Владимир Мамонтов: Про Вольтера

Прожил Вольтер 84 года. Что означает в контексте обсуждаемой темы ровно одно: жизнь Вольтера в этом бою не понадобилась. Обошлось. Гибли люди – и гибли буквально миллионами – совершенно не за это. Красивая фраза сильно пережила автора.

И теперь ее, красивую фразу, повторяют все кому не лень, вдохновляемые, как мне кажется, не только и не столько перспективой реально хоть чем-то пожертвовать, а примером Вольтеровского долголетия.

Ты за права человека – или против курения? Ты за демократию – или против гомосексуализма?

За короткое время текущая общественно-политическая практика предложила нам, зачаткам гражданского общества в этой дикой стране, маленько поумирать за: право сироты быть усыновленным в США, право матерщинника материться, право курильщика курить, право гомосексуалистов проповедовать свои ценности открыто и без ограничений. И всякий раз находились вольтерьянцы, которые говорили: я сам не гомосексуалист, боже мой. Вот жена-красавица. Вот детишки – вылитый папа. Но и не экскаваторщик какой. А потому насмерть стоять буду: хочет человек так – пусть. Хочет этак – тоже пусть, поскольку демократия. Целоваться я с ними не буду, увольте, все имеет свои пределы, но руку подать – пожалуйста! Я ж не Кристофер Вальц. Да и они не Ди Каприо. Из последнего фильма Тарантино.

Красиво? Красиво. Радужное сообщество аплодирует, подмигивает и всячески оказывает ненужные базово, но надстроечно приятные знаки внимания, записывает в сочувствующие и прогрессисты. Друзья и коллеги по ориентации тоже в целом не отворачиваются. А на злобных православнутых хоругвеносцев, которые трындят, что речь об оголтелой пропаганде гомосячества среди невинных детишек, можно внимания не обращать. На теток с устаревшими прическами, которые с думских и прочих трибун талдычат о голубой опасности, – тоже. Охранители, что с них взять. Ограниченные люди.

Был я тут на одном диспуте, который касался закона о запрете матерных слов в средствах массовой информации, на сценах и экранах. Поразило меня, что за свободу нецензурного высказывания насмерть стояли не пьяный бомжара, гламурная принцесса, бывший замминистра горнорудных дел и ботан, восполняющий словами из трех–четырех букв фатальную нехватку альфа-самцовости. Такая команда, если бы она подобралась, защищала бы право крыть по матушке органично. Нет же! За свободу ненорматива стояли: профессор в очках, писатель нежных рассказов об имманентном (или эксплицитном, вечно я путаю), женщина-искусствовед и бывший депутат Государственной думы от ряда фракций.

Если ты за свободу – разве можешь быть против свободного хождения матерщины вплоть до театра и детсада?

И говорили они следующее: нет, сами мы материть никого не собираемся, ни со сцены, ни в печати, разве что совсем маленько, с забибикиванием и только тех, кто с нами не согласен, но как такое осудить? У кого язык повернется? Однако же закона про запрет матерщины мы умрем, но не допустим. Почему? А потому, что гадина ползет медленно, прикидывается ужом. Она сначала запретит говорить со сцены слово... Ну, скажем, пуй. А потом окажется, что вся страна уже мордовский лагерь. Все газеты – «Правды». А на телевидении – сплошной кооператив «Лебединое озеро». Умрем, а «Озера» не допустим. Всяческому пую – да, да, да. «Озеру» с ГУЛАГом – нет, нет, нет.

Нет, погодите, говорят им разные отсталые ревнители-охранители, вы что, белены объелись? (Это они фигурой речи «белены объелись» первое пришедшее в голову заменяют, демонстрируют народно-креативный подход.) Ведь ненормативная, грязная, смрадная лексика, которая лезет из всех щелей, если чего и боится, так вас – писателей, умеющих без нее обойтись, а припечатать. Профессоров, которые скорее умрут, чем скажут: «Пошел на пуй, голубчик». А от вас вообще, гражданка искусствовед, странно такое слышать, потому что губки у вас бантиком и вы еще вполне розан. Нет, ответили, искривившись, бантики. Комплиментом не купишь, свобода дороже. И гордо поджались.

Особенно трогательно идут бои за свободу курения. Что я должен делать и говорить в безупречной вольтерьянской логике? А вот что: первое – решительно отмежеваться. То есть сказать: сам-то я не курю. И в моем случае это будет сущая правда. Но дальше, если не хочу попасть в отстойник к хоругвеносцам, теткам с прическами, депутатам-попугаям и прочим унылым сторонникам тотальных запретов, латентным сталинистам и прочим маргиналам, я обязан ритуально промямлить: но я, как Вольтер, готов отдать свою жизнь, чтобы вы поскорее сдохли от ваших глупых сигареток. Получается какой-то оксюморон (или синекдоха, путаю все время), но обращать на это внимание не стоит. Вы сделали все правильно, свобода дороже. Трындите это с убежденным видом – и наплюйте на рак легких. Авось он случится не у вас.

Умоляю: только не начинайте доказывать, что, куря, вы себя губите. Во-первых, на вас озлобятся, я это знаю по близким. Во-вторых, оцените собственный общественно-политический вес и вес табачного лобби. Именно оно, лобби (табачное, антицерковное, голубое, сирототорговое), прокладывает этот либеральный мейнстрим, когда ты не можешь что-нибудь вякнуть против вящей глупости, не очутившись тут же в пособниках кровавого режима и замшелых мракобесов. (Хотя бывают ли иные? Нет, оставлю, уж больно симпатично получилось: этакий леший с плакатом «Нет однополым бракам и курению в общественных местах».)

Не стану вспоминать, как та же модель работала с «Пусси Райот» (сам-то я в храме ногу не задираю, но закону об оскорблении верующих – нет, поскольку свобода дороже). И только с законом о сиротах все оказалось несколько иначе – когда ты по-вольтерьянски изготовишься выполнить тот же вольт, оксюморон получится жутковатый: сам-то я никого не усыновил. Но с легким сердцем провожаю деточек на чужбинушку: так им лучше будет. Да, чуть не забыл добавить ритуальное: свобода дороже.

Справедливости ради скажу, что сам-то я против этого закона – раз, и против увязки его с «актом Магнитского» – два. При этом в детдом за сиротой я не пойду, кишка тонка, не готов, признаюсь. Но и маршем идти из дурно понятого вольтерьянства с такими же, в большинстве словесными, радетелями за сирот тоже не хочу.

Потому что это ошибка, ловушка и ложный выбор, в хомут которого меня постоянно заталкивают. Ты за права человека – или против курения? Ты за демократию – или против гомосексуализма? Если ты за свободу – разве можешь быть против свободного хождения матерщины вплоть до театра и детсада?

Что радует? Все вышеописанное – предмет спора всё-таки небольшой, шумной, творческой и нервной части народонаселения. Социология безжалостна: подавляющее большинство страны, видя, куда жизнь заворачивает, приветствует запрет и гомосексуальной пропаганды, и мата в СМИ, а также не желает оскорбления верующих и торговли сиротами. Но этот явственный голос тонет подчас в ожесточенных спорах тех, кому хоть сирота, хоть сигарета – всё орудие в их непрекращающейся борьбе.

Позвольте в этот раз не цитировать Вольтера? Спасибо.