографию – от глянцевой «даст ист фантастиш» до любительских съёмок на фоне ковров, где всё «похабно, как в жизни».
Иными словами, джентльмены пугают себя тем, что немыслимо в современных условиях. Джин выпущен из бутылки, зубную пасту обратно не затолкать. Невозможно в масштабах страны изъять у населения компьютеры, принтеры, множительную технику без великих потрясений, невозможно заткнуть дыры, через которые будет просачиваться всё, что душе угодно. Огромные корпорации годами пытаются запретить скачивать тексты, фильмы и музыку не потому, что их содержание крамольно, а потому, что надо бы заплатить за него деньги. И не могут решить эту задачу. Пиратство процветает в самых законопослушных странах. Лидеры «пиратских партий» проходят в парламенты.
Так что речь идёт не о реально действующих запретах, которые действовать не в состоянии, а о принципах. Отказ в прокатном удостоверении фильму «Клип» со стороны Министерства культуры – это не цензура, а жест, высказывание. «Мы подобные фильмы частью культуры считать отказываемся, несмотря на их призы на фестивалях». Вполне в духе времени.
И ведь противники запрета это прекрасно понимают. Юрий Гладильщиков написал в The New Times: «Самое смешное, что у нас и не надо запрещать такое кино, как «Клип», его сами кинотеатры показали бы (не из-за цензуры, а из-за угрозы потери сборов) максимум раз в пяти местах России после полуночи». Чистая правда. «Клип» демонстрировали на Московском кинофестивале при полупустом зале, зрители с сеанса уходили – и не просто зрители, а киноманы же, ценители.
Поэтому в комментариях к запрету проскальзывает и торжество: «Ох, какие же они там идиоты, в министерстве, сделали фильму рекламу, его теперь все посмотрят». Любопытно, что письмо с запретом потенциальному прокатчику было отправлено за подписью Ивана Демидова. Десяти лет не прошло, как он из ведущего «Музобоза», директора ТВ-6, человека тусовки и «модного перца» превратился в «идиота, не понимающего, что».
Полагаю, что в министерстве как раз всё хорошо понимают. Наверное, часть любителей отмораживать уши назло бабушке впихнёт в себя «Клип» через «не могу», вставив в веки спички. Пусть, это никого не волнует. Было важно продемонстрировать обществу, что на государственном уровне пытаются вернуть некие нормы, и это продемонстрировали.
И, возможно, не желая того, раскрыли очередной секрет Полишинеля. Проблема наших мыслителей не в том, что в стране существует цензура или подавляют свободу слова. Проблема в том, что общество не желает их слушать. «Есть возможность, но нет желания». Тридцать тысяч просмотров сегодня считается великолепным результатом для любой публицистической статьи рунета. Мизер. И – вдобавок – ни одну из этих статей по всей стране в курилках больше обсуждать не будут. Даже федеральные телеканалы с их огромной аудиторией не могут больше влиять на публику. Информационное пространство разбито вдребезги. Улицы больше не вымирают, когда по Первому показывают популярный сериал или итоговую за неделю программу новостей.
Об этом предупреждал дедушка нашего креативного класса, итальянец Умберто Эко в статье «Какой ужас, слишком много информации» (Che casino, troppe informazioni): «Я не хочу, чтобы слово «цензура» понималось как намеренное замалчивание. Существует цензура из-за избытка шума, о чём знают шпионы или преступники из детективных фильмов. Когда они должны сообщить что-то секретное, то включается радио на полную мощность. Наш студент, возможно, не относился к тем, кого мало чему учили, а наоборот, его снабдили слишком большим количеством сведений, а он оказался не в состоянии вычленить из всей этой информации ту часть, которую следовало запомнить».
Лист проще всего спрятать в лесу.
Вот кричат, что кто-то ломает жизнь человеку – и это правда. Вот кричат, что кто-то ломает жизнь человеку – и это ложь. Вот кричат, что светскую обозревательницу обсчитали в ресторане – и это на первых полосах. И публика уже не в состоянии отделить ложь от правды, а важное – от безделицы.
Диктатура уже наступила, но это диктатура нового типа, диктатура белого шума.
Она не сверху, а внутри. В том самом ожидании.
Сходство поразительное. Вплоть до деталей. Наши прогрессивные мыслители бесконечно мусолят простенькую мысль: «Пора валить из города Зеро». Даже тогда, когда они уже свалили.
Герои пьесы Беккета тоже постоянно говорят об этом. Но финал пьесы таков:
ВЛАДИМИР: Ну что, идём?
ЭСТРАГОН: Идём.
Они не двигаются.
ЗАНАВЕС
Источник: «Трибуна Общественной палаты»
