Ужас не спеша

В среднем – если можно позволить себе такую пошлость – спектакли Додина идут не менее трех с половиной часов, и «веселыми» или «неутомительными» их нельзя назвать ни в коем случае: они именно невеселые и утомительные. Там надо набраться терпения и сидеть и думать.

Русская история и литература и безо всяких приспособлений – один чистый хоррор и абсурд

При этом попробуйте достать сегодня хоть один билетик на любой (!) из восьми додинских спектаклей. Это хороший урок тем, кто до сих пор верит в миф о том, что «народ в искусстве не разбирается». Народ в искусстве, может быть, и не разбирается – зато он хорошо чувствует, где всерьез, а где игрушечки.

Почему народ любит Додина? Не «специальная», «своя» публика – а именно широкий зритель? Взаимоотношения «народа» (под которым в данном случае понимается не театральная, незаинтересованная, неангажированная публика, которая «делает кассу») – и Льва Додина, классического питерского интеллигента, режиссера с традиционными представлениями о «вечных ценностях», есть, между прочим, довольно интересный феномен.

Он напоминает взаимоотношения в семьях, образовавшихся волею судеб после октябрьской революции: это когда, условно, отец – рабочий-большевик, а мать – бывшая дворянка (такая коллизия описана, например, в романе Солженицына «В круге первом»). В таких семьях отец и мать, по сути, говорят на разных языках. Существуют в разных категориальных реальностях. Почему они все-таки понимают друг друга?

На эту тему
• Не смотри назад с тоскою
• Дмитрий Бавильский: Увидеть «Федру» и не умереть
• Остаться в живых
• Павел Руднев: Новая ситуация в театре
• Не избежать погибельного гнева…

Потому что понимают люди друг друга не «головой». Понимают не ЧТО говорится – а КАК: то есть важно, с какой эмоциональностью говорится, с какой степенью искренности. В таких случаях, можно сказать, возникает элемент «допонимания», «додумывания», «дочувствования».

Ты можешь говорить о каких угодно отвлеченных вещах – о принципах бинарной оппозиции или об инстинктивном буддизме Христа, – но другой человек все равно тебя поймет (независимо от уровня образованности или начитанности), – если ты будешь говорить об этом «честно» и если собеседник понимает, что для тебя это «важно». То есть когда у тебя горят глаза, когда ты размахиваешь в запале руками или если ты плачешь искренними слезами. Человек может не понимать предмета разговора, но он понимает, что для тебя это – «важно». За то же любят и Додина – те, кто, возможно, к театру никаких чувств не питает: они понимают, что Додину «важно», что он «всерьез» и он «честно».

Его знаменитые спектакли-экранизации, то есть прямо следующие содержанию романов (например, роман Федора Абрамова «Братья и сестры» или «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана), сделаны именно с той степенью нудноватости и неспешности, которые были свойственны роману 20 века.

Современный роман – какими нас в основном пичкают сегодня – обязательно будет динамичен, последователен и боек, постоянное мельтешение событий и действий героев не дают вам, что называется, «уснуть». Главная черта этих романов в том, что они боятся вам не понравиться. Это их и губит.

Лучшие романы XX века, которые и служат Додину материалом (кроме Гроссмана и Абрамова, тут конечно еще Андрей Платонов), отличаются именно в хорошем смысле наплевательским отношением к тому, хватит ли у читателя времени и будет ли ему «интересно». Хороший роман именно течет, а не длится, – ему дела нет до земного времени, у него тикает время собственное. Точно с той же нединамичностью и многословностью, непременными авторскими размышлениями и отступлениями текут спектакли Додина.

Зато это и создает эффект погружения и растворения, и зритель (подобно читателю, выныривающему странице примерно на пятисотой), вдруг чувствует себя словно бы хорошо поевшим, с приятно-тяжелым желудком. Отчего это чувство насыщения искусством, полноты возникает – тайна великая есть. Но тем она и хороша. На шестом или седьмом часу действия «Братьев и сестер», идущем в театре то ли 25, то ли 30 лет (!), зритель теряет ощущение собственного времени и начинает жить в этом бесконечном водовороте жизни забытой богом чухонской деревни середины 40-х годов 20 столетия.

Додин неспешен, повествователен, повсюду расставляет запятые и тире – и понятно, чего он добивается в первую очередь: вытащить современного зрителя из этого состояния «быстрой жизни», «ускоренного темпа» – и заставить его дышать, как во сне: ровно, глубоко, хорошо.

Додинский театр при всем желании не назовешь «современным» – в том смысле, что он лишен каких-либо поддавков по отношению к «новому зрителю». Ну вот, например, у Додина нет элементов хоррора, нет чередования реальности и вымысла, нет намеков на современных людей. Потому что русская история и литература и безо всяких приспособлений – один чистый хоррор и абсурд. Их только нужно увидеть.

В спектакле «Братья и сестры» председатель колхоза произносит речь накануне нового, 1947 года: «Год был тяжелый… Мы выстояли… Но следующий год будет еще тяжелее…». Можно подумать, что это пьеса не по Абрамову, а по Сорокину: Додин ставит это как абсолютный реализм, но воспринимается это как чистый абсурд. Ровно так же разговаривают у Сорокина герои из «Нормы», из новеллы «Падеж». Но там – выдумка, а у Абрамова (и Додина) – реальность: тем она страшнее.

«Жизнь и судьба» – относительно недавняя постановка, которую Додин уже привозил в Москву, также полна этого естественного абсурда. Додин, вслед за Гроссманом, считает причинами возникновения главных ужасов 20 века — Освенцима и ГУЛАГа – не привычную борьбу изуверских идеологий, а шире – как вечный конфликт духовного и материального. Именно обыватель, думающий только о собственном благополучии, и есть опора любых тираний.

По воспоминаниям современников, писатель Гроссман просто впадал в бешенство, когда люди при нем начинали вести многочасовые разговоры о качестве пищи, одежды, о квадратных метрах жилплощади: «Ради того ли были принесены миллионы жертв!» — восклицал он.

Додин эту идею в спектакле обозначил выпукло, нарочито грубо: жизни духовной он противопоставил процесс приема пищи. Почти в каждой сцене, пока герои романа воспаряют к вершинам духа, апеллируют к абстрактным ценностям, нравственным категориям, их оппоненты едят. Молча жуют. Работают челюстями. Торопливо ли или с расстановкой, солидно — неважно. Это и есть одна из главных находок спектакля: основной конфликт не между национальностями, народами, странами даже проходит, а между людьми духа и людьми жратвы. В сущности, эту тему можно отыскать в каждом спектакле Додина – и что, спрашивается, сегодня может быть современнее и актуальнее?..