Мертвый Дон

Придя в каждый дом через телеящик, этот «Тихий Дон» словно молчаливым укором провожает недавние дискуссии о достоверном существовании фигуры самого автора. «Шолоховский вопрос» реанимировался к юбилейной дате и, естественно, остался без ответов, с ворохом домыслов и концепций.

В нашем кино состоялось развенчание эпохи Великой Отечественной войны как эпохи всенародного героизма и любви к родине

Телевизионное существование самого великого советского романа (на фоне постепенного оскудения советской литературы) поворачивает вопросы авторства в другую сторону. А был ли тут Сергей Бондарчук, заявленный как режиссер?

Не могу себя назвать поклонницей таланта этого режиссера, не могу признать «Войну и мир» по-настоящему художественным фильмом. Но вынуждена признать, что те фильмы, которые Бондарчук снимал у нас, все-таки были всегда полноценными кинокартинами.

Итальянский «Тихий Дон» меньше всего похож на кино. Можно, конечно, во всем обвинять режиссера телевизионной версии Федора Бондарчука. Но ведь сколько-нибудь приемлемого материала не заметно, даже если отбросить в сторону впечатление от монтажа, старательно перемежающего общие планы красивых ландшафтов с крупными планами озабоченных красивых героинь и героев.

Можно еще выключить звук, чтобы не было мучительно больно слушать голоса, витающие совершенно автономно от артикуляции, общего выражения лиц и самих актерских фактур. Актрисы являют здесь такое совершенство внешности, которое возможно только при перманентном возделывании природных достоинств лучшими косметическими средствами с помощью лучших визажистов и косметологов. И когда такая роскошная дива вдруг заявляет на голубом глазу, что у нее ноги «не идуть», честно говоря, становится стыдно за работу всей творческой группы, которая так и не поняла, что у фальши должны быть хотя бы какие-то пределы. Как говорил чеховский Лопахин, всякое безобразие должно иметь приличие.

Хочется поспорить с общераспространенными упреками в «голливудскости». В Голливуде снимают много хорошего кино. Там есть свои условности, свои наивности. Но там очень стараются, чтобы герои были похожи на живых людей с присущей им физиологией.

При острой необходимости их даже разгримировывают до основания или гримируют под больных и голодных. В Голливуде не допускается, чтобы главные исполнители носили костюмы, как их носят модели. В Голливуде следят, чтобы герои жили в костюмах.

В Голливуде стараются держать драматическое напряжение и не иллюстрировать конфликт, а развивать его, скорее пережимая, чем недожимая.

В «Тихом Доне» пугает отсутствие живой органики во всем, что движется и покоится в кадре. Избы со следами евроремонта по всем углам. Пейзажи, залитые электрическим светом, хотя до электрификации всей страны еще очень долго.

Но самое главное – полное отсутствие понимания того, о чем, собственно, шолоховская история. Каждый, конечно, может стараться понимать ее по-своему. Но здесь не ощущается само стремление в ней разобраться и как-то в нее вжиться.

Нельзя нашим режиссерам из прекрасного далека снимать кино про наши глобальные трагедии. Ну нельзя.

Помимо того ужаса, который охватывает в процессе просмотра «Тихого Дона», нарастает чувство тоски от любых современных толкований исторических сюжетов.

Разочарование в прошлом

Легко объяснить, почему в 70-е годы хорошо смотрелся многосерийный фильм «Д’Артаньян и три мушкетера»

Легко объяснить, почему в 70-е годы хорошо смотрелся многосерийный фильм «Д’Артаньян и три мушкетера». Там было все, чего не было в советской мирной обыденности.

Плюмажи и ботфорты, кружева и длинные плащи, шпаги и верховая езда, дуэли, страстная любовь, короли и королевы, кардинал и дворяне, авантюристка, красавицы, благородные мужчины – и приключения, приключения, приключения без очередей за мясом.

Но ведь в то же самое время показывали вполне правоверный советский «Тихий Дон» Сергея Герасимова. И он тоже смотрелся! Как смотрелись «Вечный зов» и «Тени исчезают в полдень».

Хотя никто уже не радовался задним числом установлению советской власти, все знали о тоталитарном прошлом страны, все страдали от советского государства, сохраняющего инерцию вялой репрессивности.

Наконец, все хотели носить джинсы и ездить свободно по миру, читать все, что в мире издается, и смотреть все, что в мире снимается. А «Тихий Дон» смотрелся все равно…

Во второй половине ХХ века мир еще не утратил святой веры в то, что прошлое всегда интереснее, чем настоящее. Что история всегда романтичнее, чем современность.

Пускай там даже ходили босиком, страдали от вшей, носили драные рубахи, забивали друг друга плетьми до смерти, таскали воду на коромыслах и жили без сотовых телефонов. В этом-то и вся прелесть. Пускай там ничего не знали о политкорректности и женском равноправии. Советским женщинам не хватало мужской власти над собой.

Любой исторический сюжет на подсознательном уровне воспринимался как отдых от ползучих и трудноразрешимых проблем, данных нам в повседневных ощущениях.

История ассоциировалась с тесными человеческими контактами и экзотическим бытом. С красивыми социальными условностями и грубыми, животными страстями, которых так недостает современному человеку, старающемуся прожить без катастроф и остающемуся пленником цивилизации.

А в последнее время происходит радикальный пересмотр отношения к истории как к вольнице самопроявлений или на худой конец половодью чувств в ситуации железной социальной зависимости.

История перестает воодушевлять как время Другой жизни и Других проблем. Стоит посмотреть какого-нибудь «Вателя» или «Король танцует», как тут же возникнет ощущение, что самые роскошные и замифологизированные эпохи, и не какой-нибудь, а милой французской истории, лишены романтических иллюзий.

И тогда человеку некуда было податься, и тогда он страдал от одиночества, от равнодушия общества, от рутины социального функционирования, которая и составляет основу бытия. И королям, и народу жилось тоскливо и даже временами депрессивно. Потому тогда и танцевали до упаду, и разорялись на балах и представлениях, что пытались заглушить душевное уныние.

В нашем кино состоялось развенчание эпохи Великой Отечественной войны как эпохи всенародного героизма и любви к родине. До нашего сознания довели тот элементарный факт, что человеку крайне трудно быть героем. Ему свойственно бояться, некрасиво мучиться, сомневаться, быть конформистом из инстинкта самосохранения. А государству всегда важнее оно само, чем судьба страны, уж не говоря об ее отдельных гражданах.

В наших сериалах произошло развенчание революции – прежде всего как рациональной, разумной, осмысленной исторической акции.

Революция предстала не просто как катастрофа, но как нелепый хаос, сцепление несуразностей и случайностей, которыми пользуются в личных целях кучки негодяев и не пользуются кучки слабаков. А народ хотя и не безмолвствует, толку от этого мало. Вот вам и весь мировой пожар.

Некуда бежать

В советское время «Тихий Дон» принято было воспринимать как признание органичности революции

О чем получился – или не получился - новейший «Тихий Дон» в телеформате?

Бывает актуальная интерпретация поверх формосодержания.

Так случается, если реализм автора производит объективацию описываемых событий. Произведение становится столь многосложным, что степень свободы его прочтения резко возрастает. Кроме «Тихого Дона», незаурядную свободу прочтения предоставляли «Дни Турбиных» (и «Белая гвардия») Булгакова.

Все происходящее в пьесе и в романе можно было воспринимать как трагедию прекрасных людей, чья натура входит в противоречие с самой историей. А можно было расценивать как признание победы революции и присягание на верность новому миру, осуществляемое представителями мира старого.

Присягание, личностно прочувствованное как необходимость и неизбежность. Сталин проинтерпретировал «Дни Турбиных», как известно, именно в таком духе. И поэтому они ему понравились.

В советское время «Тихий Дон» принято было воспринимать как признание органичности революции, а недостаточную преданность большевистской линии – как гарантию личного краха и гибели. То есть доминировала апологетико-назидательная трактовка в прореволюционном ключе.

Хотя сам «Тихий Дон» – это роман-трагедия, апологетики революции в авторском переживании не содержащий.

А нынешний телевизионный, импортированный из заграницы

«Тихий Дон» получился о том, что судьба у человека в эпохи общественных потрясений всегда ужасная, - вне зависимости от того, чью сторону он выбирает и как себя ведет.

Это «Тихий Дон», увиденный глазами поклонников мыльных опер, в которых высшей ценностью всегда является приватное счастье. А вокруг хоть трава не расти.

Наверное, вся беда показанного «Тихого Дона» именно в том, что там никто не может полнокровно переживать большую гражданскую драму, большую общественную, национальную катастрофу. Герои не живут в эпоху революции. Герои не переживают революционные события, принимая ту или иную сторону. Герои революцию отбывают. Феноменальная отсебятина нашего времени.