Андрей Архангельский: Великая трещина

Большой театр – тот, который строил архитектор А. Кавос, 1856 года – спешили открыть к коронации царя Александра Второго. Из-за этого при строительстве было «много огрех», как дипломатически выражаются в театре: «тяп-ляп даже на фундаментном уровне». Из-за этой спешки и начались проблемы Большого: как известно, грунты под ним «сложные», почва все время плывет. Из-за того что место было выбрано не самое удачное, и пришлось спустя сто пятьдесят лет старый фундамент менять: почти четыре года из шести театр буквально висел на волоске – на специальных сваях, промежуточных опорах и балках, пока его не посадили на новый фундамент.

Фундамент страны – это люди; в России он тоже плавающий, подвижный. Не столько из-за того, что территории большие, сколько потому, что люди, населяющие Россию, никак не хотят или не могут стать ей опорой. Петр Чаадаев писал, например, что у наших людей нет инстинктивного стремления к созиданию, а также способности к различению между добром и злом. Это и есть наш «плавающий грунт» – когда жители страны не испытывают склонности к сотрудничеству и не различают, что есть верх, а что – низ.

В Большом театре начали с фундамента, а потом уже стали наводить марафет наверху. В России тоже начали было с фундамента, но потом как-то забросили

Возможна параллель и экономико-социальная. Вначале у нас долго был один фундамент, и хотя он плохо держал, реконструкцию все откладывали. В 1917 году его снесли вместе с реконструкторами, но с тех пор наш большой «театр» держался на сваях – или, как выражался один остроумный вождь, на винтиках. Часть страны заставили работать такими вот человеческими сваями. Забили их в землю по горло и оставили стоять. Они так и умирали стоя, подыхали в нечеловеческих условиях – и за счет новых и новых жертв здание как-то держалось, и наверху продолжали водить хороводы. Впрочем, отдельные люди стояли вполне добровольно – за идею – всеобщего равенства и интернационализма, но таких становилось все меньше.

В 1991 году заложили новый фундамент: на таком уже много лет держатся самые успешные в мире «театры». Роль цемента в этом фундаменте играют деньги, но почему-то у нас и этот универсальный закон не сделал фундамент прочнее, а цемент все норовит утечь от Большого, поближе к компактным и комфортабельным соседним театрикам.

Всякий, например, кто слышит термин «модернизация» и знаком в общих чертах с российской историей, понимает, что это у нас происходит под разными названиями примерно раз в десять-пятнадцать лет. 1917-й (революция), 1930-40-е (индустриализация), 1960-е (десталинизация), 1970-е (реформы), 1980-е (перестройка), 1990-е (капитализм), 2000-е (вертикаль) и, собственно, наши 2010-е. Необходимость в «модернизации» появляется так часто потому, что сверху особенно заметно, что «система не работает» (фундамент плывет). Что люди, населяющие страну, не отвечают требованиям времени, и на этих людей ни в чем нельзя положиться.

По идее, начинать изменения нужно с людей – с человеческого материала, да простят мне этот термин. Что-то нужно прежде всего менять в людях, а точнее в головах, потому что иначе ничего не будет держаться, как ты это ни назови.

Внутри Большого театра тоже многое напоминает Россию. Например, там фантастически все отреставрировали, многое вручную. Тут, конечно, наши мастера потрудились и проявили лучшие свои качества. Но что касается начинки, она, конечно же, вся иностранная: машины, лифты, коммуникации.

Всю черную работу в Большом выполняли гастарбайтеры. Россия также живет за счет труда приезжих, но их вагончик – прямо как возле Большого театра – по-прежнему стоит сбоку от нашей жизни. И в таких условиях они, конечно, будут трудиться с соответствующей отдачей и качеством. Но Большой театр, между прочим, именно они спасли. Когда землю вынимали из-под старого фундамента, там кое-где экскаваторы применялись, маленькие. Но были и такие места, где применялись только приезжие – с лопатами. Так и спасли.

Или вот история с уникальной акустикой в Большом: в советское время ее варварски оглушали бетоном, когда скрепляли разваливающееся здание. Акустику можно сравнить со свободой слова, с наличием гражданского общества. Их в России все время заливали бетоном, то есть отучали власть и общество слушать друг друга, отучали от коммуникации. Потому что, пугали нас, какая там нафиг акустика, какая там свобода, когда все разваливается! Нам бы здание спасти! И так – веками. Великая трещина строго охраняется государством. Никто не смеет покушаться на наши трещины.

Особенность Большого театра в том, что он хотя и памятник архитектуры, но при этом работающий. Россия тоже является своего рода действующим музеем (или нефтяной скважиной, которая снаружи оформлена под храм): сегодня предложить миру нам особенно нечего, и мы пытаемся как-то петь и плясать, чтобы развлекать туристов. Большой театр нужен, чтобы помнить о прошлом, и Россия, в общем-то, нужна для того же. Как памятник геополитике первого тысячелетия нашей эры.

Есть еще забавные сопоставления. Например, в Большом восстанавливали не одну, а сразу три эпохи. Условно, 1856-й – год постройки театра; 1896-й (под коронацию Николая Второго многое опять переделали); наконец, советские постройки – в 1937-м пристроили к Большому кое-какие помещения. Политики в России, если вы замечали, воюют не столько за создание чего-то нового, сколько за реставрацию эпохи – причем каждая политическая сила настойчиво реставрирует свою. Одни реставрируют царскую Россию, которую мы потеряли; другие – советскую; третьи – некий утопический капитализм, каким мы его представляли по американским фильмам и которого никогда в реальности не существовало.

В Большом театре есть один зал, куда никого не пускают. И отвечает за него не Большой театр, а ФСО. Там обычно президенты и премьеры встречаются и обсуждают свои дела до спектакля. Это специальное такое помещение, куда можно входить только гендиректору Большого (по делу) и уборщице. Это звучит как анекдот, но никуда не денешься: какой бы ни был суперсекретный объект, но там тоже нужно вытирать пыль. В нашем музее по имени Россия тоже есть специальная комнатка, куда никого не пускают и где главные вопросы решают без нашего участия. И из народных представителей там тоже только уборщица. Возможно, с ней даже о чем-то важном советуются. Типа, а что нам делать с Россией, Марья Ивановна? – А протереть бы все насухо!.. Конечно, чтобы стать такой уборщицей, нужно жизнь прожить долгую, честную и с хорошей родословной. Чтобы никого из посторонних не было в биографии. И, конечно же, нужно быть очень преданным своей родине. Это важнее, чем уметь вытирать пыль.

Но есть и различия. В Большом театре начали с фундамента, а потом уже стали наводить марафет наверху. В России тоже начали было с фундамента, но потом как-то забросили – потому что это опять показалось опасно (как и всегда): не трогайте Россию, иначе она развалится! Зато уж как начали наверху все красить! Красиво восстанавливать и завозить новую технику.

Какие у нас трещины в здании – нам этого, как правило, не показывают, но примерно все догадываются. Что нужен фундаментальный ремонт – понятно, и что любая модернизация на таком фундаменте будет косметическим ремонтом – понятно также. Но можно понять, с другой стороны, и руководство большого «театра»: здание можно закрыть на реконструкцию, а Россию не закроешь: и фундамент придется менять на ходу, во время спектакля. Но самое главное: каким он должен быть, этот фундамент, из какого материала, на чем все должно держаться – этого не знают даже те, кто сидит в секретной комнатке. Растерянность на их лицах может заметить только уборщица, но она нам ничего не расскажет. Работа такая.