Егор Холмогоров: Дворяне в Мещанской

Иногда за привычку ходить с тростью злословы обвиняют меня в «аристократических замашках». Потомку холмогорских крестьян это, право же, смешно. Трость не имеет никакого отношения к аристократизму – это принадлежность к стилю «денди».

Новообразованные «высшие классы» России ни к чему не стремятся с таким остервенением, как к признанию их наследственного статуса и онтологического превосходства

«Король денди» Чарльз Красавчик Браммел, реформатор мужской одежды, коего Байрон считал одним из трех величайших людей мира (наряду с Наполеоном и собой) и которому ныне в Лондоне стоит памятник, не раз говаривал: «Мой дедушка всю жизнь был камердинером, причем камердинером превосходным».

А автор первого русского дендистского романа – Александр Пушкин – жаловался: «Смеясь жестоко над собратом, писаки русские толпой меня зовут аристократом – смотри, пожалуй, вздор какой». Живущему трудами рук своих потомку одного из древнейших боярских родов – Ратшичей – сопричастность к «аристократам» наряду с потомками обласканных Петром торговцев блинами казалась оскорбительной. «Я сам большой: я мещанин». Это, право же, лучше, чем «в Мещанской дворянин», как высмеянный Пушкиным Булгарин (Мещанская в то время была улицей публичных домов).

***

Игра мещанских дворян в «аристократию» чрезвычайно модна в этом сезоне и вызывает справедливое возмущение нашей почтенной публики. Одна барышня, дочь второстепенного олигарха, модная галеристка и знаток модного искусства, написала в модном журнале статью на модную тему: как принимать в штат и увольнять прислугу.

Не смущайтесь тому, что ничего не слышали ни о сей модной даме, ни о модном искусстве, ни о модном журнале: модное – это то, что считают модным модные люди, то есть те, кого признали модными модные люди – не нам с вами чета. Достаточно того, что уже заголовок «Увольнять прислугу нужно быстро и при свидетелях» отдавал некоторым излишним холодом. А тут и там перемежавшие навязчивый «продакт плейсмент» чистящих серебро средств фразы имели примерно следующий характер: «нельзя повышать голос на прислугу, позволять эмоции можно только с равными себе».

И грянула буря – автор статьи выслушала все, что думают читатели о ее внешности, ее платьях, ее манере, ее литературном стиле, ее чванстве и самозваном аристократизме с десятью департаментами слуг. Кто-то писал длинные насмешливые пародии. Кто-то коротко и четко предложил: «Расстреливать новоявленных буржуинов надо быстро и без свидетелей».

Напуганная просто Мария сочла, что все-таки придется извиниться. Но, вот беда, извинение было опубликовано на... английском языке. Хотя и сама статья, и возмущение были на русском. Возможно, это было продолжение костюмированной игры в дворянки. В конечном счете – Татьяна Ларина «по-русски плохо знала... и изъяснялася с трудом на языке своем родном». Но вот только Татьяна «журналов наших не читала», не то что писать в них трактаты о том, как переименовать Акульку в Селину.

***

Этот комичный инцидент высветил болезненную для нашего общества проблему – аристократически-барские притязания наших нуворишей и крайне болезненную реакцию общества на эти притязания.

Потомки российских богачей или успешных чиновников, наживших состояния известными способами начиная с эпохи «приватизации» и потому рассматриваемых нами не как «добившиеся всего сами успешные бизнесмены», но как воры, по которым веревочка плачет, вдруг начинают воображать себя аристократией, а то и косплеить «лучшие британские дома».

Меритократия – пусть и в самой пошлой форме власти тугого кошелька – по крайней мере предполагает за всеми остальными людьми возможность добиться того же самого. Гораздо хуже звучат притязания на аристократизм, то есть на неустранимое и прирожденное неравенство между социальными и имущественными классами, наделяющее «аристократа» правом смотреть сверху вниз. Здесь между господином и слугой, как некогда между аристотелевскими господином и рабом, лежит принципиальная, неотменимая, онтологическая граница. Один господин по природе, другой по природе же лакей – это мудро и справедливо, ибо так устроен мир.

Поскольку идеальным литературным и кинематографическим образом аристократии является аристократия английская, то все эти костюмированные игры в «идеальное английское поместье», в «управляющих, лакеев, горничных и конюхов» и прочее, что вычитано у Джейн Остин и Агаты Кристи, воспринимаются нами особенно болезненно.

Это отождествление британской аристократии с аристократией как таковой – не вполне, конечно, справедливо. Британская аристократия – довольно молодая и сама состоит преимущественно из потомков нуворишей и дворян-выскочек, подобных Черчиллям-Мальборо. Аутентичную британскую аристократию – «кавалеров» – почти поголовно выбили во время революции XVII века «железнобокие» Оливера Кромвеля.

Другое дело, что этой новой британской аристократии удалось сохраниться в горниле революционных бурь XVIII–XX веков и приобрести за триста лет определенный лоск. К тому же – особенности британской социальной культуры были таковы, что перед Первой мировой войной (о чем можно прочесть в мемуарах Агаты Кристи) не жалели денег на штат слуг, но, отправляясь в гости, считали роскошью вызвать экипаж и шли километры по слякоти под проливным дождем. Слуги – это привилегия не столько высшего общества, сколько общества без стиральных и посудомоечных машин.

Совсем иная судьба постигла гораздо более аутентичную – французскую – аристократию, которая была вырезана, разорена, изгнана санкюлотами при Марате и Робеспьере. Она сохранилась в образе эксцентричных гомосексуалистов из романов Пруста, но «стиля» не создала. В обычном французском графе мы бы, скорее всего, вообще потомка Гуго Капета не признали, а за британского герцога приняли бы его лакея.

На эту тему
• Михаил Бударагин: Алонсо Кихано
• Петр Акопов: Царство как призвание
• Максим Кононенко: Элита и Плебс
• Крах «офшорной аристократии»

Но каждый раз, когда мы слышим об «английских закрытых школах» (еще в средние века иностранцы с неприязнью отмечали, что англичане не любят своих детей и мечтают их поскорее спровадить), об «увитом плющом английском поместье», о «доме в Лондоне» (прибежище богатых мигрантов из третьего мира – от арабского шейха до чукотского шамана), об «английской выучке лакеев и горничных», нам кажется, что речь идет не о покрытой трехсотлетней патиной буржуазности, а о претензиях на аристократизм, и они нас жутко раздражают.

Проще всего это раздражение списать на то, что наши «аристократы» – не те, за кого они себя выдают. По-простому – шарлатаны. Когда тебе в неподражаемой светской манере рассказывают, что в большом и уютном доме должен быть домашний кинотеатр, в котором можно в сотый раз пересмотреть «Дневник Бриджет Джонс», то становится смешно. Фильм о стареющей и толстеющей лондонской офисной алкоголичке – это уж точно не из аристократического репертуара. Как, впрочем, и травестируемый им литературный первоисточник: «Гордость и предубеждение» Остин, роман о добродетельной провинциальной Золушке, нашедшей своего принца.

Заведя себе дома в Челси и футбольные клубы в Кенсингтоне (или наоборот, возможно, я перепутал), принятыми британским хорошим обществом они не стали и демонстрируют нам свои английские подвязки в основном через модные журналы.

***

Нерв конфликта вокруг аристократических притязаний наших нуворишей состоит в следующем. Хороша британская аристократия или нет, буржуазна она или в самом деле феодальна, но она действительно традиционна.

Британия гордится тем, что избежала наиболее разрушительных революций и сохранила добрые старые обычаи и добрую отполированную королевскими грамотами под старину знать. Возможно, далекий предок британского герцога был конюхом, а прапрапрапрапрабабка – портовой шлюхой. Но его дед и прадед уж точно были такими же герцогами, как и он сам, принятыми в Букингемском дворце.

Тот образ жизни, который некогда вела аристократия, основанный на сословных привилегиях и феодальном праве, теперь приходится обеспечивать, затрачивая немаленькие суммы денег, но собственность чаще всего это позволяет.

Британская аристократия – это реликт, социальный атавизм, красивый, но сравнительно безвредный и оплачиваемый из собственного семейного кармана, заведенного не одно столетие назад и как минимум с отмены предоставлявших выгоды землевладельцам земельных законов в середине XIX века никому из британцев не мешающий.

Англичане содержат графов и герцогов, как породистых собак и лошадей – чтобы любоваться их красотой и время от времени наряжать для красивых монархических ритуалов. С титулами попроще они и вовсе не церемонятся, назначая в баронессы всякую отбывшую должность премьер-министра дочь бакалейщика.

Наверное, если у вас есть породистая собака со множеством медалей, вы будете прощать ей небольшие вольности и даже мелкий собачий деспотизм и бесцеремонность. Но если ваша гордость, ваш побрякивающий медальками песик однажды прикрикнет вам: «Стоять! Сидеть! Голос! Место!» – скорее всего, вы вызовете ветеринара и его усыпите.

Ситуация в России совершенно не похожа на Британию. Наша настоящая аристократия – русское боярство – была уничтожена Петром I и его преемниками в течение XVIII века. Имперская аристократия, состоящая из тех самых царских любимцев-выскочек, над которыми так зло издевался Пушкин, была уничтожена практически под корень революцией, а остатки ее – изгнаны и разорены. Их потомки – приличные благовоспитанные и непритязательные люди, которые, когда иногда заезжают в Россию, производят очень милое впечатление.

У этих людей старинных веков была, кстати, отличная книга по «хаускипинг», она так и называлась – «Домострой». Самая безвинно оклеветанная русская книга, которую наши друзья прогресса решили представить как руководство по битью жены, хотя на самом деле это книга по созданию образцового, рационального и экономного домохозяйства, управлению тем самым штатом слуг и разумным этическим требованиям к этим слугам – не пить, не воровать, а главное – не выносить секретов дома за его ворота ни под каким предлогом. Книга, написанная с куда большим тактом, достоинством и практическим смыслом, чем современная журнальная болтовня.

Слуги – это привилегия не столько высшего общества, сколько общества без стиральных и посудомоечных машин

Так или иначе, никакого аристократического атавизма, никакого реликтового аристократического образа жизни у нас нет и, по условиям советского общества, сохраниться не могло. Мы все – урожденные эгалитаристы и больше всего приучены ненавидеть «мажоров», то есть детей советской номенклатуры, лезущих в первые ряды.

Это, кстати, никак не было связано с темой слуг – домработницы существовали у минимально обеспеченных советских людей всю эпоху до распространения бытовой техники – вспомним чреду советских кинодомработниц от Анюты в исполнении Любови Орловой в «Веселых ребятах» до Нины в исполнении Ирины Муравьевой в «Карнавале». «Двадцать лет лакеев нет», – приговаривали перед войной, и тем не менее по переписи 1939 года в СССР насчитывалось полмиллиона официальных домработниц.

Потребность в наемном домашнем труде – это функция от домохозяйства, а не от социально-классового расслоения. И домашний труд у нас как был, так и остается востребованным, но, по психологии отношений, немножко общинным, подобным крестьянским «помочам» в деревне. За прошедшие десять лет у нас в доме немало перебывало наемных помощниц – нянь, уборщиц, немножко кухарок. Со всеми были добрые и равные, чуть-чуть колхозные отношения.

Лишь один раз я столкнулся с настоящей подставой – со стороны дамы, которая позиционировала себя как профессиональная няня и раз пятнадцать повторила, что «дорого стоит». Когда нам нужно было идти с малышом в поликлинику на прививку и все одетые и спеленутые стояли в коридоре, она внезапно позвонила и сообщила, что не придет и вообще увольняется. С тех пор я решительно предпочитаю советских «домработниц» постсоветской «прислуге».

Воспроизведение нынешними нуворишами манер потомственной родовой аристократии выглядит для нас опасно и нелепо, так же как если бы наш копчик начал удлиняться и превратился бы в длинный хлещущий по сторонам хвост. Между тем новообразованные «высшие классы» России ни к чему не стремятся с таким остервенением, как к признанию их наследственного статуса и онтологического превосходства. Базируя свой стартовый капитал на краже и насилии, они ни о чем так не мечтают, как о признании себя людьми другой, высшей породы.

Те, кто попроще и погрубее, играют в «барина», да еще время от времени покрикивают про «поротые задницы» и «конюшню», каковой дискурс безошибочно выдает вахлака в любом «барине». Для аутентичной русской аристократии было характерно если не отрицание, то хотя бы смущение крепостным правом. Из этой среды выходили декабристы, революционеры, просветители. Мелкий садизм в духе «диких помещиков» был характерен в основном для «выслужившихся» в потомственные дворяне и приобретших имения нижних чинов.

Наша незаконнорожденная (не будет ли справедливей назвать ее прямо – ублюдочной) «аристократия» в качестве инструмента самоутверждения выбрала деньги – то единственное, что у них есть помимо голого насилия. А в качестве способа самоутверждения она избрала презрение. Они непрерывно дают вам понять, что бесконечно вас превосходят, что они не таковы, как все, что вы, не имеющие миллиарда, можете отправиться туда, где в итоге оказался автор этого бессмертного изречения.

Именно это презрение «расы господ» (перемежаемое платными вставками в тексты) и составляет основное содержание их модных журналов, сайтов и разговоров на тусовке. Не вздумайте себя посчитать их ровней. Они мало того что не настоящие, даже не забавные, как была бы забавна дворняга, вообразившая себя бладхаундом. Если эта дворняга начнет пускать слюну бешенства и впиваться людям в ляжки, проживет она недолго.

***

Есть еще один – чисто экономический – аспект бытия наших самоназначенных высших классов. Их «золотая молодежь» сплошь состоит из эмигрантов.

Благосостояние их родителей покоится на крови и поте русских рабочих, на костях, залитых в бетон прямо на стройке гастарбайтеров. Они вырвали это благосостояние у сотен таких же бандитов и жуликов, как и они сами – убивая, предавая, воруя, стелясь до земли, блефуя по-крупному.

Дети этих разбойников русского бездорожья там получают образование, там живут, там воображают себя частью тусовки, а сюда залетают именно для того, чтобы черкнуть пару строчек в модный журнал. Они не связывают с Россией ни настоящего, ни будущего. И, наверное, если санкционные и военные передряги забросят их в Россию дольше чем на месяц – умрут от черной тоски.

Но вот загвоздка. Даже самый энергичный папочка-разбойник не вечен. Даже если он избежит посадок, рейдерства, люстраций, санкций и национализаций, однажды он умрет в лондонской клинике. И произойдет это гораздо раньше, чем хотелось бы.

И вот мне искренне интересно, как заграничные дети этих разбойников, у которых связей с Россией чуть меньше чем ничего, будут сохранять папочкино богатство, отстаивать его от молодых волков, образовавшихся из гопников с окраин и прошедших тяжелую и унизительную лестницу подъема вверх по нашей вертикали.

В стране с приличным отношением к частной собственности сберечь кое-что было бы возможно, но именно усилиями поколения нуворишей-отцов никакого уважения ни к какой частной собственности у нас нет и, увы, еще долго не будет.

На следующий день после того, как папочка закроет глаза, все источники благосостояния, на которые и содержатся батлер, шофер, гувернантка, горничная, кухарка, гардеробщица, давальщица и подавальщица, растают как дым. Доживать придется в лучшем случае в Брикстоне.

***

Честертон в свое время писал, что единственным оправданием аристократии и ее играм в ХХ веке был театр красивой и счастливой жизни, которую она показывала простонародью:

«Люди всегда мечтали о расе беззаботных, свободных счастливцев и населяли ими то неведомый остров, то небесный город. Счастливцами этими бывали феи, боги, жители Атлантиды. Бывали ими и аристократы. Восхищаясь знатью, люди не поклонялись гордыне и презрению, как утверждают некоторые глупые немцы.

Никто не восхищается гордыней, а за презрение платят презрением. Они наслаждались зрелищем счастья, особенно прекрасным, если счастливы молодые. Вот что такое, в самом лучшем случае, старые университеты; вот почему можно их оставить как есть. Аристократия не тирания, даже не злые чары. Она – видение. Любуясь ею, мы по доброй воле любуемся чьей-то радостью».

Аристократический театр очень полезен, потому что учит простонародье хорошим манерам, хорошему вкусу, тому, как можно жить и наслаждаться жизнью. Аристократы живут лучше всех в том числе и для того, чтобы в конечном счете все зажили как аристократы. Так, по крайней мере, полагают многие социологи.

Правда, и в этом театре лучшие «аристократы» получаются как раз из выскочек: помянутый уже Чарльз Браммел научил Европу одеваться. Говорят, что он же научил ее и часто мыться, переучил пропахшую потом и мочой Версаля, залитую терпкими духами европейскую аристократию гордиться запахом чистого тела.

Впрочем, другие утверждают, что гораздо больше Браммела распространению гигиены способствовали французские тюрьмы и казармы, для которых и был впервые внедрен душ, без которого наша жизнь сегодня немыслима.

Однако трудно придумать извинения для «высшего общества», возвышающего себя через культивацию презрения к «быдлу», «ватникам», «пролам» и «плебсу». Никто, кроме рабов, по природе не будет смотреть с восторгом на богачей, развлекающихся разговорами о конюшне и порке мужичья. Честертон прав – никто не восхищается гордыней, и за презрение платят презрением.

Наше «высшее общество» самозванцев состоит из Хлестаковых. У меня для них пренеприятнейшее известие. К ним едет ревизор.