Владимир Березин: Журавли над Полесьем

Причина именно в том, что объект насмешки не должен быть слишком далеко и не должен быть слишком близко. Оттого шуток про белорусский язык сравнительно немного – он уж как-то совсем близко.

А задай вопрос русскому человеку, кого из белорусских классиков он знает, так дальше военной прозы он не продвинется

Меж тем он полновесный язык – согласно точному определению: «Языки – это диалекты, имеющие армию и флот».

Белоруссия – давно государство с армией (флот там как-то больше речной), но отношение к ней у русского человека все же не вполне серьезное.

Даже братья-украинцы кажутся своеобычными. Там у них Киевская Русь, запорожские казаки, Тарас Бульба, Гоголь, которого они считают украинцем, и Тарас Шевченко, национальная принадлежность которого бесспорна.

Детали того пространства, которое сейчас определено государственной границей Украины, – неотъемлемая часть русской литературы. Единый сплав образов – для украинца и русского.

А задай вопрос русскому человеку, кого из белорусских классиков он знает, так дальше военной прозы он не продвинется. В качестве одного из основоположников белорусской литературы поминают Симеона Полоцкого.

Спору нет, Симеон Полоцкий был великий человек, и помимо того, что воспитывал детей царя Алексея Михайловича (хотя, кажется, вовсе не знал по-гречески), преуспел в поэзии, богословии и прочих делах.

Симеон Петровский-Ситянович, судя по всему, родился действительно в Полоцке, а лежит в московской земле. Ну, белорус, наверное. Можно так считать.

В общем, дотошные филологи, конечно, назовут каких-то писателей прежних времён, припомнят Якуба Коласа, да только для простого русского человека всё начинается послевоенной писательской прозой. И даже главный её герой, белорусский партизан, не похож на украинца или русского.

Украинец должен быть задорным, в шапке, сдвинутой на затылок, ещё чуть-чуть, вспомня Гражданскую войну, он пересядет на тачанку. А вот белорус тих и спокоен. Война у него угрюмая и лесная. Он претерпит всё, и если упромыслит немецкую зондеркоманду, то без гиканья и свиста, с молчаливым недовольством.

Это при том, что книги, написанные об этой партизанской войне, вполне заменили нам в шестидесятые-восьмидесятые годы прошлого века французских экзистенциалистов. Этот нравственный выбор на фоне смерти потом был пересказан, экранизирован и усвоен советским зрителем – что в климовском «Иди и смотри», что раньше, в «Восхождении» Шепитько.

Много в этой истории проходит мимо русского читателя, он подробностей и своей-то войны знает мало. А так – вспоминает он Алеся Адамовича и Василя Быкова – и на том знание его белорусской литературы кончается.

Потом пришли «Песняры» – я-то помню это время, когда всякий лирический напев в ресторане был белорусский – причём не русская удаль, а именно тихий и скромный напев, тонкий мужской голос, Беловежская пуща.

Люди плакали, чего там. И не только женщины.

Вот и всё, что знал русский человек о белорусской культуре. Ну, он знал, конечно, про трактор «Беларусь» и про грузовики МАЗ, но это всё же технологии, а не культура.

Вот с таким смутным представлением о соседе он и жил, пока не обнаруживал вдруг, что всё же это не младший брат, что сосед давно вырос, что у него свои привычки и дела.

И когда он, этот тихий сосед, начинал вдруг гладить против шерсти своего бывшего старшего брата, всем становилось удивительно. Как он кого арестует, так становится удивительно: как так можно. А причина всё та же – государство без великой, на всё оказавшей влияние литературы казалось русскому человеку мелким, незначимым.

Меж тем таких государств масса – с домашними, под размер территории, честными гениями, которых любят и чтут, хоть их известность не выходит за пределы госграницы.

И никто из них не слабее культурой, чем гордый англичанин, утончённый француз и страдающий русский человек. Но всякому сыну великих литератур хочется быть круче, лучше, да так, чтобы это всем было очевидно.

И с недоумением он смотрит на усатого человека, что старательно выводит:

«Каб любіць Беларусь нашу мілую трэба ў розных краях пабываць.

Зразумееш тады, чаму з выраю жураўлі на Палессе ляцяць»!