Смотр чудотворцев

Итак, вот он – хит-парад октябрьской прозы: есть колдовство, но есть и козы.

Необыкновенные чудеса (от 12 до 6 баллов)

Проза Шульпякова – изысканна и добротна, словно твидовый пиджак сквайра. Она красива

12. Маргарита Шарапова. Сады. Рассказ. «Знамя», № 10.
Этот короткий – в несколько страничек – рассказик важнее премногих десятков пухлых романов: в нём – драгоценный опыт живой жизни, прошедшей через плоть и кровь, через натруженные руки и слипшиеся веки.

Шарапова работала в цирке; праздничный цирковой эдем несёт в себе адскую трудовую изнанку – изматывающую, почти невыносимую – но притом прекрасную. Поразительные реалии гастрольных железнодорожных переездов мешаются с бессонным сюром – и явь, пожалуй, будет попричудливее цветистых галлюцинаций, навеянных недосыпом. Кто знает, что морских котиков, пребывающих вне воды, оказывается, надо ежечасно поливать – чтобы не растрескались? Это не сон. Это реальность. Как здорово, что наконец-то есть литература – не только о писателях (или о худосочных писательских грезах)!

11. Сергей Жадан. Владелец лучшего клуба для геев. Быль. Перевела с украинского Анна Бражкина. «Новый мир», № 10.
Название не обманывает: история – действительно про гей-клуб. Устроенный в одном заштатном украинском городишке. Не буду пересказывать её перипетии: у меня получится хуже, чем у Жадана, «быль» которого неимоверно, запредельно, гомерически смешна. Читая ее, я вдруг понял, чего мне не хватает в современной российской журнальной прозе. Чувства юмора. Судя по всему, оно окончательно и бесповоротно эмигрировало в (на) Украину.

10. Дмитрий Данилов. Фабрика. Осень. Дорога. Рассказы. «Новый мир», № 10.
Тексты для медленного чтения – медитативные, очень «московские» и наполненные белесовато-туманной, темнеющей, сумеречно-обморочной прелестью.

9. Александр Иличевский. «Дизель». «Октябрь», № 10.
Очередная новелла Иличевского «о странствиях»: на сей раз – по Приднестровью. Как всегда у этого автора, крайне витальная, фактурная, многоцветная и «с безуминкой».

8. Дмитрий Новиков. Запах оружия. Рассказ. «Новый мир», № 10.
К яркой и убедительной основе рассказа присобачена надуманная квазифрейдистская концовка: сначала идут теплые и вкусные воспоминания о деревенском детстве, затем оказывается, что вспоминает – киллер (который стал таковым, потому что его дед-фронтовик любил оружие). Если бы я был царь, я бы запретил прозаикам писать о киллерах (и особенно – от лица киллеров).

7. Анатолий Найман. Убить -^-^-^'а. Из цикла рассказов. «Октябрь», № 10.
Найман начинает реабилитировать себя в моих глазах как прозаик. Его новый рассказ – о любви к загадочной художнице – почти хорош. Он был бы совсем замечателен, если бы не его некоторая богемная самодостаточность. Неотделимая от выпендрежа, проявляющегося уже в названии.

6. Глеб Шульпяков. Цунами. Роман. Продолжение следует. «Новый мир», № 10.
Главный герой романа Шульпякова, писатель (как будто он мог бы быть кем-то другим) летит отдыхать в Таиланд с надоевшей стервозной женой-актрисой; неожиданно жену вызывают в Москву на репетицию; герой провожает ее на самолет, а вернувшись, обнаруживает, что тем временем случилось оно самое – цунами. Великолепная возможность взять документы подвернувшегося погибшего москвича-ровесника и зажить чужой жизнью…

Проза Шульпякова – изысканна и добротна, словно твидовый пиджак сквайра. Она красива. Умело наведенные кровавые отсветы, серебряные блики, тщательно выстроенные системы зеркал, отражения отражений, Стамбул в снегу (и едва ли не Орхан Памук под зонтиком). Но единое прикосновение реальной трагедии обращает весь шульпяковский тщеславный дизайн, всю – от выморочного сюжета до последней буквы – искусственную, патентованно литераторскую, самолюбовательную машинерию – в руины. Автор этого не видит; он ничтоже сумняшеся вводит в свои кабинетно-фантомные фантазмы еще и иркутскую авиакатастрофу.

Обыкновенные чудеса (от 5 до 3 баллов)

На эту тему
• Страсти уходящего лета
• Волшебный симпосион
• Муза отпускного сезона
• Словарная лихорадка
• Солнечная лихорадка

5. Елена Шварц. Концерт для рецензий. Повесть. «Знамя», № 10.
Чудаковатый Иван Иванович, участник Великой Отечественной войны, одержимый идеей написания рецензий на всё и вся, устраивается секретарем к известной писательнице.

Времена между тем мрачные, послевоенные, сталинские; Иван Иванович попадает под подозрение в крамоле, писательницу вынуждают уволить его. И побрел он, ветрами гонимый, рецензируя Финский залив. У Ивана Ивановича, наверное, имеется прототип (и, безусловно, прототип есть у писательницы). Я не петербуржец, и меня эта байка оставила равнодушным. Невозможность выйти за пределы «цеховой среды» не проходит даром даже Елене Шварц. Легенды про «черного альпиниста» интересны лишь альпинистам. Писатели в этом отношении – ничем не лучше альпинистов.

4. Нина Горланова. На Васильевский остров. Рассказ. «Знамя», № 10.
Провинциальная преподавательница Георгина так любила Бродского и так переживала за него, что хотела умереть на Васильевском острове. Но не умерла.

3. Катя Рубина. Рассказики. «Знамя», № 10.
Очаровательная и юная Катя Рубина толкает милые телеги – например, про фразу из «Евгения Онегина» «потолковать о Ювенале». Я с удовольствием послушал бы эти телеги в «Билингве». Они уместны и в блоге. Или даже в молодежном сборнике. Впрочем, даже в литературном журнале вреда от них нет. Скажу языком того же «Евгения Онегина»: «Блажен, кто смолоду был молод».

Чудес нет (от 2 до 1 балла)

2. Маргарита Хемлин. Про Иосифа. Повесть. «Знамя», № 10.
Старый Иосиф, участник Великой Отечественной войны, полюбил бойкую медсестричку Римму и стал жить на две семьи. Времена между тем стояли мрачные, послевоенные (я, кажется, повторяюсь; но что мне делать, если проза в десятом номере «Знамени» одинаковая). Иосиф собирал в сарае еврейские древности, а Римма не разделяла этого увлечения, опасаясь обвинений в сионизме и репрессий. Взяла она, да и выбросила все запасы Иосифа.

Нельзя сказать, что в повести Маргариты Хемлин вовсе нет мысли. Но эту мысль можно было выразить в десять раз короче; если из долгой саги про Иосифа убрать все малоинтересные бытовые подробности и все бесконечные «пошел, пришел, ушел», она ничуть не пострадает от этого.

1. Александр Хургин. Целующиеся с куклой. Повесть. «Октябрь», № 10.
А вот – еще одна сага о еврейской семье, совершенная двойница предыдущей. Два брата: Горбун и Шизофреник; первый уезжает вместе с родителями в Германию, второй – из упрямства остается в России. В Шизофреника влюбляется проститутка; нелегально вернувшийся повидать сына отец попадается ментам и засвечивает парочку (проститутку отправляют в тюрьму, Шизофреника – в психушку).

С Горбуном и того хуже: ему делают уникальную операцию, а он – разбивается в автокатастрофе. И всё потому, что прадед братьев когда-то покончил самоубийством. Родовое проклятье, понимаешь.

Если в тексте Хемлин имеет место некая идея, то в хургинском опусе нет и ее (не считать же таковой банальнейшее «от судьбы не уйдёшь»). Для чего пишутся все эти «семейные саги»? Понимают ли их авторы, что есть разница между литературой и немудрящей историей «про соседку из двадцатой квартиры»? И что журнал – не лавочка у подъезда?