Петр Акопов: Заветы Андропова

До сих пор непонятно, кем в итоге Юрий Владимирович Андропов останется в истории – несостоявшимся реформатором, нашим Дэн Сяопином или человеком, проложившим путь к власти неадекватному и погубившему страну Горбачеву? 15 месяцев его правления сейчас воспринимаются как некий переходный период от долгого Брежнева к разрушительному Горбачеву. И Андропов, и ставший после него на 13 месяцев генсеком Константин Черненко – два старых соратника Брежнева, доживших свой век под тогда же придуманным острословами лозунгом «все умрем генсеками в пятилетку пышных похорон Политбюро».

Как повел бы себя Андропов, если бы судьба отвела ему пять или десять лет жизни?

Но эта пародия имеет мало отношения к реальности – да, Андропов и Черненко были больны, когда их выбирали, но если Константина Устиновича избрали просто для того, чтобы взять паузу перед передачей власти более молодому поколению, то приход Андропова к власти в ноябре 1982 года воспринимался как начало серьезных изменений в стране, причем как внутри номенклатуры, так и в партии и стране. От него ждали многого, но летом 1983 года он простудился и последние полгода жизни провел практически на больничной койке.

Андропов успел лишь начать закручивать гайки, но толком не приступил к обновлению верхних этажей власти (по причине великовозрастности остро нуждавшихся в молодой крови) – лишь подтянул в ЦК несколько перспективных кадров (в частности, Рыжкова и Лигачева) да перевел в столицу уже входивших в Политбюро, но работавших в регионах энергичных Григория Романова и Гейдара Алиева (они смотрелись молодыми на фоне остальных членов Политбюро, которым было в основном хорошо за 70).

Понимал ли Андропов необходимость перемен и реформ? Да, но он также понимал и необходимость серьезной подготовки этих реформ. Главное, что он успел сказать за свое короткое правление, – мы не знаем общества, в котором живем: «Если говорить откровенно, мы еще до сих пор не знаем в должной мере общество, в котором живем и трудимся, не полностью раскрыли присущие ему закономерности, особенно экономические. Поэтому вынуждены действовать, так сказать, эмпирически, весьма нерациональным способом проб и ошибок».

Он был убежденным марксистом, хотя и не догматиком, и ему и в голову не могло прийти, что человек, которому он благоволил, – Михаил Горбачев – будет действовать не просто методом проб и ошибок, а пойдет по пути хаотического экспериментирования и закончит обрушением всего механизма власти и экономики. Какие вызовы стояли перед советским руководством в годы, когда Андропов оказался в Кремле?

В условиях жесточайшего военного, идеологического и экономического противостояния с Западом (а в 1983 году была совершенно не символическая вероятность ядерного конфликта) нужно было провести экономические, управленческие и идеологические реформы. Причем сделать это, одновременно ни в коем случае не ослабляя позиции СССР на мировой арене, потому что нельзя заниматься тылом, оголяя фронт. Фронтом являлся весь мир, и само мышление советской элиты было глобалистским – хотя противостояние социализма и капитализма в мировом масштабе все же оставалось формально главным лозунгом, но воспринималось уже не так остро, как в 50-е годы, а отношения между СССР и НАТО все больше рассматривались через опыт многовековой экспансии Запада против России, сквозь призму русской геополитической школы.

Для Андропова, большую часть жизни занимавшегося идеологической борьбой, было понятно, что необходимо вдохнуть новую жизнь в коммунистический «символ веры»: если люди его поколения верили в то, что говорили, то уже поколение Горбачева было напичкано людьми, мягко говоря, «неустойчивыми», с ветром в голове (как позже оказалось, не только в смысле идеалов, но и плане элементарного понимания законов мировой политики).

Попытки русифицировать коммунистическую идеологию, сделать ее более национальной Андропову были не близки – и не потому, что он выдавал за приемного своего родного деда, ювелира с Лубянки Карла Флекенштейна (не столько из-за еврейства, а по причине неправильного классового происхождения), – он был интернационалистом, считавшим заигрывание с памятью предков в многонациональном государстве очень опасным. Много лет боровшийся с космополитичными диссидентами (а также и с националистами что в Прибалтике, что в России), сам он не был космополитом, и его интернационализм не был русофобским (в отличие, например, от Александра Яковлева, будущего прораба перестройки), но понять, что реанимация коммунистических ценностей возможна только через обращение к национальной русской традиции, через их синтез уже не на бытовом, а на идеологическом уровне, он просто не мог.

Скорее он был склонен к стимулированию марксистского осмысления состояния советского общества, но, увы, советская марксистская школа к тому времени зависла между официальным догматизмом и самодеятельным откровенным ревизионизмом. Потенциальные рыночники уже подтачивали идеологические основы советской экономики, чтобы уже в конце 80-х своими непродуманными экспериментами с хозрасчетом и кооперативами открыть ей путь к краху.

Кадровая, управленческая проблема понималась Андроповым скорее в смысле наведения порядка в аппарате, притока свежей крови, но ему и в страшном сне не могло присниться, что спустя всего несколько лет Горбачев устроит настоящий погром местных органов власти: сначала через кадровую чехарду, потом через выборы и перетаскивание полномочий от партийных органов к советским (а потом проведет то же самое и с центральными органами). И тем самым не просто дезорганизует работу власти (а значит, и всю экономику), но и заставит номенклатуру в союзных республиках задуматься о политической самостоятельности.

И уж совсем непредставимым для Андропова была политическая и идеологическая реформа, запущенная Горбачевым, – идеологическая атака либеральной интеллигенции как в Москве, так и в национальных республиках в считанные годы дискредитировала всю коммунистическую пропаганду с ее неадаптированными, устаревшими лозунгами и приемами.

А вот внешнюю политику Горбачева Андропов бы понял – и посчитал бы ее государственной изменой. После того как США при Рейгане перешли в открытый «крестовый поход» против СССР, только слепой мог рассчитывать на замирение через уступки, к тому же проводя одновременно и перестройку внутри страны, и фантастической удачей американцев было то, что в 1985 году в Кремле оказался «молодой генсек». То, что Андропов не смог разглядеть в Горбачеве слабого и опасного для страны руководителя, нельзя так уж сильно ставить ему в вину – Михаил Сергеевич брал своим комсомольским напором и искренностью и был самым молодым членом Политбюро. Не один Андропов ошибся – даже Андрей Громыко, который в 1985 году, по сути, отказался от руководства страной в пользу Горбачева, раскусил его уже позже.

Андропов, непосредственно занимавшийся не только тайным, но и идеологическим конфликтом с Западом, никогда бы не поверил, что Горбачев будет настолько наивен и глуп, что станет действовать так, как будто бы Запад просто прекратил вести против СССР идеологическую и психологическую войну, а внутри страны нет сил, стремящихся к сокрушению как строя, так и страны. Более того, за брежневские годы Андропов привык к коллективному руководству, к общему обсуждению всех серьезных вопросов, к тому, что все члены Политбюро были не просто опытными управленцами и идеологическими единомышленниками, но и вполне адекватно оценивали геополитическую ситуацию в мире и то, что называлось противостоянием, а потом и мирным сосуществованием двух систем, поэтому даже личная неопытность Горбачева во внешних делах, казалось бы, должна была быть скорректирована его соратниками.

Как повел бы себя Андропов, если бы судьба отвела ему пять или десять лет жизни? Он начал бы серьезную чистку управленческого аппарата, взял бы курс на замирение с Китаем (сначала экономическое, а потом и политическое), жестко противостоял бы США, стимулировал бы идеологические дискуссии о путях развития социализма в стране, об осмыслении того, в каком состоянии находится советское общество (чтобы получить внятный диагноз), но делал бы все постепенно, аккуратно, осторожно. Главное, что ему нужно было бы сделать, если бы у него было на это время, – это подготовить новую генерацию руководителей, выдвинуть вперед практиков и прагматиков, людей убежденных и патриотичных, способных провести умные и органичные для страны реформы, не разрушая и не разоружаясь, идеологически и физически.

Тогда и Горбачев не стал бы генсеком, не получил бы необъятную власть в стране, ожидавшей изменений, но брошенной вместо этого в омут безродного «нового мышления» феноменально ограниченного и самовлюбленного руководителя. Конечно, «успех» Горбачева был обусловлен еще и тем, что в среднем и низшем звеньях советской номенклатуры (от консультантов ЦК до комсомольского актива, от работников внешторга до журналистов) так же, как и в обслуживающей ее либеральной интеллигенции, скопилось немало абсолютно циничных и не веривших ни в Маркса, ни в Бога людей – часть из них молилась на Запад, другая была озабочена лишь личным потреблением, а третью обуревало желание дорваться до высшей власти. Именно они – и их ушедшие в «бизнес» дети – сначала разломали СССР, а потом и сформировали «элиту» 90-х.

И именно их что на Украине, что в Москве сейчас корежит от одного имени того, кого как раз 30 лет назад откомандировали из Ленинграда в столицу на учебу в Краснознаменный институт КГБ СССР, только что получивший имя Ю. В. Андропова.