Иерей Димитрий Фетисов: Детям это нравится

Уже много лет прошло, но в сознании все так же отчетлива картина одного из первых воспоминаний моего детства. Мы с крестной гуляем вдоль заросшей мхом ограды старинного сельского храма, от которого, благодаря вековым деревьям, даже в самый зной веет сырой прохладой с примесью того особенного ладанно-воскового аромата, которого в городских церквах почему-то не встретишь.

Важно понимать: мы – поколение молодых православных пап и мам – люди в лучшем случае малоцерковные

Я, взирая с благоговейным трепетом на неведомый мир, царящий за церковной оградой и покосившимися древними могильными крестами, слышу комментарий моей восприемницы от святой купели – простой и добродушной доярки: «Вот, Дима, если не будешь слушаться маму и папу, то мы тебя отдадим на воспитание попу в церковь, и он будет кормить тебя хлебом и водой!»

Поесть я любил всегда, сколько себя помню, и потому особенный страх, заставивший содрогнуться мое детское сердце, вызвало последнее, шутливое, как далеко не сразу мне стало понятно, обещание. Потом я еще долго мысленно представлял себе бородатого морщинистого мужика со строгим пристальным взглядом, властно указывающего мозолистой дланью на дощатый, грубо сколоченный стол с упомянутыми яствами, и делал грустный вывод – маму с папой лучше слушаться...

Так началось мое религиозное воспитание. Оно бы, вероятно, на том и закончилось, как и у большинства моих крещенных в младенчестве  сограждан, если бы через много лет, учась уже в средней школе, я не встретил людей, у которых в глазах увидел Бога... Эта встреча и определила мое будущее. В восьмом классе, учась уже в православной гимназии, я понял, что хотел бы всю свою жизнь связать, каким бы то ни было образом, с Церковью Христовой.

Ну а крестная мать, когда увидела меня впервые в гимназическом кителе, удивилась и попросила прокомментировать деревенский слух, будто бы «Димка в Бога вдарился». Услыхав подтверждение и хвастливый рассказ о том, что я теперь прислуживаю иподиаконом у преосвященного епископа Иосифа, робко поинтересовалась: «А Иосиф – он еврей?»

– Нет, – говорю, не замечая, что совсем «добиваю» несчастную женщину, – это монашеское имя такое. Я, кстати, тоже о монашестве подумываю, так что, может, скоро приеду к тебе в гости и уже буду не Дима, а Доримедонт или Диодор...

Теперь, будучи священником и глядя на младенцев, пищащих в храме перед крещением, я вспоминаю весь этот «смех и грех». Хотя годы уже не безбожные: за веру с работы не увольняют, интересной и вполне читабельной духовной литературы горы, есть священники на любой «вкус и стиль» – но воз и ныне там. Непременно крестя своих детей в младенчестве, родители и крестные, в подавляющем большинстве, совершенно не планируют приобщать их к духовным сокровищам Православия в дальнейшем.

Впрочем, основные сложности начинаются, если желание воспитать чад в вере как раз имеется. В русской литературе мы видим две яркие истории жизни с отрицательным и положительным, на мой взгляд, примером религиозного воспитания. Антон Павлович Чехов, который, благодаря своему деспотичному отцу и его подходу к воспитанию в детях «благочестия», потом скажет, что «в детстве у меня не было детства» – и Иван Сергеевич Шмелев: медово-яблочное благоухание его «Лета Господня» мы можем обонять до сих пор.

#{religion}Чехов потом вспоминал: «Когда, бывало, я и два мои брата среди церкви пели трио «Да исправится» или же «Архангельский глас», на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками». В юности молодой медик и фельетонист Антоша Чехонте станет нигилистом, чтобы только потом возрастить в себе вместе с изысканной интеллигентностью и тонкую, на мой взгляд, деликатнейшую, религиозность, так и не реализовавшуюся до конца.

А Иван Шмелев, также миновав серьезный мировоззренческий кризис, пройдя сквозь горнило бед и скорбей (расстрел горячо любимого сына, вынужденная эмиграция), не просто обретет вновь веру, в которой был воспитан своим пестуном старым плотником Горкиным, но обретет ее именно с оттенком той детской непосредственности, которой не имели, пожалуй, другие русские писатели и религиозные мыслители.

Читая «Лето Господне» и внимательно вглядываясь в процесс религиозного воспитания в маститых поповских, да и просто благочестивых семьях, не потерявших преемственности в вере за годы духовной разрухи, я всегда удивлялся: оно совсем не такое, каким его себе представляешь. Нет здесь строгих взоров, ахов-вздохов, причитаний («Господь не велит/накажет!!») и постоянного нагромождения религиозных императив – по поводу и без.

Частое упоминание имени Божьего и ссылка на Его заповеди может привести к девальвации этих понятий в уме ребенка, особенно когда он не видит живого примера христианского благочестия (не знаю, как у других, но даже у меня, священника, дети, увы, часто видят обратный пример). Воспитание в вере – это как постановка голоса, становящаяся абсурдным процессом, если педагог сам не умеет петь. Важно понимать: мы – поколение молодых православных пап и мам – люди в лучшем случае малоцерковные. Мы не можем сказать, что дышим полной грудью вместе с Церковью, дерзновенно взывая Господу: «от чрева матери моей Ты – Бог мой» (Пс. 21, 11). И учитывая это, особенно значительным для нас должен стать медицинский  принцип «не навреди».

Важно не переусердствовать, заставляя дитя выстаивать длинные службы, ведь они еще так непонятны. До семи лет приводить к Причастию лучше к концу литургии. Поход в храм вообще должен ассоциироваться с праздником. После Причастия, к примеру, можно зайти в кафе, купить мороженого или еще какое-нибудь приятное детям мероприятие наметить. В моей семье самое страшное наказание (правда, пока ни разу не применялось) – это непосещение церкви в праздничный или воскресный день. Вариант помягче – опасность неучастия в вечерней молитве.

Относительно приучения к посту самым лучшим вариантом бывает ситуация, при которой возможность поститься ребенок воспринимает как атрибут взрослости. Впрочем, для растущего организма вплоть до переходного возраста лучшим постом станет удерживание ума от ненужной и праздной информации или же исключение из рациона вкусных, но неполезных продуктов.

Еще мне кажется, что ни в коем случае в разговорах с ребенком на духовные темы не следует допускать «сюсюканья». С одной стороны, дети очень чувствуют фальшь, а с другой, у них перед глазами должна выстраиваться не иллюзорная картина мира, а вполне правдивая, с четкими очертаниями проблем, которые в своей жизни призван разрешать христианин – воин, воюющий с самим собой. Не бойтесь на какой-то вопрос сказать ребенку «не знаю» – его ум еще не заражен ересью сциентизма и крайнего скептицизма.

Для маленького человека совершенно естественным является не аналитическое мышление, с его расщеплением предмета познания на составные части, а созерцательное, которое было у Адама до грехопадения и позволяло ему видеть вещи целиком. Если попросить пятилетнего малыша нарисовать птичку, то он, скорее всего, нарисует ее в гнезде с птенчиками и под лучами солнца. Так для ребенка и идеи трансцендентного Бога-личности и первочеловека («самой первой мамы») являются чем-то врожденным, цельным и не требующим, в общем-то, доказательств.

Ну и, конечно, по этому поводу нельзя не вспомнить слова одного из выдающихся богословов прошлого столетия, о. Александра Шмемана, сказанные им в полемике с одним протестантом, предъявлявшим  претензии к православному обряду и убранству храма. Ученый протоиерей, настоящий академический богослов, ответил так: «Я могу долго объяснять вам, почему в нашем храме это так, а это – вот так. Я могу часами разъяснять вам смысл каждой детали нашего облачения, смысл каждого литургического жеста и слова. Но я скажу кратко: детям это нравится!»

Никогда не забуду того радостного момента, когда на мою первую, еще детскую Пасху я почувствовал, как перед самым началом крестного хода откуда-то со стороны алтаря вдруг нахлынула такая волна благодати, что до сих пор в самые тяжелые моменты жизни само воспоминание о том мгновении меня окрыляет. Далеко не всегда чувствуешь такую близость Бога, но уж если почувствовал ее ребенком, то будешь уязвлен ею на всю жизнь. Самым большим счастьем для меня будет, если однажды и мои дети будут также уязвлены. Тогда мне за них совсем не страшно...