Михаил Соломатин: Пересмотр Мюнхена?

В «Острове Крым» есть очень выразительный эпизод, когда участники неформального собрания советской партийно-хозяйственной элиты обсуждают антисталинскую статью зарубежного политика, считавшегося до того одним из самых перспективных «друзей СССР». Звучат раздраженные комментарии, а главный герой тем временем понимает, что «из всех слетевших и вполне как бы небрежных реплик» самой важной была «поворот на сто восемьдесят градусов».

Каким образом Россия должна будет объяснять мировому сообществу свою поддержку спятившего Каддафи, обывателя не волнует

Такое же ощущение возникает даже при самом поверхностном знакомстве с реакциями по поводу отказа России наложить вето на резолюцию Совбеза ООН по Ливии. Говорится многое, но волнует всех одно: совершила Россия поворот на 180 градусов или по-прежнему верна курсу, намеченному в мюнхенской речи Путина? А что за курс был тогда взят? Путин заявил о намерении России проводить независимую внешнюю политику. Обыватель понял это как право, разбежавшись, плюнуть в глаз Дядюшке Сэму, Запад, впрочем, понял точно так же. На самом деле, все гораздо сложнее.

Главный «нерв» мюнхенской речи заключен в декларации: «Россия – страна с более чем тысячелетней историей, и практически всегда она пользовалась привилегией проводить независимую внешнюю политику». Через четыре года в новогоднем президентском обращении прозвучит: «У нас богатая и древняя история, и мы по праву ею гордимся. И в то же время Россия – молодая страна. Напомню, что в наступающем году ей исполнится только двадцать лет». В этих формулировках, каждая из которых вызвала в свое время волну возмущенных комментариев, нет никакого противоречия. Более того, взятые вместе, они помогают выявить основную проблему российской внешней политики.

И все-таки сколько лет России – тысяча с лишним или двадцать? И то и другое вместе. Россия – государство-подросток, получившее в наследство тысячелетнюю историю. Высказывания о том, что при Ельцине у страны «не было никакой внешней политики», вполне адекватно отражают тогдашние реалии. Но в 90-е годы, когда весь мир говорил о крахе советской империи, соблюсти какую-то преемственность внешней политики было просто невозможно. Политическая традиция Советского Союза прервалась, правила поведения в международной политике можно было только скопировать, наблюдая за теми, у кого эта традиция не прерывалась. К нулевым годам выяснилась и другая невозможность: Россия, которая, как мамонтенок Элли из «Ледникового периода», резвилась среди бывших советских республик, стала понимать, что она не просто «очень большая Эстония». Добрые соседи, разумеется, немало поспособствовали такому прозрению.

Это прозвучит немного странно, однако к февралю 2007 года активность России на международной арене сводилась к попыткам выполнять набор каких-то действий, смысла которых никто не осознавал. Можно по-разному оценивать поведение Москвы в этой ситуации, но нельзя не заметить, что мюнхенская речь стала ответом на тяжелый кризис российской внешней политики. Этот кризис был вызван непосредственно тем, что политическая и общественная элиты страны были уже не в состоянии скрывать друг от друга своего непонимания, зачем России выполнять обязательства по ДОВСЕ.

В Мюнхене Россия сказала: все, я достаточно выросла, дальше я сама. Не сказать этого было нельзя. Весь вопрос в том, как страна распорядится своей самостоятельностью. Обретение государством подлинной независимости, самостоятельности – длительный процесс, который только начинается с формального рождения нового государства. Потом приходит момент, когда можно и нужно критически взглянуть на «учителей», и только после этого возникает понимание ответственности за свои поступки. Россия заявила Вашингтону и Брюсселю, что они ей не указ. Но разве это означает, что она должна навеки застрять в подростковом возрасте и тормозить просто из принципа любые инициативы Запада? Такая «самостоятельность» хороша для 16-летнего, но в 19 лет выглядит уже несколько инфантильно.

Сейчас обыватель (а эта категория у нас, к сожалению, объемлет не только простых граждан, но и значительную часть политического бомонда) возмущен нежеланием России сыграть роль «мирового вахтера», то есть с помощью ловкого «вето» помешать соседям сделать то, что они считают нужным. Каким образом Россия должна будет объяснять мировому сообществу (не только США и ЕС, но также Лиге арабских государств) свою поддержку спятившего Каддафи («это у вас там тирания, а у нас там нефть»?), обывателя не волнует, но он требует, чтобы государство немедленно перестроило свою внешнеполитическую стратегию под его, обывателя, нехитрые эмоции.

Инфантильность обывателя проявляется в нежелании отвечать за что бы то ни было. Суды обязаны бесперебойно выдавать на-гора решения, которые он сочтет справедливыми, а государство должно обеспечить поддержку его чувства собственной значимости, гладить по голове, называя наследником Пушкина, а также чинить препятствия успешным соседям, чтоб «знали наших».

Сейчас политику России, весь набор негласных правил, который определяет отношение власти с отечественными и зарубежными элитами, приходится выстраивать заново. Эта необходимость распространяется на любого человека, который мог бы в принципе оказаться во главе РФ. Медведев был точен в своей формулировке. Ни у него, ни у Путина нет никакой «тысячелетней истории». Точнее, она есть, но попробуй-ка ей воспользуйся! Не существует в мире рецептов, как конвертировать Суворова и Жукова в международные договоры по проблемам иранской энергетики. Надо еще доказать, что мы готовы вступить в наследство доставшейся нам историей и культурой. Голосование России по Ливии – не слишком заметный, но важный шаг в правильном направлении.