Егор Холмогоров: Русские, которых нет

Что такое Россия? Европа? Азия? Может быть, Евразия? Или самобытная цивилизация, не сводимая ни к одной из популярных пространственно-смысловых ориентаций? Этот вопрос возникает в одном и только в одном случае – когда Россия начинает свое продвижение на юг, отстаивает свои южные рубежи, нацеливает вектор своего продвижения на Средиземное море.

Почему так? Объяснение довольно простое – в этом случае Россия стремится присоединить к себе земли, связывающие нас с византийскими и древнегреческими корнями нашей культуры, притязает на то, чтобы углубить нашу историю на два с лишком тысячелетия – до времен героев «Илиады».

Западу, который полностью присвоил себе античное и древнехристианское наследство, претендует, что только он владеет священными камнями, символами и словами, это, конечно, очень не нравится, и именно поэтому, когда Россия разворачивается по оси Скифская степь (Крым – Константинополь – Греция – Палестина), следует агрессивный окрик. Если русская цивилизация прочно встанет на свой древний фундамент, тут уже ее точно не сокрушить.

Уроки Данилевского

Русские планируют с немецкой серьезностью, а воплощают в жизнь с французской яростью

В XIX веке спор России и западных держав в Крыму, хотя и не из-за Крыма, и даже не из-за Константинополя, а из-за попечительства над святыми местами в Иерусалиме, привел в итоге к «коперникианской революции» в исторической мысли – появлению концепции «культурно-исторических типов» Николая Яковлевича Данилевского в его книге «Россия и Европа».

Культурно-исторические типы – четко географически очерченные – представлялись Данилевскому органическими общностями, идущими от расцвета к упадку и вносящими каждый свою лепту в сокровищницу мировой культуры.

Именно различие романо-германского и славянского типов объясняло, по мнению Данилевского, тот факт, что Европа охотно прощает завоевательные войны Пруссии Бисмарка, но стремится всячески остановить, отбросить и унизить Россию.

Двум противостоящим цивилизациям, противостоящим мирам не понять друг друга. А потому России бессмысленно просить что-то у Европы, бессмысленно делать европейское общественное мнение нашей «княгиней Марьей Алексевной», бессмысленно Европу спасать и помогать выстраивать европейское равновесие.

В этой связи, в частности, Данилевский жестко критиковал участие России в Наполеоновских войнах – вместо того чтобы спасать Европу, Россия могла бы получить от Наполеона все, что захотела, вместе с ним задушить Англию и разделить мир.

Сочетание почти визионерского видения всемирной истории и жесткого национального прагматизма, удивительного умения анализировать и прогнозировать политические процессы подарило «России и Европе» невероятную популярность. Этой книгой восторгались, ее ненавидели (обер-беса российской философии Владимира Соловьева от нее просто-таки корчило), но равнодушным не оставался никто.

Именно развитием идеи Данилевского об органически развивающихся и умирающих, замкнутых друг от друга культурах-цивилизациях являются концепции К.Н. Леонтьева, Освальда Шпенглера, Арнольда Тойнби, Л.Н. Гумилева, Сэмуэля Хантингтона, Вадима Цымбурского и многих других мыслителей, хотя не всем хватало порядочности в этой зависимости признаться.

«Цивилизационный подход», разработанный Данилевским, стал магистральным направлением социальной и исторической мысли.

С точки зрения этого подхода все очевидно: Россия – своеобразная цивилизация, поскольку может быть анализируема как отдельный объект в рамках этого подхода. Невозможно сепаратно проанализировать испанскую, немецкую, австралийскую или пакистанскую цивилизации.

#{image=651751}Можно проанализировать японскую или эфиопскую за счет их крайне своеобразного типа культуры, хотя также возможно включить их и в «китайско-дальневосточную» и «восточно-христианскую» цивилизации.

Если же пытаться охватить более общим описанием Россию, как пытались, к примеру, Тойнби и Хантингтон, выделив православную цивилизацию, то Россия очень скоро подменит собой предмет этого охватывающего описания. Нам в любом случае придется говорить прежде всего о России.

В социальных науках существует то и только то, что может выступать объектом исследования социальными науками. Макс Вебер это называл «идеальными типами». К примеру, никогда в истории не было события, которое называлось столетней войной. Столетнюю войну никто не объявлял и не заключал после нее мира.

Однако цепочка противостояний между Англией и Францией между 1337 и 1453-м имела достаточно общих черт и общего смысла, чтобы получить название «столетней войны» – и тем самым столетняя война существует гораздо больше, чем многие другие более «реальные исторические события».

Русская цивилизация может быть изучена как самостоятельный феномен. Можно дать ее характеристику. Отличить ее от остальных. А значит, русская цивилизация существует отдельно от западной, китайской, исламской и многих других.

О русском характере и навязанных ценностях

Однако в чем отличие и своеобразие русской цивилизации? Вот тут-то нам наперерез бросаются ее ложные друзья, составители синодиков отличительных качеств «характера русского народа».

Отличительная черта этих списков состоит в том, что они составляются – как горячими русофилами, так и пламенными русофобами – примерно из одних и тех же качеств: «духовность, созерцательность, бескорыстие, жертвенность, терпение» или же «глупость, лень, непрактичность, рабская покорность».

Еще более характерно то, что практическое изучение русского народа и России показывает, что ничего общего с действительностью описанный набор свойств не имеет. Русским вовсе не присущи те свойства, которые нам обычно приписывают, а присущи прямо противоположные.

Самое большое в мире и самое северное в мире государство, стоящее на стертых в порошок костях всех, кто пытался нам противостоять, является удостоверением того, что с характером русского народа его толкователи что-то напутали.

Под видом «характера русского народа» нам внушаются типичные «навязанные ценности», ложный образ самих себя, который позволяет облегчить контроль над нами (зачастую вражеский контроль).

Если бы «своеобразие» России состояло в этих навязанных ценностях, то всякому человеку, любящему Россию и русских, следовало бы его яростно отрицать, доказывать всемерно, что никакой принципиальной разницы между русскими и другими европейскими народами нет, что мы так же, как они, практичны, рациональны, техничны, ценим личность, свободу, право и превыше всего ставим образование и могущество.

Мы бы любили и деньги, просто у нас с ними обычно туго. По счастью, мы вполне можем выделить подлинные характерные черты русской цивилизации, так что криками «мы как все» можно не ограничиваться. Но для начала давайте разберемся с чертами ложными. С навязываемыми нам ценностями.

Мне вот как-то попался такой типичный список квазирусских ценностей:

«Неприхотливость; щедрость; открытость; великодушие; небрежение дольними практическими делами; интуитивность и эмоциональность оценок; приоритет правды, нравственности над законом и правом; удивительно проникновенное восприятие земли, почвы; консерватизм; любовь к крайностям; жертвенность».

Давайте его разберем.

О русской «неприхотливости» и страстности желаний

#{image=651753}Апелляции к русской «неприхотливости» обычно используются нашими врагами и вороватым начальством как аргумент в пользу того, что русского солдата или мужика не надо кормить, что граждане перебьются без больниц и дорог «как-нибудь так». Короче, что сильные могут заедать жизнь простых русских людей, приговаривая: «Потерпи, Ванька».

По этой причине «Ванька» иногда восстает и начальников вешает и топит. Мнимую русскую неприхотливость разоблачил в свое время очень умный, хотя и не любивший русских французский аристократ Жозеф де Местр. Он обнаружил, что под слегка накинутой маской терпения у русских скрывается нечеловеческая жажда жизни и всесокрушающая страстность желаний.

«Если желание русского человека запереть в крепость, он поднимет ее на воздух. Нет человека, который желал бы так страстно, как желает русский. Посмотрите, как он тратит деньги, как воплощает в жизнь все прихоти, залетевшие ему в голову, и вы увидите, как он желает. Посмотрите, как он торгует, даже в низах, и вы увидите, как умно и живо он схватывает все, что касается его выгоды. Посмотрите, как он ведет себя в самых опасных начинаниях, на поле битвы, наконец, и вы увидите, на что он посягает».

На деле русский человек настолько жаден до жизни, что не ставит и не желает ставить предел своему желанию. Его характерная черта не терпеливость, а неограниченность. «У России нет никаких границ, у России есть только горизонт». Если русский и способен порой беспредельно терпеть, то именно потому, что цель, ради которой он терпит, так же беспредельна.

О русской «щедрости» и последнем мешке

Русская «щедрость», как ее обычно описывают, – это нечто вроде «потлача» диковатого индейца, который все, что соберет, охотно раздает и демонстративно потребляет. Очень удобная навязанная ценность для всех лиц, народов и государств, любящих ожить за русский счет: «Ваня, ты же щедрый».

На самом деле, за русской щедростью, как правило, скрывается хитрость, выработанная вековой эксплуатацией, грабежом, расхищением наших ресурсов всеми, кому не лень. С угрюмого и жадного человека есть что взять. Нечего взять с того, кто смеется и веселится – это значит, что у него уже ничего нет.

Русский никогда так щедро не швыряется дарами направо и налево, как тогда, когда хочет что-то припрятать, сохранить, и наша щедрость – маска, за которой мы хотим спрятаться от жадного взора вымогателя.

О русской «открытости» и маскировке

Из сказанного выше все понятно про русскую «открытость». Еще одна навязанная ценность для удобства оперирования нами – мол, русские должны не скрывать замыслов и планов, и тогда ими удобно будет управлять. Ничего общего с реальным русским нравом это не имеет.

Иностранцы в Московской Руси писали как раз о хитрости и даже лукавстве «московита» – его умении обвести кого угодно вокруг пальца. Книги иностранцев о торговых отношениях с Русью пестрят перечнями возможных способов «русского обмана» и явным раздражением, что это не туземцы, покупающиеся на бусы.

Для германского вермахта в ходе Великой Отечественной войны ничто не было такой головной болью, как русская maskirovka – умение выигрывать время, скрывая свои подлинные замыслы, силы и направление удара.

О русском «великодушии» и умении стирать с лица Земли

#{image=717569}То же и с русским «великодушием». Еще одна типичная ценность для внешнего управления. Мол, когда тебя, Ваня, бьют – ты терпи, а когда ты можешь ударить – прощай и мирись. От русских все время требуют, чтобы мы прощали, мирились, не держали зла. Если посмотреть на реальную русскую историю – мы можем заметить нечто прямо противоположное.

Практически никто из тех, кто становился у русских на пути, не выживал, все наши враги, так или иначе, повторяли сюжет «погибше яко обре»: кто помнит сейчас о печенегах и половцах, где империя Чингисхана и Крымское ханство, что за великие державы Польша и Швеция, куда сгинули Наполеон и Гитлер и почему Кенигсберг именуется ныне Калининградом?

Очень многие страницы истории завоевания Поволжья, Сибири, степей Новороссии, Средней Азии, Кавказа покрыты благоразумным молчанием с обеих сторон. Поскольку «завоеванным» приходится скрывать то, что у русских были веские причины для гнева, а мы никогда не упивались ролью «завоевателей».

Но и о «жалости» говорить не приходилось – русские никогда не практиковали геноцидов, вроде истребления американских индейцев, но абсолютное большинство крымских татар в XVIII веке и западных кавказцев в XIX отправились продолжать свою историю за Черным морем – в Турции.

Великодушны русские были с теми, кто покорялся и был искренне готов к человеческим взаимоотношениям. Мы, конечно, интернационалисты. Но интернационализм мы понимаем как то, что все дружат с русскими, а интернациональный долг – как долг всех помогать русским.

О русской «интуитивности» и смекалке

«Интуитивность и эмоциональность оценок». Разумеется, этот «негритюд» не имеет никакого отношения к русскому характеру.

Помните Блока? «Мы любим все – и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно все – и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений..».

О чем это? Об умении русского ума одинаково усвоить и немецкий титанический и механистический рационализм, который превращает любую задачу в движение прорывных танковых колонн, как в начале 5-й симфонии Бетховена, и легкий, тонкий, как шпага, основанный прежде всего на морально-волевых качествах, на порыве и напоре французский стиль и мышления и войны.

Русские планируют с немецкой серьезностью, а воплощают в жизнь с французской яростью. Но русская серьезность нас не сковывает, а наш порыв не выдыхается, наоборот – крепнет от неудач.

Впрочем, есть о русском уме стихи еще более точные и сильные, они принадлежат перу Вячеслава Иванова:

Своеначальный, жадный ум, –

Как пламень, русский ум опасен

Так он неудержим, так ясен,

Так весел он – и так угрюм.

Подобный стрелке неуклонной,

Он видит полюс в зыбь и муть,

Он в жизнь от грезы отвлеченной

Пугливой воле кажет путь.

Как чрез туманы взор орлиный

Обслеживает прах долины,

Он здраво мыслит о земле,

В мистической купаясь мгле.

При этом главное определяющее свойство русского ума – это смекалка, то есть исключительно высокая скорость протекания умственных процессов, высокая скорость схватывания и скорость принятия решения.

Это такая скорость, которая не успевает практически отразиться на постоянном проекторе «сознания» – именно отсюда проистекает миф об интуитивности русских – русский думает так быстро, что порой это почти незаметно, не столько линейно рассчитывает, сколько объемно взвешивает и обкатывает. Русская интуиция всегда может быть подтверждена расчетом и сверкой.

О русском «правовом нигилизме» и правосознании

Вместо того чтобы спасать Европу, Россия могла бы получить от Наполеона все, что захотела, вместе с ним задушить Англию и разделить мир

«Приоритет правды, нравственности над законом и правом» – самая гнусная из навязываемых русским ценностей. Сложившаяся под влиянием исторических обстоятельств внешнего завоевания система беззакония и насилия над русскими апологизирует себя через утверждение, что русским закон и право не нужны, а значит, можно воровать и насиловать дальше.

К сожалению, мыслители-славянофилы невольно виноваты в закреплении этого мифа. Чтобы привлечь внимание императора к славянофильским идеям, Константин Сергеевич Аксаков сформулировал в 1855 году понятие «негосударственного народа».

Мол, в отличие от непрестанно бунтующих французов, англичан, итальянцев, немцев, русский народ нимало не печется ни о политических своих правах, ни о законодательстве, вручая все это царю-самодержцу, а сам хочет только пахать, молиться и славить государя. А потому между государем и народом должно быть нравственное единство, а никакие «бумажки» и «гарантии» не нужны.

На самой практике славянофилов эта теория не сказалась. Напротив, они, особенно Ю.Ф. Самарин, немало приложили усилий к созданию гарантирующих права русского народа учреждений в эпоху Великих реформ.

Тот же Н.Я. Данилевский видел отличие России от Европы совсем не в том, что русским права не нужны, а в том, что русский народ дорос уже до прав, которые имеют европейцы, а скоро их и перерастет.

Однако аксаковская идея внедрилась в сознание охранительских публицистов следующего поколения. И вместо того чтобы гарантировать права русскому народу, а не кучке революционных интеллигентов, начали рассуждать, что право русскому человеку не нужно, а достаточно правды и любви к государю.

Весь этот миф никакого отношения к действительности не имеет. Напротив, в русской душе живет стремление жить по закону. «Русская Правда» – это не отвлеченное понятие, а название первого русского уголовного кодекса. Более того, русский человек нуждается в правовых гарантиях, и корень русского бунта – именно в отказе нам в признании и фиксации прав.

После того как Екатерина II даровала «Жалованную грамоту дворянству», весь крестьянский мир содрогался от ожидания следующей за нею «Жалованной грамоты крестьянству». И когда ее не последовало, вся Россия содрогнулась от пугачевщины.

В 1861 году, обнаружив, что реформа даровала мужику не столько свободу, сколько новую форму рабства, крестьяне начали вместо «подмененного барами» царского манифеста сочинять свои, которые должны были выражать истинную царскую волю.

В этом стихийном нормотворчестве можно видеть наивность, но никак не правовой нигилизм, стремление к исправлению закона, но никак не стремление от него избавиться.

Русский человек в целом весьма законопослушен. Можно сказать, что природно законопослушен, так что закон у нас становится частью этики. Но это именно закон. Поиск правды проистекает у русского человека именно из ощущения несоответствия между тем законом, который заключен в нем и является естественной частью воспитания, и беззаконным судом или начальником. Когда русский требует Правды, он требует судить по закону.

Впрочем, некоторое своеобразие русского правосознания и в самом деле существует – безусловный приоритет легитимности над легальностью. Там, где присутствует признаваемое народом легитимное действующее начало, там зачастую русские готовы пренебречь легальностью, то есть исправлением правовой процедуры по всей форме.

Безусловная легитимность чаще всего покрывает пробелы в процессуальной легальности. Знаменитое «Вор должен сидеть в тюрьме». Правосудие должно восторжествовать над беззаконием, даже ценой закона (впрочем, тому же самому посвящено едва ли не большинство американских боевиков, так что вряд ли здесь можно говорить об уникальной русской черте).

Но само беззаконие понимается нами именно как отступление от легальности – не по закону и не по правде, корыстно судят – это разрушает легитимность и делает неправый суд несуществующим.

О русском «почвенничестве» и прочих навязанных ценностях

«Удивительно проникновенное восприятие земли, почвы» – ложный комплимент. Восприятие земли, почвы у русского человека есть, но в нем нет ничего удивительного или чрезмерно особенного, отличающего нас от прочих европейских народов.

У нас есть вшитое чувство пространства и восприятие русской земли как природной, органической реальности. Это прекрасно видно в ландшафтности, экстерьерности русской архитектуры, в поиске простора и дали. Но «чувство почвы» – это чувство вглубь, а у русского человека чувство «вширь».

«Консерватизм», «любовь к крайностям» – особенно хорошо смотрятся вместе. Хе-хе. Если выбирать, то, конечно, любовь к крайностям, а ни разу не консерватизм. Хотя на самом деле, как я уже говорил, это не любовь к крайностям, а экспансивность желания. Русский человек хочет и правое, и левое, и верхнее, и нижнее, и еще середину.

«Жертвенность» – опять же, поставленная в ложный контекст пассивная характеристика – мол, жертвуйте собой, русачки – за всех на свете, мы ваше добро поделим, а вам зачтется. Для русских, на мой взгляд, характерно совсем иное. Пасхальное мировоззрение, вера в воскресение, в победу над смертью, и готовность к жертве проистекает именно отсюда – русский человек верует в то, что смерти нет.

Можно, в общем, еще долго продолжать... Но, главное, что, надеюсь, уже очевидно читателю – рисуемый в популярных брошюрах портрет добродушного полного самоотречения русачка имеет весьма мало общего с теми суровыми, методичными, хитроумными, смекалистыми и порой жестокими строителями величайшего в истории геополитического пространства.

Ложен, впрочем, сам метод карикатурного изображения «национального характера» путем приписывания характеристик и всей нации в целом, и каждому ее представителю в отдельности.

Люди одной и той же нации могут быть совершенно разными – это зависит от их социального положения, регионального происхождения, личных качеств. А вот у нации есть свое собственное неповторимое лицо, свой характер, проявляющийся в ее историческом действии в течение столетий.

Еще больше эта обобщенность свойств характерна для цивилизации. Тут какие-либо личностные характеристики вообще неуместны. Если о нации еще можно сказать, пусть и сильно погрешая против точности: «русские – великодушны или, напротив, злопамятны», то о цивилизации ничего подобного сказать нельзя. Тут нужно не описание характера, а характеристика устройства механизмов культуры и организации действия.

Необходим, так сказать, фоторобот, опираясь на который, инопланетянин мог бы узнать или реконструировать русскую цивилизацию в ее отличительных от других особенностях.

Тут «чертами характера», которые в разных сочетаниях присутствуют у всех людей, не обойдешься. Тут нужны индивидуальные свойства именно этой цивилизации и отличия от всех остальных.