Евгений Крутиков: Удавы и кролики

Эти, казалось бы, несовместимые идеологические полюса легко и уютно расположились на соседних стульях в правительстве и Раде, взаимно дополняя и обогащая речь друг друга.

Национальный образ большинства молодых постсоветских наций формировался на тотальной антирусскости

Многие удивились, кое-кто даже испугался, а некоторые российские «сочувствующие» Майдану предпочли просто отмахнуться от националистической составляющей, игнорировать ее.

Этот удивительный в своей простоте эксперимент по скрещиванию удава с кроликом можно поверхностно объяснить соображениями тактики и революционной целесообразности. Просто без националистов и особенно без крайних националистов, способных к вооруженной борьбе и быстрой мобилизации сил, никакие революционные действия невозможны в принципе.

Даже самые что ни на есть либеральные политики, сторонники западной модели общества и экономики, если они вдруг почему-то захотят свергнуть действующий строй, будут вынуждены взять в союзники радикалов-националистов. Хотя бы на время, перекрестившись и постоянно оправдываясь.

Но ведь правда, где и при каких обстоятельствах вы видели толпу революционных хипстеров с битами и автоматами наперевес? Разве что на тематической вечеринке, а на них революции не свершаются. Даже в умах.

Численность радикалов-нацистов с опилками в головах никогда не превышает нескольких процентов от всего общества, а на киевском Майдане в его «звездные часы» достигала 4–5 тысяч человек при условии ротации и подвоза подкреплений из Галиции и Волыни.

И если бы это была голая статистика, то революция съела бы этих своих недоразвитых «дитятей» за несколько дней. Они просто растворились бы в толпе персонажей куда более образованных и хитрых, поскольку на каждого растолстевшего Сашко Билого всегда найдется с десяток деятелей умнее, опытнее и, что особенно важно, легитимнее в глазах Запада.

Но это статистика и теория. На практике же именно радикальный национализм уверенно и успешно закрепился сперва на Майдане, а затем и в идеологии «правительства Майдана», оттерев не только либералов, но и случайных «недохаризматиков» типа Кличко.

А иначе и быть не могло. Ведь именно крайний национализм был основой для поиска идеологии большинства стран, образовавшихся на осколках империи.

#{image=770182}На 1991 год во всех до единой отпадавших от империи республиках господствовала идеологическая пустота, в которой совершенно хаотично перемещались самые разнообразные идеи вплоть до сугубо фантасмагорических и инфернальных.

Удивительно, но только на территории РСФСР «перестроечное мышление» было замешано в основном на социально-экономических штудиях. Здесь был и классический кейнсианский либерализм, и социальный дарвинизм по Чубайсу, и просто «битва за колбасу».

Если кто-то забыл, то во второй половине 80-х было модно полагать, что в современном мире бессмысленно рассуждать о национальных, этнических, религиозных интересах, особенно на пространстве СССР.

Достаточно пригнать в Нагорный Карабах эшелон с пресловутой колбасой, и армяне с азербайджанцами немедленно расцелуются на радостях. Но за пределами России именно национализм – кое-где в самых людоедских формах (Грузия) – при попустительстве слабеющей союзной власти постепенно превращался в идеологическую основу государственного строительства.

Там, где национализм изначально претендовал на роль фундамента новой (или даже «сверхновой») государственности, ему самому потребовались «подпорки». В первую очередь срочно стал нужен ответ на вопрос «А зачем все это?», на который, впрочем, большинство национальных идеологов отвечало в стиле девушки, ждущей принца на белом коне.

И несмотря на то, что прискакал, спотыкаясь и матерясь, оруженосец на черном пони, она продолжала ждать, что вот-вот настанет чудо.

Типичные аргументы этого «мечтательного» периода националистического ренессанса: «Нам бы только отделиться – и мы заживем, как в Сингапуре». Этим перенаселенным островом до сих пор грозятся наиболее неустойчивые разумы в некоторых республиках, как ему там не икается-то в сейсмической зоне.

«Империя сдерживала наш рост», и, наконец, мое любимое – «мы древнее всех на свете, нам помогут заветы предков», а дальше снова про Сингапур. Эта вакханалия завершилась естественным образом (никто так и не «стал Сингапуром»), только заняло это в разных государствах разное время.

Однако апелляция к «экономическому чуду» довольно быстро потеряла актуальность в связи со своей природной бессмысленностью, а изначальные антисоветизм и антикоммунизм после августа 1991 года тоже нельзя было рассматривать как основу для национальной идеи.

И вакуум естественным образом заполнила идеология просто антирусская, перемешавшая в себе и мифы о советской эпохе, и мифы о Российской империи.

Сам национальный образ большинства молодых постсоветских наций формировался на тотальной антирусскости, поскольку независимость от России и представлялась как единственно возможная форма свободы и построения государственности. А иначе на тот самый проклятый вопрос «А зачем это все?» ответа не находилось.

Некоторое исключение составили Литва и Армения, у которых были собственные реальные исторические угнетатели – соответственно Польша и Турция. Причем в Литве как в имперское, так и в советское время считалось престижным хорошо говорить по-русски, получать образование в Санкт-Петербурге и в Москве именно в противовес этому самому «угнетателю поменьше», который, кстати, никогда не скрывал политики полонизации, особенно в культурной сфере.

В Армении же «обретение Родины» воспринимается до сих пор через призму «проблемы Карабаха» и только как один из шагов на пути к чему-то более важному и глубокому. Потому и идеологическое отношение к России балансирует на грани тактического партнерства (если под стратегией понимать вечность), в котором, конечно, много искреннего, но достаточно и сиюминутного расчета.

Кроме того, Армения показательна еще и тем, что она, как никто другой на постсоветском пространстве, использовала в своем идеологическом арсенале культ борьбы, в том числе и вооруженной борьбы за независимость, культ мученичества за свободу.

Борьба за свободу (причем не против России) и просто за выживание стала в какой-то момент основой государственной идеологии, правда, и продержалось такое положение вещей не слишком долго по историческим меркам.

В большинстве других новых государств культ независимости формировался искусственно, иногда просто на пустом месте, иногда копируя соседей, а большей частью – изобретаясь на ходу. Мифическая «независимость» Латвии и Эстонии изначально была направлена на поглощение Евросоюзом и НАТО и никакого развития действительно национальной составляющей, кроме антирусской, вообще не подразумевала.

Эдакий «государственный суицид, о котором было объявлено заранее», да простит меня Габриель Гарсия Маркес. Ни в Таллине, ни в Риге даже не пытались хотя бы формально изобрести некое подобие национальной идеологии чуть большее, чем «праздники песни» и крайняя политизация недавней истории (древней истории просто под рукой не нашлось).

При этом русофобство считалось и считается чем-то само собой разумеющимся как идейный ответ на «колонизацию» и «оккупацию».

В Азербайджане также сформировался своеобразный вариант «культа независимости» одновременно и антирусский, и антиармянский, однако прагматичный подход семьи Алиевых удержал страну от пантюркизма и ползучего поглощения Анкарой, которое было обусловлено не столько экономическими, сколько именно идеологическими причинами.

При этом, как это ни парадоксально, «несменяемость» Алиева, отсутствие реальной ему альтернативы способствовали успеху этой прагматичной линии поведения: на Баку бесполезно давить, раздувать там «цветные» или какие-либо еще революции, поскольку это приведет к появлению недоговороспособных лидеров толпы.

Все игроки на закавказском поле это отлично понимают и Азербайджан не «раскачивают», как бы кто ни относился к клану Алиевых, «положению с правами человека», коррупции и прочим либеральным фетишам – они же поводы для революций и бомбежек.

Даже братская Белоруссия в плане идеологии далеко не так «бела и пушиста», как это привычно воспринимают романтически настроенные по отношению к Лукашенко умы. В Минске давно уже ведутся разговоры об «исторической случайности» союза с Московией, главный аргумент которых – опять политизированная история.

Мы, мол, все известное историческое время были то в Великом Княжестве Литовском, то в Речи Посполитой, а прочный политический союз с Россией сформировался только после 1920 года, да и то в результате «случайности» – поражения Советской России в войне с Польшей.

А то даже при советском режиме продолжили бы жить в ЛитБеле или каком-нибудь другом аналоге ВКЛ. Можно даже предположить, что лишь иррациональное, построенное на все тех же идеологических посылах (только с противоположным знаком) давление Европы на Александра Григорьевича вынуждает его придерживаться курса на интеграцию с Москвой.

Была бы у него реальная возможность выбора – давно бы изобрел новую идеологию Белой Руси как составной части «цивилизованной Европы».

При этом практически все вышеперечисленные формы идеологической самоидентификации на постсоветском пространстве густо замешаны на эксплуатации советской формы иждивенчества. Никакого целеполагания в них нет.

Русофобия как форма жизни естественно сочетается где-то со льготными ценами на газ, где-то с транзитом нефти через незамерзающий порт, где-то с обеспечением военной безопасности русскими ракетами. Сама структура, в том числе экономическая, Советского Союза на момент его распада предлагала иждивенчество как форму самореализации.

Российское руководство восприняло это историческое наследие как некое «правило игры» и достаточно долго этому правилу следовало. Привычка вымогать что-то материальное у «большого медведя», угрожая сменой геополитической ориентации, постепенно вросла в сам каркас национальных идеологий многих постсоветских государств.

Со временем вымогательство переместилось и в сферу идеологии. Достаточно вспомнить историю с «канонизацией» голодомора на все той же Украине, за который правительство Ющенко требовало от России уже публичного покаяния, а не эксклюзивного понижения цены на газ.

Идеология крайнего национализма с местными косметическими особенностями так или иначе лежала в основе государственного строительства на постсоветском пространстве все эти 23 года. А по-хорошему – так и все 30 лет, если посчитать еще и горбачевскую эпоху.

Только в собственно России утверждение национальной идеологии было искусственно остановлено, а национальные и геополитические интересы не формулировались не то что четко, а вообще никак.

Политические ошибки, например, на Кавказе – прямое следствие именно нежелания формулировать собственный российский ответ на националистические вызовы в этом регионе. Нынешний кризис на Украине – следствие беспечности российской внешней политики и принципа замалчивания подлинной идеологической ситуации среди «братского народа».

Так что не надо удивляться «неожиданному» альянсу крайних радикалов-националистов в Киеве с либералами и олигархами при очевидном и публичном доминировании именно националистов. Все к этому шло последние три десятка лет.

И это – политическая данность, которую придется просто принять к сведению при формулировании собственных национальных интересов. И последующем их деятельном отстаивании.