Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

13 комментариев
Дмитрий Губин Дмитрий Губин Что такое геноцид по-украински

Из всех национальных групп, находящихся на территории Украины, самоорганизовываться запрещено только русским. Им также отказано в праве попасть в список «коренных народов». Это и есть тот самый нацизм, ради искоренения которого и была начата российская спецоперация на Украине.

6 комментариев
Геворг Мирзаян Геворг Мирзаян Вопрос о смертной казни должен решаться на холодную голову

На первый взгляд, аргументы противников возвращения смертной казни выглядят бледно по отношению к справедливой ярости в отношении террористов, расстрелявших мирных людей в «Крокусе».

17 комментариев
23 января 2008, 09:28 • Культура

Убрать кухню

Убрать кухню
@ sxc.hu

Tекст: Дмитрий Воденников

Я недавно понял, чем молодость отличается от не-молодости. Прежде всего тем, что раньше ты понимал, что надо перетерпеть, а потом уже будет терпеть незачем.

Любви нет – придет и сбудется.
Смысла нет, поищешь и найдешь.
Смерть есть, полежишь и отпустит.

Зрелость этим и отличается от юности, что сидишь смотришь в линолеум и понимаешь: не кончится никогда

А в зрелости понимаешь, что сейчас перетерпишь, и потом перетерпишь, и еще. И так по кругу. А потом уже перетерпеть останется только основной перешеек. Тоскливый ужас умиранья. И все, что приходит в промежутках, – это и есть счастье и удача. Твой смысл.

...Это как в детстве у стоматолога. Сидишь в коридоре, смотришь в линолеум. И это «свое не хочу», и эту тоску и нудный страх утишаешь тем, что «но ведь через два часа кончится». Так вот... Зрелость этим и отличается от юности, что сидишь смотришь в линолеум и понимаешь: не кончится никогда. Только с тобой.

За одной любовью придет вторая, за второй третья, а четвертой уже не будет. Просто не успеешь. За первой работой придет вторая, потом третья, а потом все кончится – не факт, что пенсией (и не факт, что не по инвалидности).

За припадком силы и весны придет длинный период мороси, когда даже в кухне убраться не можешь. Незачем.

После ощущения, что ты живешь правильно, – тоскливое ощущение, что ты постоянно врешь.

И тогда тебе ничего не остается, как придумать свой собственный смысл.

Все, кто смог стать кем-то после 25 лет (когда отключился естественный физиологический моторчик жизни), те знают, что новый мотор они изобрели сами и сами вмонтировали в себя. Чтобы жить.

У кого-то власть, у кого-то деньги, у кого-то чудесное, а у кого-то желание научиться не умирать. Новый мотор амортизируется, периодически бастует и никогда не работает столько, сколько нужно. Всегда нужна подзарядка. Но он – РАБОТАЕТ.

...Как мне сказала одна женщина, когда я рассказал ей о том, что сейчас у меня есть ощущение тупика, ощущение, что все поломалось: «Убери кухню».

«Просто убери кухню», – сказала мне она.

Не измени жизнь, не уйди с работы, не стань бессмертным, не начни заново (еще непонятно, на самом ли деле тебе это нужно), а просто подмети пол, вымой стаканы от пыли (грязной посуды у меня нет), разбери кухонный диван от книг. Запусти остановившийся механизм. А он потом сам пусть со скрежетом, но раскачается и начнет работать. Опять.

Это как у Гандлевского.

* * *

Вот когда человек средних лет, багровея, шнурки
Наконец-то завяжет и с корточек встанет, помедля,
И пойдет по делам, по каким – позабыл от тоски,
Вообще и конкретной тоски, это – зрелище не для
Слабонервных. А я эту муку люблю, однолюб.
Во дворах воробьев хороня, мы ее предвкушали,
И – пожалуйста. «Стар я, – бормочет, – несчастлив и глуп.
Вы читали меня в периодике?» Нет, не читали
И читать не намерены. Каждый и сам умудрен
Километрами шизофрении на страшном диване.
Кто избавился, баловень, от роковых шестерен?

(Поступь рока слышна у Набокова в каждом романе.)
Раз в Тбилиси весной в ореоле своем голубом
Знаменитость, покойная ныне, кумир киноведов,
Приложением к лагерным россказням вынес альбом –
Фотографии кровосмесителей и людоедов.
На пол наискось выскользнул случаем с пыльных страниц
Позитив в пол-ладони, окутанный в чудную дымку
Простодушия, что ли, сияния из-под ресниц...
– Мне здесь пять, – брякнул гений. Мы отдали должное снимку.
Как тебе наше сборище, а, херувим на горшке?
Люб тебе пожилой извращенец, косеющий с первой?
Это было похлеще историй о тухлой кишке
И о взломе мохнатого сейфа. Опять-таки нервы.
В свете вышеизложенного, башковитый тростник,
Вряд ли ты ошарашишь читателя своеобразьем
И премудростью книжною. Что же касается книг,
Человека воде уподобили, пролитой наземь,
Во второй Книге царств. Он умрет, как у них повелось.
Воробьи (да, те самые) сядут знакомцу на плечи.
Если жизнь – дар и вправду, о смысле не может быть речи.
Разговор о Великом «Авось».

..............