Не стирай меня!

Смайлики и круглые скобки

Мартовский Заяц смотрит на колесо с вращающейся цифирью, приставив револьвер к собственному виску

Мы шли с художником с вернисажа Бориса Михайлова в «Шуманс», и где-то по дороге я спросил его, как будет называться цикл картин, которые он периодически присылал мне via e-mail последние полгода.

Ярек сказал «Виш ми нот», вроде бы… И спросил: как мне такое название?.. Я пожал плечами и сказал: почему бы и нет…

Ярек уточнил, что «виш» он имеет в виду одновременно в немецком и английском смысле и что название родилось, когда он в тысячный раз стирал уголь со стены своего ателье, чтобы начать рисовать всё по новой.

Я помню: на полу по-над стенами его ателье весной лежали холмики угольной крошки. «Почему он в конце концов выбрал уголь? – думал я тогда. – Ведь в начале были краски… Наверно, в итоге попал в шахту… Ну, вслед за Алисой… И теперь пробивается наружу – но по-своему…» .

Ярек вообще всегда был трудоголиком, но над этим последним циклом он работал уже совсем «по-стахановски», денно и нощно. Маленький, бледный, упрямый, прыгающий от стены к стене – картины создавались, как правило, сразу на двух стенах, – прямо как воплощенный внутренний «завзятый рисовальщик»…

Немного страшно становилось за него, и не только мне, так что еще и поэтому я был рад узнать, что цикл закончен и даже есть уже у него название…

И тогда же – по дороге to the next wisky bar – я посоветовал художнику написать «с» в скобках. «О, точно. Спасибо!» – сказал он, и я сказал: «Не за что».

И в самом деле: не за что, просто для меня максимум графических средств составляет таблица символов того же Word’а, немудрено поэтому, что всякие такие дополнительные скобочки, «доты» и «антидоты» я наловчился расставлять с быстротой почти Word’а, только немножко более осознанно, потому что Word-то как раз в этом месте чуть было не поставил ©. Кто-то может подумать, что я всем предыдущим пассажем сделал то же самое, но менее лаконично…

Но это не так, конечно, значки же не предлагают копирайта, даже Набоков, придумавший смайлик, копирайтом на него не обладал… Что уж говорить о моих трех копейках и двух круглых скобочках?

Лучше за них выйти и попробовать поговорить о картинах Ярека.

Холмики угольной крошки

На эту тему
• Фрейд, красный галстук и огромный бриллиант: аукционы мая
• Живописные скандалы
• Бикфордов мир
• Озеро надежды

Я не помню, в каком месяце картины сделались черно-белыми.

Было ли это зимой? Более того: на некоторых черный цвет стал превалировать, а белые линии напоминать – мне, по крайней мере, – росчерки мела на доске во время доказательства теоремы эмоциональным профессором математики…

Потом, помню, снова пошла такая фаза, когда фигуры сделались четко очерченными, и меньше ломаных линий там стало, и больше спиралей – если говорить о вторых планах…

Но цвет к ним уже не вернулся.

Хотя в самом начале несколько картин были цветными, это я точно помню. На самой первой из присланных мне была девушка в коротком платье в красный горошек и в свободном падении. С белой маской на лице и татуированной ножкой.

Как бы несколько стоп-кадров, в центре же висел в воздухе кусок слоеного торта (сливки, клубника, бисквит), на котором было написано «Eat me».

И я помню, что, помимо Кэрролла, мне в этом месте вспомнился еще и Хичкок, который проговорился однажды, что кино «is not a piece of life, but a piece of cake», а это, в свою очередь…

В тот момент мне представилось антитезой пастернаковского «Искусство – не фонтан, а губка… оно должно всасывать и насыщаться…»

А вот очень даже может быть, что ничего оно не должно – искусство…

По крайней мере, мне показалось, когда я смотрел на кусок слоеного торта на первой картине, что это два противоположных высказывания...

А уж которое из них достаточно безумное, чтобы быть единственно-истинным, мне и сейчас трудно сказать. Но, в общем и целом, всё это, конечно же, был Кэрролл-трип – в сорокинском смысле («Достоевский-трип»)…

Или Доджсон-дрим, если угодно, потому что одним из мотивов, которые можно проследить, если вести пальцем по ломаным линиям, является попытка художника Пиотровского восстановить содержание вырванных страниц доджсоновского дневника.

Доджсоновский дневник

С какого-то момента картины стали напоминать репортажи из фазового пространства (фото: Ярек Пиотровский)

На одних кадрах страницы собираются в стайки, зависают в воздухе, на других разлетаются, стелются по полу, их не спутаешь с картами – те сами по себе…

Согласно гипотезам биографов Доджсона, это были особенно эксцессивные страницы, кстати…

Дневниковая тема – тема бреши, зияния в дневнике Д. – начинает звучать на второй картине, где Мартовский Заяц alias Ярек Пиотровский разглядывает или, может быть, фотографирует себя на мобильный телефон.

За его спиной, на полу, Алиса что-то пишет на листиках, по очертаниям рисуночков на них можно понять, что они из дневника Д. (мне на это указал сам художник)…

При этом Алис – три, но это не три, скажем, сестры, с которыми плавал в одной лодке Чарльз Лютвидж Доджсон в тот самый приснопамятный день – тра-та-та…

Это вот именно Три(п) – одинаковые Алисы, которые сидят перед многочисленными телевизорами, или там мониторами («…сто ганских пило кофе, а надо было богу доказать, что ганская одна, как он задумал…»), и что-то пишут в дневник своего сочинителя…

Заглянув в mailbox, я сейчас увидел, что на самом деле порядок был немного другой, первой то есть пришла картина, на которой Заяц с мобильником и три Алисы…

А потом уже – «a piece of cake» и множество летящих Алис…

Причем это первая картина была черно-белая, а уже вторая – выполнена в цвете. Но так подробно я могу вспомнить только начало этого трипа.

Ну, а что происходило с граффити, мелькавшими на стенах шахты, я теперь уже описать не берусь. Да это, по-моему, и не нужно. Картины говорят, если не «за жизнь», то – сами за себя…

Кроме того, экспрессия эта в какой-то момент стала так нарративна, что поверх нее стали проступать еще и слова, надписи как таковые – которые сразу же вступили в диалог с визуальным контентом…

Как бы демонстрируя полноту картинного пространства, потому что после их появления в одном месте ты их ожидаешь увидеть и в другом, и кажется, что они везде есть, в «упакованном виде» – кликни, и они появятся.

И хотя речь в этих картинах идет о каком-то полном беспределе, в каждой точке их внутреннего пространства, тем не менее, существует предел – что в матанализе на самом деле и означает полноту пространства.

При этом чувствовалась за всем этим упругость, порой казалось: за черной плоскостью расставлены какие-то бумажные пружинки, в каждой точке, и вот-вот это всё двинет прямо на тебя по оси Z, как раскладывающиеся вкладки из детских книжек.

Особенно марширующие карты создавали такое впечатление. Но не только они, там еще много всего было другого. Хотя во всём этом внутреннем «синема» почти ничего не было обсценного, можно смотреть детям от шести.

Ну, разве что в одном месте что-то мелькнуло, не вполне разборчиво и вообще – быстро, как это делали шутники в «Бойцовском клубе», 25-й, что ли, кадр… Здесь же это вроде бы спаренный молодой человек, то есть даже не сиамские близнецы, а просто такой вот чел – с двумя головами.

Одна из которых дышит веселящим газом, и при этом некоторым образом член их обоих… кажется, немного эрегируется, да… А надпись в правом углу гласит: «Happiness is to help others!»

Но это, как я уже сказал, исключение из правил и к тому же не единственный месседж даже этой отдельной картины, там на ней есть и другие посланники, как-то: Алиса alias Анина Л., тут в единственном числе, но зато – огромна и похожа вот именно что на статую-раскладку, выпроставшуюся из книги с поднятой рукой и указующим пальцем…

Этакая Статуя тайной Свободы. В отдельных силуэтах – и особенно в силуэте самого Доджсона – видна ностальгия по Zeitraum-ХIX, а некоторые персонажи, как я уже заметил, эксплицитно дышат… «ЛСД еще не изобрели, желающие могут дышать эфиром…»

Во-вторых, картины, при всей кислотности их задников, с какого-то момента стали черно-белыми. И как бы всё это – мелом на школьной доске... Точнее, университетской…

Ох уж эти лирические отступления профессоров математики, сам учился на мехмате, так что помню… Но это уведет совсем в сторону, если я начну вспоминать, что они там нам говорили, отложив в сторону мелок…

Так вот, «Доджсон-трип, или Алиса в Стране Чудес» – не что иное как такое отступление. Или, скорее уже, наступление – лирическое наступление профессора Доджсона на нас – его студентов…

Кстати, с какого-то момента картины стали напоминать репортажи из фазового пространства. Не вдаваясь в подробности, скажем, что события, происходящие в физическом пространстве, выглядят в фазовом белыми кривыми на плоскости. Траектории классифицируются; я помню, что есть среди них «цикл» – когда кривая спиралью входит прямо в начало координат…

Таким образом я чувствовал себя внутри штрих-пунктирного трипа, когда открывал аттачмент очередного письма от Ярека…

И то, что я, как и все другие друзья художника, позировал для некоторых сцен его «цикла», не является единственной причиной возникновения такого рода погружения внутрь кадра – в лакановском смысле.

Хотя в этом действе с самого начала мерцало что-то постструктуралисткое или даже ритуально-магическое…

Ярек, значит, приглашал своих друзей и знакомых, последовательно, по одному, в свое ателье. Там он закрашивал каждому из нас лицо. Не мелом, но чем-то белым, жидким, краской такой специальной, из баночки, но она моментально засыхала, и после этого он погружал нас в свой трип.

Последнее словосочетание звучит совсем уже выспренно – «погружал в трип», я понимаю, но описывать подробно, как на самом деле функционировала его программа (назовем ее условно «Caroll Draw»), я не буду.

И потом: чтобы внезапно оказаться внутри одной из картин, совсем не обязательно быть из числа тех, кого художник для начала окунал лицом в белую известь. Это может произойти с каждым, кто туда заглянет, об этом ещё Лакан писал. Лакан же описал в общих чертах трехшаговый метод приближений и погружений.

Так вот: в случае, если вы случайно провалитесь во внутреннее пространство этого «цикла», у вас начнут продуцироваться собственные ассоциации, как это ни банально звучит. Мне вот – когда я сидел в студии Ярека с белым лицом верхом на телевизорах, вспомнилось приблизительно следующее.

Вспоминая верхом на телевизоре

На эту тему
• Фрейд, красный галстук и огромный бриллиант: аукционы мая
• Живописные скандалы
• Бикфордов мир
• Озеро надежды

Мне припомнилась странная ульяновская роль в современном телесериале, который назывался вроде бы «Перемена мест» или «Досье детектива Д.».

Михаил Ульянов играл там выжившего из ума или косящего под выжившего из ума генерала, который метает, кстати говоря, ножи в висящий перед ним портрет Адольфа…

Так просто, чтобы сохранять, как он говорит, форму…

А вообще-то, он на пенсии и заделался писателем… Только этот – изображенный Ульяновым – писатель, как бы это сказать… Немного плоховал…

Писал, то есть, сказку быстрее, чем дело делалось…

Ну, то есть что писал – то потом и происходило. И за это его похитили «братки», поставили к стенке, уже наставили ствол в затылок…

Но он обернулся и попросил дать ему возможность перед смертью помолиться…

И вот я вспомнил, как, отойдя на два шага в сторону, Михаил Ульянов поднял ладони и стал тихо приговаривать: «Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился во сне…» Это был очень странный момент для телесериала… Может быть, потому что я в тот момент сидел с белым, как маска, лицом, я вспомнил заодно и то, что там снимали лица – в телесериале – с реальных депутатов Государственной Думы…

Убивая их и сваливая в какую-то яму – всех вместе. А лица пересаживали другим людям, которые постепенно занимали в Думе ихние места. Такая там была игра в «уголки», что ли…

Хотя на это как раз и не так уже странно было смотреть: депутаты-фантомасы и т. п… Для этого достаточно последних новостей. Но вот это «Шалтай-Болтай свалился во сне…» было так неожиданно услышать из уст Михаила Ульянова…

Что-то в этом было не сериальное, да?

И еще тогда, в ателье, я вспомнил, что в оригинале Хампти-Дампти падает наяву.

А в русском переводе – во сне, что, в принципе, не означает, что понарошку… Может быть, в этом всё и дело? Этакий шарнир, шарикоподшипничек, между сном и явью…

И не у кого спросить…

Во всяком случае, братки после того, как герой Ульянова пробормотал скороговоркой этот детский стишок, почему-то передумали в него стрелять… Может быть, это была считалочка? Один из мотивов нового цикла картин Ярека Пиотровского, кстати говоря, – гаджет, представляющий собой соединение «русской рулетки» с монте-карловской.

Мартовский Заяц смотрит на колесо с вращающейся цифирью, приставив револьвер к собственному виску.

Лучше, конечно, смотреть всё это не в аттачментах, а на стенах. Потому что это широкоформатное кино на самом деле – два на полтора метра каждый его кадр. И при такой форме презентации картины действуют в тысячу раз более трипово, чем прилетая к вам ab und zu в виде маленьких рисунков, какие могут поместиться на экране лэптопа.

Вот и всё, пожалуй, что я могу вспомнить в связи с этим циклом. Чёрная доска, кусочки траекторий, крошащийся уголь. Или это был мел?

Не так важно, главное, чтобы кто-то заменил губку…