Максим Кононенко: Нежелание жалости

Но ведь разгадка – она на поверхности. Про каждую смертницу мне тут же выкатывают: голову, фоточку, биографию, тяжкую женскую долю (мужа убили, другого убили). Плюс ко всему умереть, сознательно замкнувши на себе провода, куда как сложнее, чем умереть, ничего не почувствовав и не поняв, отчего же ты умер.

Представьте себе, как однажды русские медиа, не сговариваясь, забудут про технические вопросы и обратятся к тому, что только и имеет значение для живых – судьба мертвых

А жертвы теракта в общем случае остаются вообще неизвестны. Всё внимание СМИ сразу же после теракта сосредоточено на террористах. Вся мощь расследовательской журналистики направлена на одно только – на фоточки, на видео, на свидетельства взрыва. На масштабы картинки. НИКТО не интересуется жертвами. И уж тем более – никому не интересны их родственники. Раненые? Да кому они нужны, эти раненые!

Конечно, на следующий день ситуация немного меняется. Про террористов уже всё написано, про обстоятельства – тоже, а писать-то надо про что-то! И тогда журналистов третьего ряда посылают по родственникам. Вдруг обнаружится что-нибудь вкусное? Ну, скажем: «Они только поженились». Или даже лучше: «Собирались пожениться». А погибшая женщина лет пятидесяти шести вообще никого не заинтересует.

Это претензия не к властям. Это не к спецслужбам претензия. Тотальное лицемерие – вот то, о чем я писал уже тысячу раз и что в очередной раз стоит перед нами. Фотографии фонтана с детьми на фоне разрушенного вокзала рядом с фотографиями хроники битвы за Сталинград. Заголовки про «Дом Павлова». Да что там – я и сам такой же, я так же публикую такие же фотографии и пишу про «Дом Павлова».

Потому что я – часть моего общества. Часть многонационального народа России, которому, на самом деле, убийцы куда как интереснее, чем убитые.

Мы можем сколько угодно вспоминать про духовные скрепы, цитировать Чаплина, компилировать хартии и принимать законы о блокировке информации, причиняющей вред. Мы можем сколько угодно уличать депутатов в незадекларированной недвижимости, брать первое из первых интервью у Ходорковского и поддерживать евроинтеграцию Украины.

Но всё равно при всем при этом нас будет интересовать только одно – кто те сволочи, что убили людей. И совершенно не будет интересовать, каких же именно людей убили те сволочи.

Это не упрек. Это не претензия. Ни к кому. Я – такой же. Мы все – одинаковые. Я не знаю, что именно сделало нас такими, но мы – таковы. Региональный траур. Цветы на месте происшествия от местных. На федеральном уровне – ничего. В Волгограде, Городе Русской Славы, с пола соскребали «биологический материал», а в «Твиттере» в это же время публиковали картинки гуляющей по крышам в сопровождении фотографов Надежды Толоконниковой*, Алексей Навальный постил про креветки и «Лего», а Владимир Соловьев размышлял про судьбу театрального режиссера Кирилла Серебренникова. Михаил Ходорковский же не говорил ничего.

Да нет, я понимаю, конечно, что вся эта моя предновогодняя рефлексия смешна и сентиментальна. Я самому себе противен со всей этой интеллигентской лабудой, тем более что к интеллигенции не имею никакого отношения и редкие попытки причислить меня к оной встречаю с оскорбленным негодованием.

Но все же – представьте себе, как однажды русские медиа, не сговариваясь, забудут про технические вопросы (смертница или смертник, помогли рамки металлоискателей или не помогли, десять килограммов или пятнадцать килограммов, поражающие элементы, масштабы разрушений, вот это всё) и обратятся к тому, что только и имеет значение для живых: судьба мертвых. И к тем, кто остался без мертвых внутри этой судьбы. Тем, кому «выплатят по миллиону рублей».

Будет ли от этого лучше – я лично не знаю. В Израиле, который на национальном уровне научился жить с осознанием неизбежности терроризма, как мы – с неизбежностью снегопада и наводнения, существуют строгие формальные правила. Во-первых – военная цензура. Во-вторых – сведения о погибших попадают в прессу только после того, как о погибших сообщается родственникам. Наверное, это противоречит тому, о чем я говорю – приоритету жертв над убийцами. Но все же фиксация отечественных СМИ на личностях и историях террористов (а я даже был на ток-шоу, где присутствовали родители террориста!) вряд ли свойственна для Израиля, пусть даже и о жертвах там сразу не говорят.

Отдельно замечу, что я настроен категорически против законодательства, направленного против родственников террористов. Даже поднимающаяся каждый раз после терактов тема о возобновлении смертной казни кажется мне идиотской – в конце концов, практически всех террористов наши спецслужбы и так убивают без всякого следствия и суда. А уж при чем тут родственники – и вовсе неясно.

Но мне не хотелось бы испытывать к мертвым смертникам жалость. Не христианскую (которая должная), а психологическую. И существует только один способ избавить меня от такой жалости – это не предъявлять мне тяжелую судьбу террориста, включая фотографию красивой (всегда почему-то красивой!) головы смертницы. Судьба смертницы всегда вызывает сочувствие. Не бывает смертниц, которые идут на смерть, улыбаясь от счастья. Значит, надо эту естественную, непреодолимую жалость чем-нибудь перебить.

Перебить ее можно только судьбой жертв. Которые, с другой стороны, совершенно ничем не обязаны ни российскому обществу, ни русским медиа, ни мне лично. И, вполне возможно, совсем не хотели бы, чтобы их жизнь полоскали всенародно по случаю их нечаянной смерти.

Ну вот и как разгребать это существенное противоречие?

А черт его знает.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом