Андрей Архангельский: Уроки узкого

Парадокс в том, что мигрантов нечему учить.     

Никакого «русского языка вообще» – единого, цельного, каким мы его помним по школе – сегодня нет (то, что его увековечивают и одновременно сужают до одного «дня», кощунственным образом подтверждает этот тезис). Язык все заметнее распадается на три взаимоисключающих и автономных: матерный, канцелярский (бюрократический) и литературный – практически «мертвый», поскольку польза от его знания сводится к нулю.

Если что сегодня и стоит спасать – именно грамотных, а не грамотность. Пусть сидят и читают, замаливают общие грехи страны перед великим русским

Мигранты, если уж говорить о них, оба первых языка – матерный и канцелярский – быстро и органично выучивают, потому что их принуждает сама жизнь. Матерный они слышат чаще всего, поэтому и воспринимают его как язык межнационального общения. Если вы замечали, когда приезжий таксист говорит по мобильному со своими земляками, в его речи различимы  вкрапления русской ненормативной лексики и названия улиц. То, что при его работе этим минимумом можно вполне обойтись... как бы это сказать... – это не только его проблема. Это даже в большей степени наша проблема – что ЭТИМ минимумом у НАС можно обойтись.

Канцелярский же они выучивают в очередях ОВИРов и ЖЭКов, при заполнении всевозможных заявлений и получении справок. «Откуда прибыл; на каком основании; это будет стоить две тысячи пятьсот» – все это они прекрасно понимают также. В символическом смысле русский язык может показаться срамом, прикрытым кучей официальных бумажек. Одним из ответвлений канцелярского является язык менеджеров, он же – латентный матерный: язык, при помощи которого, не посылая нас прямо, нас посылают косвенно. Например, когда ты говоришь риелтору, что жилье, которое он предлагает за бешеные бабки, есть дерьмо, унижающее человеческое достоинство, он отвечает: «Это жилье в пределах заданной ценовой политики». Что в переводе на русский означает: «Это не я виноват, что предлагаю тебе дерьмо, а ты виноват, что у тебя мало денег».

Этот язык продавцов – всех тех, кто профессионально нас обманывает, предлагая советский сервис по американским ценам – также не имеет ничего общего с русским литературным. Тут такой же «русский», как и в рекламе или по телевизору: это условный язык «Малахов-плюс». Это парадокс, о котором уже упоминалось: язык, который подарил миру непереводимое ни на один другой слово «пошлость» – этот же язык способен производить наипошлейшие языковые конструкции. Все эти вывески над продуктовыми и промтоварными магазинами Москвы – застывшая музыка группы «Любэ».

Отказ президента и министра образования пройти тест на грамотность (министр в свое оправдание сказал, что он теперь только резолюции пишет и потерял навык) – признание в том, что русский литературный не нужен министру в той же степени, что и 9 /10 населения страны, включая мигрантов.

Местные варвары, которые упрекают мигрантов в незнании языка, считая себя наследниками Пушкина, сами говорят на том ужасном новомосковском («прозвонюсь, отзвонюсь, где вы находитесь территориально?»), который не имеет ничего общего с литературной нормой. Это грамотность лайт: некий выхолощенный, обезличенный кусок языка. Русский консервированный. Но если повседневная ситуация вас самих не вынуждает к использованию литературного, как можно требовать этого от других, от приезжих, скажем?..

Если бы знание литературного могло помочь избежать законопослушным мигрантам встречи со скинхедом или милиционером, или даже с московским собачником, выводящим своего четвероногого убийцу на прогулку, тогда бы они его учили, конечно. Но они знают, что от милиционера спасают только 500 или 1000 рублей (в самом простом случае), а в случае со скинхедом спасают ноги. Язык жестов, а не язык Пушкина им требуется учить. И безопасные маршруты от работы к дому. Невыученный русский (что вовсе не оправдывает лени в каких-то конкретных случаях) есть в целом средство защиты от окружающей агрессии. Высказывание Тургенева о языке, который один – поддержка и опора, оно ведь применимо не только к русскому. Для всякой страдающей души родной язык остается единственной надеждой, опорой и защитой. Вот они в языке и спасаются – каждый в своем.

Итак, никакой жизненной потребности учить великий и могучий нет – ни у нас, ни у приезжих. Грамотность давно стала не правилом, а исключением. И это, кстати, я готов простить соотечественникам – при условии, если они простят это мигрантам, чтобы все было по-честному.

Сегодня грамотность в России стала личным делом каждого. Это род внутренней  эмиграции, перевод отношений с родиной на другой, абстрактный и изощренный уровень. Зачем большинству эта роскошь и усложнение (а грамотность является сегодня такой роскошью) – тем более ненужные при наличии технических средств вроде автоматического редактора грамотности в компьютере? Хорошее знание языка, кроме прочего, рождает многие печали. Красивый и грамотный язык необъяснимым образом требует от человека более красивой и осмысленной жизни – чем сильно ее затрудняет. Потому что самый большой дефицит в России – это красивая жизнь; не в смысле евроремонта, а в смысле уважения к личности. «Человек» – это озвучит сегодня излишне, слишком громко.

Хорошее знание языка приучает говорить твою совесть: тут есть, опять-таки, необъяснимая зависимость – чем лучше знаешь язык, тем больше претензий к самому себе. Есть люди, которые с этим свыклись – в силу обстоятельств или чего-то другого – которые подсели на это, как на наркотик, и не могут соскочить. Их ломает, поскольку они нуждаются в регулярных дозах грамотности и красоты. Пройдись по Абрикосовой, сверни на Виноградную, постой на Тенистой, если сумеешь отыскать тень: если ты минимально пропитан и одухотворен языком, первая же рекламная тумба или песенка в кафе убьет своим косноязычием.

Грамотность – единственное допустимое проявление аристократизма при демократии. Если что сегодня и стоит спасать – именно грамотных, а не грамотность. Грамотных нужно помещать в специальные места, давать им книги, и пусть они целыми днями читают (писатель Александр Терехов сказал как-то, что мечтает, чтобы платили не за написание книг, а за их чтение). Ей-богу, набрать тысячу мальчиков и девочек по всей стране, назначить им пансион, дать президентский грант – пусть замаливают общие грехи страны перед великим русским. Возможно, это лучшее, что сегодня может сделать государство для сохранения языка.