Книга о вкусной и харизматичной пище

Что такое президент? Человек-функция. Для современников и для истории президента персонифицирует структура и содержание органов управления государством. Иными словами, президента играет (делает) свита, то бишь структура, называемая администрацией президента.

Что такое харизма политика? Откуда она берется? Автор отвечает откуда. Из желудка!

О ней как раз и пишет Гурский: одним из двух главных героев романа становится влиятельнейший чиновник из аппарата администрации, курирующий подбор кадров для руководства страной и на местах, и из Кремля. Зовут его в романе Иван Щебнев.

Противостоит ему второй герой романа – вольнолюбивая Яна Штейн, готовившая себя к деятельности юриста в «мире, в котором Фемида не обвешивает клиентов», но очень быстро лишившаяся всех иллюзий на этот счет и ставшая одной из ключевых фигур в кулинарном бизнесе ресторанной Москвы – советником, экспертом, менеджером и так далее.

Поскольку люди в этой области работают нервные и амбициозные, а стиль деловых и финансовых взаимоотношений здесь окончательно не установился, героине приходится быть и экспертом, и менеджером, и юристом, и налетчицей и т.д.

В отличие от предыдущих романов Гурского здесь только два героя-повествователя, так сказать, две камеры, отслеживающие очень сложное и поначалу разветвленное на два, казалось бы, абсолютно самостоятельных сюжета действо.

Один сюжет про приключения Яны, взявшейся помочь симпатичному иноземцу-байкеру в поисках средневекового кулинарного манускрипта, составленного самим Парацельсом.

А другой сюжет целиком «государственный» – про партстроительство, укрепление вертикали власти, предвыборную подковерную борьбу кремлевских кланов и про тараканьи бега претендентов (это буквально – на своем лабораторном испытательном полигоне выборов Щебнев использует четырех тараканов).

Макиавелли из Кремля

Сразу же надо оговориться, что роман написан писателем-эмигрантом (хоть и редактировался потом Романом Арбитманом, но известно, что редактор не в силах что-либо существенно изменить в исходном материале). Ну а что эмигрант, не чувствующий бодрящего дыхания нашей повседневности, может написать про стиль и содержание нашего государственного руководства?

Разумеется, клевету. Вот Гурский и клевещет. И про цинизм нынешних госадминистраторов, про их презрение к собственным законам, про механизм создания будущих «народных избранников», про внутриклановую борьбу вокруг назначения будущего преемника и т.д.

И надо сказать, что на фоне нарисованного им мрачного околокремлевского пейзажа образ Щебнев воспринимается почти «лучом света». Есть в нем так называемое отрицательное обаяние, которое чувствует даже Яна, оказавшись один на один со своим врагом в финале.

А что уж говорить о читателе, который половину романного времени проводит наедине с Щебнев и с которым Щебнев держится как с задушевным другом.

Читатель не может не ответить взаимностью герою. То есть невозможно, например, не разделить с Щебнев его омерзения при виде фигуры одного из создаваемых им кандидатов в преемники Погодина, лидера партии «Почва» (к почвенничеству название партии отношения не имеет, это просто черта современного партдизайна, когда из усеченных имен отцов-основателей создается что-нибудь вкусное и привлекательное – просто ПОгодин на время объединился с ЧВАновым, вот и вся «почва»).

И очень легко понять (если не принять) крайний прагматизм Щебнева, исходящий из мужественной констатации: «Что поделаешь? У нас исторически сложился особый вариант демократии – патерналистский». И соответственно, по Щебневу, «народовластие – игрушка не для России.

Нашего чпокнутого богоносца к избирательным урнам надо подпускать как можно реже. … Чуть зазеваешься – и эти козлы тут же норовят выбрать какого-нибудь ваххабита, педераста или, прости господи, эстрадного певца». Стилистика Щебнева может, конечно, покоробить, но что еще ожидать от «беспринципного и лживого образчика поколения Next», как характеризует себя сам герой.

Нет, он, конечно, циник, но циник рефлексирующий и печальный – «горе от ума» в современном варианте.

Иными словами, не может Сажин не осознавать обоснованности чувства своего превосходства и над коллегами, и вообще над «народонаселением». А потому, если у кого и есть в романе право «пасти народы», так это у него – у Ивана Щебнева. И не следует поспешно, как делает автор, осуждать его за попытку взять державный кнут в свои руки, как только представится возможность.

Ну а возможность эту ему предоставляет Яна Штейн и байкер-басурманин, в ходе повествования оказывающийся честным фээсбэшником Максимом Лаптевым.

Чрево власти

В отличие от предыдущих романов Гурского здесь только два героя-повествователя

Дело в том, что кулинарная книга Парацельса, которую ищут Яна и Максим Лаптев, обладает магической силой – приготовленная по ее рецептам еда, скажем, пирожное наделяет съевшего его харизмой неимоверной мощи. Даже убогий Погодин, случайно опробовавший его, смотрится на телеэкране национальным лидером.

И вот здесь главное ехидство автора, заставившего задуматься своего «кремлевского героя» над вопросом: что такое харизма политика? Откуда она берется? Автор отвечает откуда. Из желудка. Именно желудок, то есть процессы переваривания пищи и выбросы неожиданной энергии в организм политика, в том числе и в мозг, и решают судьбы мира.

Щебневу от прежнего владельца его кабинета досталось тайное собрание разнообразных и вроде бы никак не связанных по содержанию файлов.

В файлах этих прослеживается, например, история Хаммера, обладателя колдовского обаяния, с помощью которого он заворожил в свое время и Ленина, и Сталина, отдавших ему страну на разграбление. А в соседних файлах – история возвышения и падения Гитлера, которую некоторые связывают с мистической связью фюрера с Шамбалой, и Шамбала, точнее, Тибет там тоже присутствовал, только в более специфическом ракурсе, и т.д. и т.д.

И пока Яна с капитаном Лаптевым выпутываются из все более сложных и опасных ситуаций, в которые попадают, Щебнев ведет поиск интеллектуальный. Он пытается сложить все эти как бы нескладывающиеся файлы в единую картинку, и, надо отдать ему должное, к цели он приходит раньше наших положительных героев.

Щебнев первый понимает, что значит обладание книгой Парацельса для судеб его страны, ну и, естественно, для его собственной судьбы, которые в один прекрасный момент могут стать неотделимыми.

Так что автор еще может сам поспорить в цинизме (или трезвости?) с очерненным им героем. Но повторяю, что еще взять с эмигранта, да еще в его размышлениях о тайных, сокровенных механизмах мировой истории и снова входящей сегодня в моду кремлелогии?

P.S.

На эту тему
• Осень литературы
• Вскрытие приема
• «Убить президента»? No problem!
• Восемь с половиной

Циничная, то есть редкой чистоты марксистская, метода мышления, явленная в романе Гурского, похоже, входит в моду. Я обнаружил это, открыв книгу «Взгляд на современную русскую литературу. Пособие для читателя» саратовского литературоведа Р.С. Каца.

В книге этой представлены читателю все хиты последних лет – четыре десятка книг от сочинений Оксаны Робски, Дмитрия Быкова и Павла Крусанова до утонченной Лены Элтанг, Юрия Арабова и Евгения Гришковца. Но как представлены?!

Автор начинает опять же с еды как средоточия и жизни героев, и вдохновения породивших их авторов – романы Робски Кац прочитывает как кулинарный справочник, «демонстрирующий недюжинный для кулинара интеллектуализмом»; и если у Робски еда подается исключительно «в гламурном оформлении», то Лев Данилкин как кулинар пошел значительно дальше, обратившись в романе «Человек с яйцом» к яйцам сомнительной свежести, тем самым Данилкин становится, по мнению Каца, родоначальником нового кулинарного экстрима; ну а истоки геройского поведения отставного майора Армии обороны Израиля белокурой Барби Роттенштейнер создатель ее, автор романа «Недетская еда: без сладкого» Линор Горалик, видит в составе меню школьного буфета, где столовалась когда-то советская школьница Барби.

Ну а далее литературоведческий волюнтаризм Каца разгуливается уже в полную силу – выясняется, что все написанное критиками про роман Пелевина «Ампир В» – полная чушь, на самом-то деле в романе речь идет об архитектуре, об ампирном беспределе, захлестнувшем Москву; что роман Захара Прилепина «Санькя» представляет собой жизнеописание Александра Македонского и единственное, что и сбивает читателей с толку, – это наплевательское отношение автора к датам и именам исторических фигурантов; что ЖД в названии романа Быкова – это первые две буквы недописанного Симоновым (трагически погиб) стихотворения «Жди меня» и образовавшуюся в литературе пустоту вынуждены были заполнять другие: «на актрисе Валентине Серовой женится Константин Федин, пьесу «Русский вопрос» напишет Борис Пастернак, роман «Живые и мертвые» возьмет на себя Александр Солженицын» и т.д.

И весь этот литературно-критический беспредел автор объясняет в своем заключении невнятными фразами типа: «…для настоящего критика-профи процесс не-чтения современной русской литературы может оказаться не менее плодотворным, чем процесс чтения…» «Думаю, нет на свете ни одного критика, который бы не мечтал хоть раз в жизни осадить писателя хладнокровной репликой Остапа Бендера: «В таком случае простите, у меня не меньше основания, как говорил Энди Такер, предполагать, что я и один могу справиться с вашим делом».