А был ли мальчик?

Сергею Шаргунову едва исполнилось 22 года, когда дружественные писатели и литературные критики произвели его в классики. В 27 его разжаловали.

Новый Маяковский явился!

Нормальная средненькая повесть, каких немало в редакционном портфеле не только столичных, но и провинциальных журналов

В начале нулевых литературная общественность встретила появление Шаргунова восторженно.

Владимир Бондаренко сравнил Сергея Шаргунова с Владимиром Маяковским. Захар Прилепин назвал его манифест «Ура!» «классической вещью». Но дальше всех пошла юная Валерия Пустовая. Ссылаясь то на Освальда Шпенглера, то на Татьяну Толстую, она объявила Шаргунова «былинным богатырем», первым вестником новорожденной (?!) русской культуры!.

Его повесть «Малыш наказан» получила премию «Дебют». Шаргунов стал постоянным автором «Нового мира», опубликовался в «Арионе», «Континенте» и даже в академических «Вопросах литературы».

Разговор о творчестве Сергея Шаргунова никогда не ограничивается собственно литературой. Что поделаешь, этот писатель занял прочное положение как раз не в литературной, а в окололитературной жизни. Шаргунов куда интересней собственной прозы.

Писатель, критик, журналист и, наконец, политический деятель, остановленный в одном шаге от Государственной думы. Даже созданное при «Справедливой России» молодежное движение назвали в честь самого известного произведения Шаргунова – «Ура!».

По темпераменту Шаргунов – комсомольский вожак. Правда, вожак, кажется, заблудился или остановился на распутье.

Не каждый способен одновременно публиковаться в «Новой газете» и «Дне литературы» и – совсем уж фантасмагорично – в «Новом мире» и «Молодой гвардии». Да-да, том самом журнале, в сравнении с которым даже «Наш современник» предстает оплотом западничества, сионизма и гнилого либерализма.

И все-таки право на несколько строчек в будущей литературной энциклопедии Шаргунов завоевал.

Первым провозгласил закат российского постмодернизма и пришествие «нового реализма» и даже написал его манифест «Отрицание траура», опубликованный не где-нибудь, а в респектабельном «Новом мире» (2001, № 12).

«Я повторяю заклинание: новый реализм! В прозу юных возвращаются ритмичность, ясность, лаконичность. Альтернатива постмодернизму. Явь не будет замутнена, сгинет саранча, по-новому задышит дух прежней традиционной литературы».

С тех пор ни одна статья о новом реализме и современной молодежной литературе не обходится без ссылок на Шаргунова. Имя Шаргунова превратилось в некий бренд. Мы говорим «новый реализм», подразумеваем «Шаргунов и К», мы говорим «Шаргунов и К», подразумеваем «новый реализм».

Дело мавра

На эту тему
• Между Азольским и Шаргуновым
• Исключение третьего
• Снайпер с Обводного канала
• Глиняный пулемет
• Блудо и мода

Молодой Шаргунов блистал метафоричностью и дурновкусием:

«…В малиннике встретился вражий, как Германия, медведь».

«А утром на футбольном поле коричневый мяч гоняли взрослые бугаи, вскрикивая, как на дыбе».

Бедные футболисты!

Немудрено, что вскоре на этого «Маяковского» стали писать пародии: «Я хочу сказать, что мы, русские, всегда были общинниками, и это в нас осталось, – почти завизжал он от удовольствия говорить в таком важном обществе. – Я приведу пример. Вот мы все сидим в разгульной компании за одним столом, а под столом нежные красавицы ласкают нас. А мы стонем от удовольствия и говорим о Боге и России. Это и есть русская община. Так и живет великая русская интеллигенция!»

Нет, не бойтесь, это не Сергей Шаргунов, а Саша Жуткин из сатирической повести Владимира Кантора «Гид».

Впрочем, спичи Шаргунова в телеэфире «Культурной революции» или «Пусть говорят», его колонки в «Ex libris НГ» не так уж далеки от этой пародии.

Но юному Шаргунову прощали все за энергию, смелость, юношеский максимализм. Этот молодой человек появился в нужный момент, кажется, только затем, чтобы ниспровергнуть надоевшее старое (постмодернизм) и провозгласил желанное новое (новый реализм). В этом его историческое предназначение.

Мавр сделал свое дело. «Отрицание траура» – удар по еще живому постмодернизму в русской литературе. «Ура!» – удар по самому миру 90-х, по его атрибутам: наркотикам, политкорректности, терпимости к пороку. Гимн молодости и силе. По крайней мере, именно так повесть его воспринимали шесть лет назад.

Но шло время, Шаргунов делал карьеру, писал статьи, а его литературные достижения исчерпывались уже подзабытой дебютной повестью «Малыш наказан» и манифестом «Ура!».

Опубликованный «Новым миром» рассказ (по другой версии – роман!) «Как меня зовут» не был замечен ни читателем, ни критикой. Его новую вещь «Птичий грипп» не приняли к печати ни в одном «толстом» журнале.

Года три Шаргунов не писал прозу, настала пора напомнить о себе, вновь занять оставленные было позиции. Поклонники Шаргунова ждали его возвращения из политики в литературу.

Сергей не заставил себя долго ждать. Весной 2008-го в 135-м номере толерантного к молодым авторам «Континента» появилась повесть «Чародей».

Скучная история

Возвращение в литературу получилось на троечку. Нет, повесть Шаргунова написана достаточно грамотно, чтобы пройти сквозь редакторские фильтры. Культурно и качественно, для «толстого» журнала пригодно.

Нормальная средненькая повесть, каких немало в редакционном портфеле не только столичных, но и провинциальных журналов.

Герой повести, Ваня Соколов, помощник видного политика-единоросса Ефремова, зарабатывает на хлеб с маслом (ой, нет, скорее, на фуа-гра с артишоками). Во время деловой поездки в Тамбов Ваня проникается отвращением к своему начальнику, к его жестоким и корыстным помощникам, вообще к власти, к самой системе, в конце концов прозревает и пытается устроить дебош на инаугурации президента.

Но если Ваня такой честный, то зачем он вообще пошел служить к Ефремову? Не верю! Тем более не верю в светлый образ отца Петра, настоятеля тамбовского храма, который прямо на обеде у митрополита начинает поносить «безбожную власть», распекать Ефремова и даже самого митрополита.

Отец Петр вообще выступает резонером, но в реалистическом произведении он неуместен, а на провозглашение «нового классицизма» Шаргунов все-таки не отважился.

Впрочем, психологическая достоверность никогда не была сильной стороной Шаргунова.

Новый герой Шаргунова инертен, вял, скучен и прагматичен. Не бунтарь, обыкновенный яппи. Застоялась «свежая кровь», протухла. Стиль блеклый, как будто выцветший (нестойкая же оказалась краска!).

От прежнего Шаргунова осталось, кажется, только его фирменное дурновкусие.

Роман Сенчин отмечает странную вещь: Шаргунов в своих поздних вещах не взрослеет, а как будто возвращается в детство, что парадоксальным образом сочетается у него с разочарованностью и психологической усталостью повзрослевшего юноши.

Не отсюда ли и по-классицистски прямолинейная характеристика персонажей: черные и белые, хорошие (отец Петр) и дурные (Ефремов и его окружение, митрополит, губернатор)? Только один Ваня, под конец повести осознавший собственные заблуждения, из «черных» переходит в «белые».

Единственно удачный образ в повести – Андрюша Дубинин, умственно отсталый, но честный мальчик, искренне написавший в школьном сочинении: «МОЯ МАМА ХОДИТЬ НА ЗАВОД. У МОЕЙ МАМЫ ЕСТЬ ПОДУШКА. Я ВЕРЮ В СКАЗКИ. БАБА-ИГА БЫВАИТ».

Мираж

Где же прежний Шаргунов? Как подменили: «Да и не он это вовсе! Разве он был такой?.. Тот был сокол, а этот селезень», – золотые слова Грушеньки из бессмертного романа Ф.М. Достоевского здесь уместны.

Существовал этот прежний Шаргунов на самом деле или мы выдумали его? Да, выдумали.

Настоящий Сергей Шаргунов даже в лучшие свои годы не был ни «новым», ни «старым» реалистом.

«Малыш наказан», «Ура!», «Как меня зовут» можно отнести к новому авангарду или даже к литературному импрессионизму, но никак не к реализму, пусть даже и совсем «новому».

Проза раннего Шаргунова – это проза впечатления, impression. Попытка схватить реальность за фалды и показать ее читателю. Посмотрите, что я увидел/вспомнил. Повествование дробится на эпизоды, переходы между которыми обычно «проглатываются». Такой способ организации текста не лишен смысла, он отсылает к свойству человеческой памяти – запоминать разрозненное, не сплошную ленту событий, а эпизоды, фрагменты. Интеллект потом может попытаться соединить эти осколки, создать мозаику.

Но мозаика у Шаргунова складывалась плохо. Кроме того, избранный путь был все-таки самым легким из возможных. Трудно создать интересный сюжет, трудно населить повесть самобытными и колоритными героями. А записывать собственные мысли и впечатления, пусть даже и приправляя их соусом экзотических метафор, и приятней, и легче.

Только вот читателя к такой литературе на аркане не затащишь, а впечатлительная литературная критика, падкая на молоденьких писателей, рано или поздно опомнится и сотрет с очков розовый мираж.

А ведь «былинный богатырь» Шаргунов как раз и был фантомом, миражом на стекле очков Валерии Пустовой.