Владимир Мамонтов: Про дирижабль

Дирижабль – это совершенно особая штука. Еще в далекие детские годы каждое лето накануне большого флотского праздника над нашим городом в небо поднималась белая колбасина. Она парила спокойно и уверенно, была, скорее всего, аэростатом, но на вопрос, что это, мне ответили «дирижабль».Она действительно походила на рисунки, иллюстрировавшие Жюля Верна: воображению не составляло труда приспособить к ней гондолу, множество пропеллеров, рули и крылышки, которые помогали бы этому летательному аппарату двигаться осмысленно.

Все предшествующее я написал ради простых строк: это всё минусы. А теперь плюс. Плюсище. Он летит. И как!

А это основная проблема.

Дело в том, что у дирижабля есть туча блистательных достоинств: высокая подъемная сила (если махину поставить на весы, то они покажут всего-то килограммов четыреста, четыре стандартных отечественных мужика в лифте), стопроцентная безопасность полета, да и движется он при попутном ветре со скоростью до 150 км/ч, а встречном – до 70. Груза может везти много, тащиться без дозаправки – тысячи километров.

Однако есть и недостаток, который, как часто бывает, продолжение достоинств: легкоплавание. Вот выводят перед понаехавшими журналистами дирижабль из ангара под Киржачом, где у нас компания «Авгуръ» и центр отечественного дирижаблестроения. Это зрелище. Все снимают. Погода солнечная, ветерок легкий. Тянет его за нос на специальном автомобиле, снабженном причальной мачтой, шофер, именуемый водителем дирижабля. Дирижабль величаво «флюгирует», то есть перемещается, опираясь на единственную ногу-шасси, куда ветер дунет. Его за веревки удерживает и приправляет человек шесть мужиков-энтузиастов. Все это требует ловкости, слаженности, усилий, а иногда и экспрессивных выражений. Но вот летательный аппарат установлен на площадке. К нему спешит грузовичок, в который из гондолы выгружают балласт – мешки с песком. Грузовичок уезжает.  Раздается наконец рокот двигателей, их у дирижабля два. Они шарнирно вращаются вокруг своей поперечной оси, направляя усилие на взлет, горизонтальный полет или посадку.

При последней все повторяется в обратной последовательности, но тут надо быть еще ловчей: дирижабль плавно приникает к земле, приседая на ноге-амортизаторе, неудержимо, ети его, флюгирует, пилот, глядя в правое и левое зеркала заднего обзора, а они трогательно имеются у дирижабля, компенсирует это филигранной работой все тех же двигателей и рулей. Мужики тянут, покрикивая некоторые в рации, а некоторые так. Обратно спешит грузовичок, подвозящий мешки с балластом, и тут хватай мешки, а то дирижабль отойдет. Чтоб не отошел, его за трос медленно притягивают к мачте. Водитель дирижабля лихо взбирается на нее, как ярмарочный гуляка, достающий со столба сапоги. Закрепляет трос. И далее, запрыгнув в кабину, поддает газку и сноровисто заводит дирижабль в ангар хвостом вперед. Можно выдохнуть. Представить, что подобное мы наблюдаем в аэропорту при каждой посадке и каждом взлете самолета, невозможно. И хотя внутри кажущейся авиапростоты не меньше потрясающих человеческих навыков, куча электроники, кровь и пот первых авиаторов, но они уже спрятаны в дюралевую оболочку рутины. На дирижабледроме все на виду. И нам, привыкшим к потребительской ограниченности понимания изощренной сути и гениальной сложности авиаперелета, странновато (да и страшновато) глядеть на дирижаблевую искренность. Представлять себя пассажиром в гондоле. Тебя тянут на веревочке. А ты флюгируешь.

(фото: из личного архива)

Известно, когда дирижаблестроение потерпело крах, от которого так пока и не оправилось. Гигант «Гинденбург», немецкий аппарат, чудо тогдашней техники, сгорел как факел, причаливая к мачте, перелетев перед тем Атлантику. Обложка первого винилового Led Zeppelin, короче. Время быстротечно: на наших глазах сгорел уже и винил, уступив место цифре. Горят бумажные газеты, как предсказано – 451 по Фаренгейту. Российская Академия наук горит – чище всякого «Гинденбурга», седовласо, не без достоинства, хоть и объявлена архитектурным излишеством, нуждающимся в правильной приватизации. В годы расцвета дагерротипии, академий паровозных и танковых наук, кекуока и крепдешина дирижабли заправляли смертельно горючим водородом и где-то не уследили, хотя немецкой педантичностью была предусмотрена даже облегченная посуда в ресторане «Гинденбурга». Теперь внутри оболочки из суперлегкого отечественного (и до сих пор секретного) материала негорючий газ гелий, тоже наш, оренбургский, специальный, думаю – повышенной инертности. Поскольку в части противопожарного педантизма мы далеко не немцы.

Все предшествующее я написал ради простых строк: это всё минусы. А теперь плюс. Плюсище. Он летит. И как! Он делает это с достоинством, какое самолетам с вертолетами и ракетами не снилось.

Как дух, который делает это где хочет.

В синем небе.

В белых кучевых облаках.

Не спеша.

И видно сверху дорогу, всю в выбоинах, русскую дорогу, которая ведет в это удивительное место – дирижабледром под Киржачом. Видно мемориал – на месте, где разбились в ходе испытательного полета Гагарин и Серегин. И, возможно, Сколково – если сильно приглядеться.

И забываешь все: как обстоятельно неуклюж дирижабль на земле. Забываешь «Гинденбурга». Сотни своих скоростных перелетов в бесконечные Бишкеки и Нижние. Даже темнокожую богиню – стюардессу арабских дорогостоящих авиалиний. Дирижабль может сослужить экономике страны невиданную службу, утверждают его создатели. Наверное. Геологоразведка, мониторинг, перевозки пассажиров.

Но в нем есть нечто совершенно другое, драгоценное, не по части туповатой, как реформа образования, нынешней рельсовой, гусеничной (в биологическом смысле), потребительской экономики: дирижабль красив, и он не сдается. Как винил, как бумага. Он горел, его уносило ураганом, его объявляли тупиковой ветвью. Он летает над Владимирской областью, он полетит на МАКС, где, конечно, солировать будет не он, а фантастическая новая «сушка», но в нем уже есть автопилот. А потом, в новой супермодели «Атлант», будут полозья для уверенной посадки. Скоро его набьют наночастицами, как балластом, и он докажет, что дьявольски полезен – дай Бог. Но в эту минуту мне он станет неинтересен. Я провожу последнюю мечту.

Я поехал-то в Киржач ровно за этим: увидеть его летящим. Не в кино, не на скукожившейся странице зачитанного Жюля Верна, не на фотографиях и рисунках забытых лет. Веревки, гениально открывающие клапаны экстренного снижения. Дядьку-техника с лицом, похожим на убитую русскую дорогу, который смотрит на пузатое диво из-под козырька коряжистой руки и говорит нежно: «Флюгирует, чёрт». Пилота в белой парадной форме.

– Не может быть, – услышал я знакомый голос, отвел глаза от парящей в небе прекрасной белой дыни и узнал в бородатом человеке в темных очках журналиста Сергея Мостовщикова, автора многих прекрасных, но сожранных треклятой экономикой медиапроектов. – И ты тоже?

– Тоже, – сказал я. И зачем-то добавил, что уже забросил карточки на «Фейсбук».

– Быстро, – сказал Мостовщиков. Он стал перезаряжать свой фотоаппарат. И я увидел катушку с таким знакомым хвостом пленки, который надо засунуть и провернуть затвор.

Дирижабли не сдаются.