От Христа к Адаму

Проект курировала главная хранительница одной из основных сокровищниц страны Екатерина Селезнева. Она поделилась с газетой ВЗГЛЯД идеей супервыставки.

Сквозь века

В двух ипостасях русские наиболее сильны: социально-исторической и духовно-мистической

– Третьяковская галерея давно хотела сделать масштабный проект, дабы попытаться определить место русского искусства в Европе. Мы не могли не воспользоваться возможностью, которую нам для этого предоставил Евросоюз.

Концепция выставки проста: разбить все работы на три условные части. Первая – «Становление», когда и как складывалось искусство Средневековья и классицизма в Европе и в России. Объединительная основа для религиозной живописи – христианство.

Вторая – «Изменения», в результате которых получились различные направления. Сюда входит и модернизм с его столпами, такими как Малевич, Кандинский. Они стали гражданами Европы задолго до того, как она задумалась об объединении.

И третья – «Настоящее и будущее». Нам кажется, что российский зритель мало понимает современное искусство и не хочет в нем разбираться. Актуальное искусство у нас не в почете, не настроен «приемник». Но то, что собрано в последнем разделе, – классика современного искусства. Все вместе это дает широкую панораму изобразительного искусства за последние несколько столетий...

Отправляюсь в небольшое путешествие по времени – от XIV века до XXI. Русско-европейская история в художественных свидетельствах.

С порога встречает «Троица» (1425–1427) Андрея Рублева. Лица Святых Копьеносцев с огромными карими очами благостны и почти женственны. Это как точка отчета. Для них время остановилось.

«Владимирская Богоматерь» Рублева (1428) поражает тем, что крошечное личико Христа и лицо Богоматери – зеркально отражаются друг в друге. Рублев исповедует все еще византийские каноны, однако творчество его – точка отсчета русского Возрождения и индивидуализации.

Рядом как раз византийская работа более позднего периода – «Богоматерь на престоле между Св. Георгием, Св. Николаем и донаторами» (конец XVI века, Кипр). То бишь заказчиками. Тогда это в Европе стало модно. Боттичелли, к примеру, банкира Козимо Медичи (генеральный спонсор художника) с родственниками даже в волхвы определил.

Переходим к светской живописи. Даже политической. Лукас Кранах Старший представлен портретом курфюрста Саксонии Иоганна Постоянного (1526). Самодовольная властная физиономия, крупный нос, щеки и крошечные сверлящие глазки. Перстень на указующем персте. Кажется, это не постоянная аллегория власти, а вечная. Уморительно смотрится сдвинутый набекрень венок из роз. По-моему, Лукас совсем не льстил покровителю.

Таблоиды просвещения

Екатерина Селезнева

Европа напрямую переходит к воспеванию чувственности, как на полотне Тициана «Венера, завязывающая глаза Амуру» (1565). Крылышки Амура выглядят несколько искусственно, а соблазнительные формы его матери – вполне натурально.

Французский художник Севастьян Бурдон изобразил Рене Декарта (XVII век). На дьявольски хитрой физиономии великого всезнайки глаза так широко расставлены, что создается впечатление, будто объект его внимания (в данном случае зритель) оценивается с разных сторон.

Декартова система координат буквально проступает в чертах создателя: сочетание горизонтали разлетающихся надбровных дуг и вертикали мясистого хищного носа. Почти зеленый цвет кожи (от ученых занятий) и упрямый двойной подбородок. Таков и должен быть гений Просвещения, требовавший во всем бесспорных доказательств! А рядом – как продолжение темы формальной логики – полотно «Сомнение святого Фомы» Маттиа Претти 1675 года. Этот самый Фома сует палец в рану на груди воскресшего Христа, дабы лично убедиться, что Учитель скорее жив.

«Гамлет и его мать» (1778) – из Дании, как положено. У принца бугристая спина штангиста, внушительных размеров шпага, на сапогах – шпоры. Появись он при дворе после убийства отца, не задавался бы вопросом «Бить или не бить?». Гамлет указывает матери на стоящего в углу призрака отца. Тот в полном рыцарском облачении, точно Дарт Вейдер. Оказывается, такими шекспировских героев видят на исторической родине.

Знаменитый английский маринист Уильям Тернер представлен «сухопутным» пейзажем «Золотая ветвь» (1834). Долина, полная неги, сияния и девушек. Озерцо словно огромный солнечный блик. От Лондона, откуда прислана вещь, только туман.

Греческое полотно «Приезд лорда Байрона в Мессалонги» (1861) – в духе встреч в аэропорту современных поп-звезд: толпа, репортеры. Революционный аристократ-поэт прибыл освобождать греков от турецкого ига в безупречном костюме и белоснежных перчатках. Встречающая сторона разодета не менее шикарно. Исторические хроники сродни современным, из таблоидов.

Здесь же (как писательский ответ Байрону) знаменитый портрет Гоголя кисти Моллера. Я обратил внимание, что наш классик поворотом головы, загадочной полуулыбкой и лукавым выражением глаз несколько смахивает на Джоконду. Да он, собственно, и есть Мона Лиза русской литературы. И, возможно, Моллер уловил этот момент в чертах гениального писателя.

Соцреализм родом из Франции

Пикассо. Памятник погибшим

Череду расфуфыренных люксембургских пейзажей обрывают русские исторические ужасы: «Утро стрелецкой казни» (1881) Сурикова. Ох, уже это Красная от крови площадь на фоне празднично-цветного собора Василия Блаженного.

Недалеко и до революционной эры. Поэтому кажется очень близкой тема триптиха француза Леона Фредерика «Век пролетариата» (1895–1897). Слева мужики с наколками устанавливают опорный столб. Справа матери сосредоточенно кормят пролетарских младенцев грудью. А посередине улицы, кишащей нарядными рабочими, дворовые детишки в карты перекидываются. Следящий за их игрой усатый мужик в шляпе с папироской во рту – копия Алексея Максимовича Горького! Российский соцреализм –родом из Франции!

У прибалтов и финнов – холодные пейзажи. Все у них спокойно накануне бурного XX века. Отличается настроением пейзаж гениального австрийца Густава Климта «Тихий пруд» – это явно то место, где черти водятся. Опасно притягивающий кусок воды как предчувствие войн и перевертышей грозного XX столетия.

Позже «подключились» наши мистики: возник «Черный квадрат» Малевича (1915), нарисованный впервые в 1913-м для спектакля «Победа над солнцем». Апокалипсический символ затмения с бьющими по краям лучами задавленного солнца. Старый мир рассыпается и в Европе, и в России.

На эту тему
• Возвращенная ценность
• Модильяни заново
• Музейный блокбастер
• В гостях на родине
• Про исконно русского космополита

На «Импровизации холодных форм» Василия Кандинского (1914) – кроваво-черно-синее крошево – земля и небо смешались!

Романтический Шагал со своей Беллой уже летит «Над городом» (1918). Внизу возле забора присел некий тип справить нужду. Поэзия не упускает из виду «прозу жизни». Шагал так и улетел из беспокойной Советской России в Париж. Где уютный Анри Матисс выдавал отличные штуки вроде «Натюрморта с зеленым буфетом» (1928). В его желтых абрикосах, ноже и стакане угадываются навсегда помирившиеся Ван Гог с Гогеном.

Сюрреализм отражен чешской «Европой», где над женской фигурой возвышается яйцо вместо головы, олицетворяя и глупость, и хрупкость. Это накануне Второй мировой. А после нее Пикассо написал «Памятник испанцам, павшим за Францию» (1947) – кубистическое нечто, где ясно угадывается у подножия мемориала пиратский череп с костями.

Мистика Малевича растворилась в европейском неоконструктивизме. «Композиция Е 10/58» – идеальный рисунок для обоев в эпоху технического прогресса.

Добираюсь до развала СССР. На полотне Эрика Булатова «Странник» (1990–1994) колхозник скорбно шагает вдоль поля, порождая сознанием растущие пузыри с гербом РСФСР.

Человек как субъект-объект искусства все более «обездушивается» к финалу экспозиции. Голландка Эржебет Баарфелдт воспроизводит в видеофильме попытки «оживить» глиняную скульптуру ее кумира – «кровавой графини» Батори. Художница с трудом подняла глиняную фигуру на ноги – и та рассыпалась.

В латвийском видеоролике «Отец и сын» (2000) голый мужчина залихватски носится на коньках. (Возможно, сын снимает на камеру?) Этот видеоарт завершает «Европу – Россию – Европу». Начали с Христа, закончили Адамом.

Итак…
Так где же место России в европейском контексте? В этом бесконечном процессе взаимопроникновения. Очевидно, в двух ипостасях русские наиболее сильны: социально-исторической (Репин, Суриков, Васнецов) и духовно-мистической (Рублев, Малевич, Кандинский). Первая пугает Запад (и сами пугаемся), вторая подсказывает новые пути.