Михаил Бударагин: И медленно выпил

7 мая 1985 года, за два дня до праздника Победы, то есть ровно в тот момент, когда советские граждане готовились по совершенно законному поводу поднять за павших и живых мирные сто грамм, Совет министров СССР принял постановление «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма, искоренению самогоноварения».

Антиалкогольная кампания? Нет, ну что вы, пейте себе, мы же все понимаем

Началась непродолжительная, слегка дикая, но очень веселая борьба с пьянством. Бравурный и полный надежд старт этой кампании удивительно совпадает с ее незаметным завершением: Советский Союз, уже умирая, оказался не в состоянии довести до конца ни одну из горбачевских реформ, а войну с алкоголем постигла самая печальная участь.

Пародийные «трезвые свадьбы», прозвище «минеральный секретарь», приставшее к Горбачеву, анекдоты – борьба с пьянством была высмеяна.

1

Смех этот не был казенным и оказался куда сильнее и заразительней юмора официозных фельетонов, в которых алкоголики представали то злодеями, то неумехами, то вредителями.

Вершиной народного юмора, весьма, нужно сказать, жестокого, стала поэма Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки» (она вышла в сокращенном виде в журнале с манящим названием «Трезвость и культура»), в которой главный герой путешествует не столько из пункта А в пункт Б (ни до каких Петушков он, конечно, не доехал, да и нужно ли было?), сколько от одной алкогольной фантазии к другой.

Ерофеев не стесняется объяснять, зачем его герой пьет так чудовищно: «Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не сумел загородиться человек, чтобы человек был грустен и растерян».

Жизнь настолько неправильна, изуродована, не приспособлена ни к чему человеческому, что лишь алкоголь придает этой мрачной фантасмагории некоторую осмысленность. Так было сформулировано первое этическое обоснование нового русского пьянства: эта этика наложилась на «народную мудрость» (вроде «пьян да умен, два угодья в нем»), где сентиментальная жалость и искренняя гордость издавна дополняют друг друга.

2

Антиалкогольная кампания была обречена не потому, что вырубали виноградники (это – всего лишь начальственный идиотизм, невеликое препятствие), а потому что трезвость на общем удручающем «перестроечном» фоне, когда реальность всегда проигрывала надеждам, выглядела полным издевательством. Зачем трезветь-то? Чтобы увидеть, как под разговоры о внутреннем обновлении, гласности и прочей явной ерунде рушится империя? Спасибо, лучше уж не просыхать и уехать во внутренние Петушки, где не заходит солнце.

Сколько жизней спасли истеричные усилия борцов с пьянством, сколько семей сохранили – об этом принято умалчивать, говорить вскользь, словно бы о каком-то случайном, чуть ли не побочном эффекте. Мол, бывает же.

В России риторически любые успехи всегда проигрывают скорому ожиданию краха, и простоватый Горбачев этого, конечно, не учел, как не учел и еще одного обстоятельства, которое связано с пьянством буквально.

Я бы назвал его «стокгольмский синдром идентичности». Жертва, это давно известно психологам, часто наделяет своего мучителя исключительными чертами, оправдывая весь тот ад, который с ней творят, – это и есть, если коротко, стокгольмский синдром. В России часть идентичности вырастает из него буквально.

По этому поводу есть пословица, первую часть которой я здесь не приведу, а вторая звучит так: «..., а мы крепчаем».

Читатели, думаю, фразу достроят.

3

Алкоголизм – если уж совсем без шуток и без Венички – это ведь страшно. Никакая «культура пития», о которой в России рассуждают последние двадцать лет, не исправит того простого факта, что водка, что по сто рублей за бутылку, что по тысяче, убивает в человеке человеческое. И пиво убивает, и вино, и все остальное тоже. Медленно, быстро, все равно убивает, потому что пьяный – это ведь уже не совсем человек, а некое жалкое и уродливое его подобие.

Я должен бы как трезвенник (а я действительно не пью, это правда) выступить, осудить, разоблачить, высмеять, но все это уже столько раз делалось, что было бы каким-то нарочитым идиотизмом повторять чужие ошибки.

Борьба за пьянство – это в национальном масштабе борьба за сродство. Да, мы пьем, но благодаря алкоголю (и доза не очень важна, если задуматься) обретаем то, что на сложном языке культурологов называется «идентичностью». Да, пьянство нас убивает, делает выродками, но уж хотя бы этим мы отличаемся от вас всех – мы можем сами дойти до полного уничтожения, ерофеевского красивого и горького краха, вам не под силу.

«Всех перепиваем». Хорошо, пусть так.

Бороться с пьянством необходимо. Самый разумный путь – повышая акцизы на крепкий алкоголь (именно это правительство делает почему-то крайне неохотно), но главное, чему учит нас опыт антиалкогольной кампании 1985 года, – никогда не нужно бороться с алкоголем публично, проводить «акции» и отчитываться о победах. Это очень трудно понять чиновникам, которые без отчета даже живут-то с трудом, но любая публичность в данном случае крайне вредна.

Просто повышать акцизы, молча, просто ограничивать продажу, как бы случайно, «ну, вот так получается». «Нет, мы не воюем, что вы, просто мимо проходили». «Антиалкогольная кампания? Нет, ну что вы, пейте себе, мы же все понимаем». И, разумеется, никаких журналов о трезвости, потому что единственное хорошее, что может в них появиться, – поэма Венедикта Ерофеева, а все остальное так и будет памфлетическим мусором.

Раз вы крепчаете, когда вас ..., значит, просто нужно перестать ... и надувать по этому поводу щеки.

Сможет ли государство сегодня провести борьбу, этой борьбы не объявляя и по возможности от нее дистанцируясь, не знаю. Но и оставлять все, как есть, нельзя, и снова поднимать знамена принудительной трезвости было бы ошибкой.