Ленинград слезам не верит

Святостью темы легко прикрываться. На самом деле на уровне этой святости оказаться сейчас в популярном жанре не просто трудно, а практически невозможно.

Сестра солдата Джейн

Нынешние чувства и настроения мешают даже самым тонким попыткам вжиться в реалии того времени, тех обстоятельств

Тему топит сама цифровая фактура, делающая любую заснятую реальность визуально экспрессивной, тем самым уничтожающая эффект достоверности. Любая история на «цифре» выглядит модернизацией и превращается в фэнтези. А поскольку военная тема для нас была и есть сакральна, профанация истории получается двойная.

«Ленинград» похож на какой-нибудь сильно зарубежный фильм, честно и безуспешно пытающийся постичь нашу Великую Отечественную. «Враг у ворот – 2». Тут может быть куча правдивых подробностей. Может не быть никакого явного бреда. (Хотя знатоки военного дела находят таковой во многих кадрах «Ленинграда».) А все равно фальшиво. Потому что это фильм не про нашу войну, а про какую-то чужую, очень далекую, очень непонятную – и именно потому интересную.

Цифровое изображение делает фильм про Великую Отечественную фильмом про чужую войну. И переломить это не в силах никакие приемы. Режиссер Александр Буравский – неизбежный заложник современных технологий и коммерческих расчетов.

Сочувствуешь объективной сложности, связанной с селекцией мотивов. Есть вещи, которые нельзя не показать. Но, как только они будут показаны, не обойтись без упреков в спекуляции.

Когда больной, обреченный ребенок ест в кадре большой ложкой тушенку и плачет, трудно сдерживать слезы. И уж тем более нельзя не зарыдать, когда мальчику становится плохо после этой тушенки, потому что истощенный организм отвык от еды.

Понятно, что, когда шпионка Алина (Екатерина Редникова) роется в чемоданчике с рацией и драгоценностями, ее хочется убить своими руками. И когда на нее набрасывается наш хороший военный, очень беспокоишься, чтобы она его не застрелила. Манипуляции чувствами воспринимающей аудитории происходят не потому, что фильм плох, а потому, что он – фильм.

Экранные образы воздействуют с особой силой, автоматически обретая жанровую условность и эффектность зрелища. Средство против манипулирования подобного рода одно – выключенный телевизор.

С другой стороны, наивная цитатность «Ленинграда» зашкаливает, не прибавляя ему культурного лоска. Когда в тыл немцам начинают снаряжать девушек, не можешь забыть, что «А зори здесь тихие» уже написаны и даже сняты. И сколько тему ни варьируй, а это, увы, давно состоявшаяся художественная тема со своей традицией. Что не прибавляет острого драматизма данному повороту сюжета.

Когда плохих советских функционеров уравновешивают хорошим фашистом, жалеющим мирное население, пьющим и просящимся в отпуск, переживаешь не за него. Нервирует абстрактная вторичность и дежурность образа. А когда заявление хорошего фашиста на отпуск швыряет в камин злой фашист, кажется, что это уже случалось не раз даже и в зарубежных фильмах. Уж не говоря о прослушивании немцами радиотрансляции Бетховена, исполняемого ленинградским оркестром.

Ассоциации с художественностью разного качества и времени добавляют сериалу эклектики. Нина Цветкова (Ольга Сутулова) отвечает за визуализацию физической изможденности, почти единственная ходя с черными глазницами и послетифозной головушкой.

Внешне этот персонаж пробует напоминать одухотворенную осунутость молодого Бурляева, а заодно и бритенького шута (Олег Даль) из «Короля Лира» Козинцева. Однако ни тема глубоких духовных или физических страданий, ни тема пола, отнятого у женщины войной, никак не развиваются.

Вместо этого Цветкова ведет себя скорее как сестра героини «Солдата Джейн», изумляя раскованным позиционированием в духе глобалистского XXI века. Цветкова держится не как советская или хотя бы российская девушка, а как американка, что акцентирует ее пребывание рядом с Кейт (Мира Сорвино). Последняя же в свою очередь смотрится просто как европейская женщина, чья национальность несущественна в мире без границ. А потому тема русского происхождения Кейт автоматически оказывается всего лишь очередной условностью авантюрного сюжета.

Условность без веры

Кадр из фильма «Ленинград»

Сама линия английской дочери русского генерала чрезвычайно авантюрна. Чистый жанр идет в ней поперек всякого чувства реальности и признания наличия тоталитаризма в СССР. Чтобы вот так легко было «зайцем» врасти в быт осажденного города... При сталинском-то режиме... Чтобы какая-то рядовая милиционерша проворачивала какие-то немыслимые аферы и успешно вживляла иностранку с потерянным паспортом в советскую действительность...

Впрочем, поверить в успешное спасение другой Кейт, из «Семнадцати мгновений весны», да еще с двумя младенцами, в Берлине, под носом у функционеров Третьего рейха, тоже сложновато. Но Татьяна Лиознова с Юлианом Семеновым умели сделать так, что верить не только хотелось – сама эта вера и становилась двигателем сюжета.

Сюжет «Ленинграда» не есть результат энергетических усилий, преображающих откровенную условность в выстраданную достоверность. «Ленинград» – результат сериальных технологий. А в них самое важное – чтобы действие не провисало, в какие бы жанровые закоулки его ни заносило.

Блокадный натурализм, популярная зрелищность и авантюрная повествовательность, спрессованные в единую форму, нейтрализуют друг друга. Натурализму уже нет доверия. Слишком часто тут всем бывает жарко. И Цветкова лежит и целуется на снегу слишком долго и комфортно. И даже фашисты весело бегают полураздетые по русскому морозу.

Авантюрностью не хочется увлекаться, сколько бы ни искали мифического Краузе параллельно с голодухой, партизанскими провалами и интригами аппаратчиков. Немец (а по стилистике его подачи – германец) Краузе, сведения о котором преподносятся многозначительным финном (Донатас Банионис), переключает проблему прорыва блокады в совсем приключенческую тональность. Да еще с магическим оттенком и североевропейским колоритом.

Индивидуалисты, сверхчеловеческое знание и власть над стихией – очень в духе Запада с его страстью к добрым и злым титанам. Прямо какой-то «Властелин колец» с отголосками «Старшей Эдды»... Но ведь все-таки считается, что снимали исторический сериал про блокаду «Ленинграда»...

Нынешние чувства и настроения мешают даже самым тонким попыткам вжиться в реалии того времени, тех обстоятельств. Кирилл Лавров играет диктора, объявляющего по радио самые важные новости. Впечатляет то, как он сидит, сгорбленный и закутанный в шаль, в холодной студии. Потрясает скрытая патетика, которой владеет этот замечательный актер.

А вот интонации, с какими выходит в эфир герой Кирилла Лаврова, выдают с головой современного человека. Он в голос скорбит и заранее ощущает свою раздавленность мировой катастрофой и бедствиями родного города. Если бы таким (как тогда сказали бы, упадническим) голосом нашему народу зачитывали вести в военный период, наш народ не выиграл бы ту войну.

Современная завороженность ужасом перед физическими страданиями блокадного времени отражается в живописном физиологизме. Синеватые лица, нетвердая походка на окоченевших конечностях, сухие, как бумага, трупы, не успевшая сдохнуть скотина, которую разделывают по живому дичающие от голода горожане.

Любопытствующий ужас людей XXI века перед социальным беспределом прошлого воплощается в параллелях советских высших эшелонов с эшелонами Третьего рейха. И там, и там массивные столы, за которыми совещаются люди власти. И там, и там сексапильные официантки в одинаковых передничках выкатывают тележки с цивилизованным угощением...

Не важно, было ли так на самом деле. Назойливая игра аналогиями двух режимов уже сделалась дежурной. А потому превратилась в такую же условность современной концепции истории, каким раньше выступал высокий образ Сталина и компартии.

В позднее советское время большим ругательством, кажется, был упрек в «вульгарном социологизме». Теперь незамысловатого социологизма в искусстве так много, он настолько прижился и стал общеупотребим, что даже как-то неудобно бросать на него косые взгляды. Но, честно говоря, очень надоело смотреть исторические сериалы про кагэбэшников, хороших коммунистов и плохих коммунистов, советских артистов, антисоветских предателей, функционеров всех мастей, простых солдат, простых служащих, русских эмигрантов, евреев, немцев и прибалтов.

Социальность, или социально истолкованный национальный колорит, прет в «Ленинграде» из каждого героя, становится его единственным внутренним содержанием. Человек не живет в экранной реальности, а осуществляет социальный рисунок в строго заданных пределах. А хочется смотреть про людей и про жизнь.

Про людей и про жизнь стали показывать на подступах к финалу. Когда от авантюрно-политической эпопеи свернули в сторону героической мелодрамы. Сделали это настолько неожиданно, что искренность пафоса вызвала сомнения.

В финале вдруг действие сфокусировалось на двух молодых женщинах, которые не стали заниматься самоспасением, а остались до последнего с городом и его обитателями. И вот почему-то кажется, что было бы лучше, если бы с самого начала поменьше искали Краузе, поменьше населяли кадры политическими персонами, поменьше претендовали бы на эпическую разносторонность и остросюжетность. Если бы фильм во всех сериях сосредоточился на нескольких человеческих судьбах и сопутствовал бы этим судьбам до конца.

На эту тему
• Квазиреалити
• Кому нужен «Остров»?
• Трудно быть новогодним
• Телевидение все то же
• Мертвый Дон

Но фильм многозначительно выставляет 1943 год в качестве даты смерти Кейт и Нины, не удосуживаясь даже уточнить, как именно они погибли. В кино есть традиция устраивать провалы во времени действия, опуская все самое тяжелое. За это некогда критиковали картину «Москва слезам не верит». Хотя мелодраме со счастливым финалом простительно большее.

«Ленинград» оказывается еще одной новейшей мифологизацией истории в духе отечественного Голливуда. Она грозит закрыть Великую Отечественную войну как тему, способную подвигнуть нынешнее сознание на откровения и открытия, не запрограммированные жанром.