Олигархи и раздолбаи

Кирилл Анкудинов, живущий в Майкопе, как оказывается, зависит от превратностей российской почты – номера «толстых» журналов в Адыгею приходят крайне нерегулярно, вот почему блин первого хит-парада Анкудинов разыгрывает по трем журнальным книжкам – январским номерам «Нового мира» и Октября», присовокупив к ним февральский выпуск «Октября» же.

Выше ватерлинии (от 10 до 7 баллов)

10. Игорь Савельев. Гнать, держать, терпеть и видеть. Повесть («Новый мир», № 1).

Вот текст высокого уровня. Мастерская, красивая, изысканная, отточенная, нервная проза. Построенная на блестящих контрапунктах – как виртуозная музыкальная пьеса. И простая при этом. Маленькая компания раздолбаев-безбашенников. Пьянки-гулянки. Выезд в пригород к приятелю. Но не все так просто с приятелем. И не все так просто с пригородом. Медленно и неотвратимо повествование съезжает в лихорадочно-мутную фантасмагорию, налагающуюся на сложные отношения внутри компании. Назревает триллер, притом выписанный в стилистике наидостовернейшего реализма. Тем, кто любит «молодежную психологическую прозу», всячески рекомендую. Не пропустите!

9. Анатолий Найман. Литература и бессонница. Рассказ («Октябрь», № 1).

Хвала Всевышнему! Найман перестал сочинять романы из жизни скульпторов, дизайнеров и дельтапланеристов с прозрачно замаскированными коллизиями. Он уже не играет в игру «Отыщи охотника», не зашифровывает своих коллег по цеху (а если, возможно, и делает это, то по крайней мере без злобы). Найман говорит напрямую, от собственного лица. Идет мудрая и горькая ночная (бессонная) беседа – о многом. О художнике и власти, например. Об искушении безответственностью. О Лени Рифеншталь. О победителях-учениках и проигравших учителях. Единственное, что несколько портит наймановское эссе, – это вычурный язык, как будто бы созданный для того, чтобы перещеголять Набокова по части лексического арсенала. Но к языку привыкаешь.

8. Роман Сенчин. Конец сезона. Повесть («Новый мир», № 1).

Текст Сенчина идет в одном блоке с текстом Савельева. Те же герои – вечные мальчики, впервые почуявшие дыхание старости (и даже их имена одинаковы: в сенчинской повести Никита – главный персонаж, в савельевской – друг главного персонажа). Те же загулы, те же подозрения и ссоры. Но какая разница: там, где у Савельева «буря в грозу», у Сенчина – сухой и ровный бессолнечный реализм. Обыкновенный «менеджер по торговле» (а на деле – магазинный шут). Обыкновенная семья (жена, двое детей). Обыкновенные друзья (все неуклоннее превращающиеся в бывших друзей). Обыкновенный «кризис среднего возраста» (подозрительно скоро вернулись к нам негерои застоя, Зиловы, летающие во сне и наяву). Тридцать два года. Самое время плакать в стогу сена (или на веранде чужого дома). И мечтать об утиной охоте.

7. Василий Аксенов. Редкие земли. Роман («Октябрь», № 2). Окончание следует.

Василий Аксенов

Притом что окончание следует, уже все ясно. У поздних романов Аксенова есть странная особенность: их обаяние обратно пропорционально приближенности к нашим дням. Чем дальше аксеновские карнавалы от современности, тем больше радуют всех. И наоборот. «Вольтерьянцы и вольтерьянки» резвились на фоне осьмнадцатого столетия – и были приняты публикой на ура. Позднесталинская «Москва-ква-ква» оказалась встречена куда более кисло. Сюжет нового романа Аксенова протекает в наши дни. Всеобщую реакцию на «Редкие земли» я воображаю вполне. Особенно возмутятся те школьники 60, 70 и 80-х, которые росли на книжках о чудо-ребенке Генке Стратофонтове. Вообразим себе, что гостья из будущего Алиса Селезнева вернулась в прошлое и цинично изнасиловала советского пионера. Примерно то же самое совершил олигарх Ген Стратов со своим юным прототипом. Хотя отчаянный (и простодушный в своем эгоизме) гимн Аксенова фарцующей комсомольщине и шикующей олигархщине небесполезен: во-первых, автор выбалтывает много любопытного, а во-вторых, аксеновское мастерство никуда не денешь. По этим двум причинам для меня «Редкие земли» – «выше ватерлинии». Но лучше, если Аксенов в следующем романе обратится к античным коллизиям, допустим. Может, и Нобелевку получит…

Ватерлиния (от 6 до 4 баллов)

6. Олег Зайончковский. Шелапутинский переулок. Рассказ («Октябрь», № 1).

Золотая середка. Писано грамотно и оптимистично. Читается без протеста. Забывается мгновенно. Через два дня я напрочь запамятовал, о чем шла речь в «Шелапутинском переулке». Пришлось снова заглядывать в «Октябрь». Ах да, о молодом папаше Игоре Нефедове, загулявшем и угодившем в актерскую общагу.

5. Асар Эппель. Дурочка и грех. Рассказ («Октябрь», № 2).

Пробуждение чувственности в подростке. При всех плюсах (Эппель – профессионал своего дела) налицо минус – нецеломудренно показано. С грязнотцой.

4. Александр Хургин. Трижды три рассказа («Октябрь», № 2). Анекдоты и есть анекдоты…

Ниже ватерлинии (от 3 до 1 балла)

3. Игорь Сахновский. Человек, который знал все. Роман («Октябрь», № 1).

Игорь Сахновский

С этим текстом все просто: он запоздал лет на десять. Оттуда, из «ревущих 90х», и специфические социальные страхи, коими роман Сахновского пропитан до последней строки, и вера в то, что немереные богатства достигаются только дуриком, и главный персонаж – Безукладников, всем лузерам лузер (для него неразрешимая проблема – создание компьютерного резюме на двух страницах; а обратиться за помощью к другу Ламерчуку слабо?). Бандиты, коммерсанты, спецслужбы, шифры, бриллианты, яхты, острова, леди Бьюкенен… Аскету снится пир, от которого чревоугодника бы стошнило. И выписан этот пир (духа), увы, без аксеновского шика. Кстати, удивляюсь: откуда такое обожествление информации? Никаких особых перспектив знание информации никакому экстрасенсу не откроет. Мало знать – надо уметь…

На эту тему
• Остатки сладки
• Толстый слой литературы
• Мифы и аллегории древней советии
• Заколдованный круг
• Розы в терновнике
• Мясо под соусом

2. Юрий Буйда. Ство (Прозрение Германа Непары). Рассказ («Октябрь», № 1).

Поначалу философическая страшилка Буйды подозрительно напоминает известный рассказ Леонида Андреева «Жизнь Василия Фивейского». К финалу Буйда оставляет Леонида Андреева далеко позади по части выдуманных ужастиков. Он пугает… и мне страшно. За автора. А ну как станет писать в эдаком духе и впредь.

1. Надежда Горлова. Луна на ощупь холодная. Повесть («Новый мир», № 1).

Две дамские повести январского «Нового мира» (вторая – Ксении Щербино «Польский Париж») огорчили меня манерностью. Право, я не знаю, какая из двух представленных «Новым миром» разновидностей вычуры несноснее. Надежда Горлова избрала «суровую вычуру». Она пишет о беженке и инвалидке Ане, о прихотливом чувстве, вызванном Аней, о бывшем муже Арсении (муж, как водится, объелся груш). Жесткие физиологизмы никак не сочетаются с жеманной стилистикой а-ля Белла Ахмадулина. Пробовали обмазывать селедку медом? Не пробовали? И не надо. Невкусно.